Победу нельзя поделить на свою и чужую. Она общая для всех, кто хоть как-то прикоснулся к войне. На фронте каждый делал что умел. У одних оружием был "калашников", у других — песня. Представьте себе мальчишек и девчонок, с детства бредивших сценой и прямо из театральных училищ угодивших не на сценические, а на фронтовые подмостки. Вряд ли они мечтали о такой славе и такой публике. Но они сами выбрали этот путь. Кругом рвались мины и свистели пули, а они с чемоданами, набитыми вечерними платьями и театральными костюмами, париками и гримом, шли в одном строю с бойцами, даря им частичку мирной жизни и простые человеческие радости... Сегодня их осталось всего ничего, и в эти дни они собираются, чтобы поднять свои фронтовые сто грамм и вспомнить... Прогулки по минному полю В 1941-м году Людмила Богданова, ныне народная артистка, поступила в Щепкинское училище, а в 42-м оказалась в Челябинске, куда эвакуировали Малый театр. Все лето студенты-актеры ездили по госпиталям, а после 3-го курса ее взяли в концертную бригаду, которая выступала по всему 3-му Украинскому фронту. Выступления проходили на площадке, сооруженной из двух "Студебеккеров". Освещалась "сцена" фарами машин. — После каждого концерта офицеры нас куда-нибудь тащили, чтобы просто поговорить. Как-то нас даже "украли" в другую часть, чтобы мы выступили и перед теми бойцами. Мы были молодые, чувствовали себя безумно нужными и не сильно боялись. Смеялись, когда в комнате у румынского капитана нечаянно выстрелило ружье — само. Другой раз ночевали в стоге сена, и над нами свистели пули. Оказалось, шла артподготовка, а об артистах в поле просто забыли... Хорошо помню, как мы, четыре девчонки-артистки, ехали по Румынии. Я сижу в "Студебеккере" рядом с водителем, он не знает дороги и едет по румынской карте. Я проваливаюсь в сон, просыпаюсь у него на плече, а он едет и боится пошевельнуться. Через несколько часов девочки собрались пойти по нужде. А вокруг все заминировано. "Куда вы?!" — кричит водитель. А мы не обращаем внимания и прем по полю мамалыги... Как нас ждали! Мы, девки в ярких платьях, идем по улице румынского городка. Навстречу военный патруль — показывает нам жестами, что после 23 часов нельзя гулять. Спрашивают: "Кто вы?" Отвечаем, что мы только что из Москвы. Как у них изменились лица! А они думали, что мы румынки. Дождались!.. Вероника Васильева, заслуженная артистка, Театр им. Вахтангова. Когда началась война, ее, как всех комсомольцев, отправили на трудфронт — рыть противотанковые рвы. По правде говоря, толку от студенток Щукинского училища было мало, поэтому начальство там же нашло циркачей, объединило их и сделало концертную бригаду. — Когда мы выступали в Харьковском театре, неожиданно начался обстрел. И все бойцы вмиг пригнулись, кто-то пополз... А так как в театре есть закон, что ты не имеешь права со сцены уйти, даже если помираешь, то я, маленькая девочка в кудряшках, стояла и продолжала петь свои песенки: про старушку, которая ждет сына домой, "Синий платочек" и про посылку — я выходила в форме почтальона с сумкой через голову. Недолго просуществовал спектакль "Бессмертные" Гладкова, потому что там все в конце умирали, и нам сказали: "Зачем, что же вы делаете?.." Просили играть на фронте только веселое, про любовь и без политики. Где ваше декольте? Иван Воронов, народный артист, актер РАМТ, играл в Комсомольском молодежном театре — одном из четырех, созданных специально для фронта. — В 42-м году мы отправились в Кандалакшу. Едем, а под нами рельсы ходят, как по трясине, потому что наскоро проложены на мягкой почве. Из земли шел дымок — это топили землянки. А утром нам показали подземный театр — человек на восемьдесят. Мы там сыграли три раза подряд спектакль "Парень из нашего города". Было так много желающих посмотреть его, что мы закончили только в три часа ночи. На передовой мы играли водевиль, и я пел "Землянку". Вообще-то ее было запрещено петь, потому что там есть такие слова: "До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага". Я спел ее один раз — тишина. Второй — то же самое. Потом кто-то попросил переписать слова. Вдруг один из бойцов встает и протягивает мне серебряные часы. Говорю: "Что вы, они еще вам пригодятся". — "Знаете, мне еще дожить надо. А вы, может быть, вспомните когда-нибудь, что был такой Абдулла Галям Жимальгине Евгимов..." Когда я приехал домой, меня ждало письмо с сообщением, что Абдулла погиб. А часы до сих пор хранятся у меня, и я, правда, всегда вспоминаю того бойца... Борис Голубовский, народный артист России, в июне 41-го ставил свой дипломный спектакль в Саратове, после чего молодого постановщика назначили главным режиссером Молодежного фронтового театра миниатюр "Огонек". — В труппе было всего семь актеров. Военные относились к нам с большим уважением: после каждого концерта накрывался стол, выставлялась банка американской тушенки, черный хлеб, шоколад и спирт. Актеры играли в костюмах, сшитых по типу фронтовых. Однажды ко мне подошел комиссар и попросил, чтобы артисты переоделись в штатское: "Нам так хочется красоты!" — сказал он. Тогда женщины облачились в красивые платья, а мужчины — в костюмы. Играли французские водевили и рассказы Чехова... Один случай я никогда не забуду. Мы были на Северном флоте, где располагалась авиационная база. Наша труппа обедала в столовой вместе с летчиками. И вот однажды приходят летчики, садятся за стол, где для них всегда было расставлено определенное количество тарелок. Все расселись, но одно место оставалось свободным. Вошел командир и молча убрал пустую тарелку со стола. Никто не плакал, все сидели молча. Просто был человек, а теперь нет. Марину Стародубцеву, артистку оркестра Малого театра, война настигла во время отчетного концерта в музыкальном училище. После того экзамена ее зачислили в консерваторию, в которой учиться ей так и не довелось. — Меня взяли санитаркой в госпиталь, где работала мама. В ноябре в дом напротив госпиталя попала бомба. В результате взрыва госпиталь лишился отопления и света. Больные умирали от холода и голода. В нашей квартире было одиннадцать градусов ниже нуля. Только когда маме удалось выменять спирт на печку-буржуйку, стало немного теплее. В 1943 году я поступила работать в оркестр БДТ. В театр бегала под обстрелами. До войны я жутко боялась темноты и покойников, а потом, когда темнота стала нашим неотъемлемым спутником, а на трупы можно было наткнуться в собственном подъезде, мне стало все равно. Блокаду сняли 27 января 1944 года. Этот день для всех жителей Ленинграда был гораздо значительней, нежели Победа. Я до сих пор не могу ответить на вопрос, как я выжила. Просто повезло. И я никогда не хотела бы вернуть свою молодость! Настолько страшной была жизнь... С каждым годом нас становится все меньше... Борис Иванов, актер Театра им. Моссовета. Именно 22 июня 1941 года он стал выпускником Одесского театрального училища. И сразу после выпускного вечера молодого артиста отправили на войну в качестве адъютанта старшего стрелкового батальона. В апреле 1942 года Иванова тяжело ранило. Он долго лежал и истекал кровью, пока его не отправили в медсанбат, мест в котором, естественно, не было. — Тамошний хирург предложил ампутировать мою незаживающую руку. Он сказал: "Выбирай — или ты умрешь, или останешься без руки". Я сказал: "Я артист — и лучше умру". Видимо, тогда меня спас Бог, молодость и лекарства... Потом я лежал в Бежецке. В том госпитале врач должна была сделать мне очень болезненную процедуру с рукой. Она сказала: "Если будет больно, кричи". Но я ответил, что не издам не звука. Мы поспорили с врачом на тарелку супа, что я выдержу. В итоге я не закричал, зато упал в обморок. Но обещанную тарелку супа я получил. 9 мая мы с однополчанами встречаемся в Парке Горького. Все приходят с припасами, с бутыльком. Первая рюмка — всегда за Победу, вторая — за павших. Только мне страшно от того, что с каждым годом нас становится все меньше и меньше... Михаил Новохижин, народный артист России, экс-ректор Театрального училища им. Щепкина. За год до начала войны молодой солдат Михаил Новохижин оказался в Бресте, в 28-й отдельной корпусной эскадрилье. В апреле 41-го года его командировали в Москву для поступления в авиационную школу связи. Отчасти это спасло ему жизнь: эскадрилья располагалась в шести километрах от границы, и своих однополчан Михаил больше никогда не видел... — Нас везли на Север, а мы были просто ужасно одеты. На мне, например, была совершенно не греющая кацавейка. В поезде мы разговорились с одним раненым солдатом, который ехал домой. Он мне сказал: "Посмотри, у меня нет ноги, и шинель мне уже без надобности. Давай поменяемся одеждой..." С одной стороны, эта шинель меня спасла, а с другой... Сначала я ничего не почувствовал, а потом понял, что она просто завшивела. Дивизия, где служил Новохижин, по ленд-лизу получила самолеты марки "Харикейн". Но на холоде быстро выходили из строя аккумуляторы, в результате чего самолеты оставались без радиосвязи. Михаил и его товарищ Аркадий Жемчугов обеспечили электрическое питание с помощью небольшого самодельного устройства. — Самое интересное случилось потом, — вспоминает Михаил Михайлович. — Приехали инженеры из Москвы и попросили нарисовать им схему нашего изобретения, а нас с Аркадием тут же "засекретили". Буквально через год мы получили новые самолеты, где наше нововведение было устроено уже по заводским стандартам. Мне лично кажется, что наше изобретение обеспечило Северный фронт радиосвязью...
