В юности люди бегут от романтики. Им хочется стабильности и основательности. Хочется поскорее повзрослеть. Им кажется, что романтика и любовь не самое главное в их жизни. А главное — еще впереди, вон за тем поворотом. Только на склоне лет они понимают, что все то, от чего так стремились убежать, все казавшееся ненужным и мимолетным, все оставленное позади — это и было счастьем. Проснись! Ты не можешь вспомнить Окончился ли этот сон И она была рядом со мной, старая Нет, молодая Теперь беги к зеркалу в ванной Смотри! Она уходит в Зазеркалье... Дж. Моррисон Это случилось в самом конце шестидесятых — странной эпохе, окунаясь в воспоминания о которой, я думаю о песнях "Битлз", умопомрачительных мини и тех, кто его носил. Девочках в стиле Твигги — девчонках с острыми коленками. Ее коленки были острее, чем у остальных. В тот год, когда я впервые заметил ее, ей только исполнилось 18. Вернее, сначала ее увидел мой друг. Он сказал мне: "Посмотри, какая красивая девчонка расцвела!" Я посмотрел и увидел, что это правда. Потом я шел с ней по осеннему парку. Она собирала опавшие кленовые листья. Я нес полную ахинею, чувствовал себя почему-то неопытным дураком и очень боялся, что она поймет, как мне страшно оттого, что она рядом. И убежит, рассмеявшись. Но она молчала. Когда я провожал ее домой, она сказала, что засушит все собранные листья, разместит их в бутылке из-под шампанского, поставит на сервант, и они простоят там всю жизнь. Я решил, что очень глупо, по-моему, держать дома истлевшие кленовые листья. В те годы я обожал новизну. Я четко регулировал начало и конец своих романов. Общался обычно со своими подругами неделю или месяц. Потом они становились неинтересны. Она и вправду отличалась от остальных девчонок. Наивные, простые, откровенные до глупости — они стремились, чтобы я полностью принадлежал им. Она поступила гораздо изощреннее — и отдала мне себя. А потом завладела мной изнутри, как будто взяла в рабство. Меня больше не существовало. Я попытался перехитрить ее. Сказал, что я подонок, что мне вообще никто не нужен. Я думал, что она отстанет от меня после этого. И я опять стану свободным. — Я всех бросал и тебя брошу, — сказал я ей однажды вечером. — И, может быть, даже больнее, чем всех. — Хорошо, — улыбнулась она, — спасибо, что сообщил заранее. Теперь я смогу подготовиться. А утром я узнал, что она напилась таблеток. Я сразу кинулся в больницу, думая, что уже сейчас я увижу ее на железной каталке, мертвую. А она в это время сидела на площадке первого больничного этажа и грызла яблоко. — Привет, — сказала она, — я ждала, что ты придешь. А если бы ты не пришел, то я отравилась бы снова... Это все было понарошку. Чтобы ты понял, что не сможешь без меня жить! Мне захотелось ее убить. Иначе, чувствовал, я уже не смогу от нее избавиться. Не причиняй мне боли, Никто не любил меня, как она, И вряд ли полюбит меня, как она... Не причиняй мне боли. The Beatles Мы стояли и говорили у ободранного пожарного крана. Больничные нянечки, ворча, прогоняли меня домой, а ее в палату. — Ты никогда не уйдешь от меня, — бросила она на прощание, — только если я сама тебя отпущу. Я рассказывал ей о себе то, что никому и никогда не говорил. О том, кого я ненавидел. О друзьях, которых не было. О женщинах, которых я не любил. А она "пила" меня и все никак не могла насытиться. — Я поцеловался в первый раз, когда мне было 10 лет. Потерял невинность в 16. Это была грузная тетеха из параллельного класса. До меня ее уже "перепробовали" все одноклассники. Сразу же после окончания школы я решил сочетаться с ней узами законного брака. Спасибо, мама с папой отговорили. Я обрисовал девушке положение дел и взял назад свое слово. — Но ведь ей было больно... — Тетеха до сих пор жива и здорова. Она же не додумалась травиться таблетками, чтобы удержать меня. Каждый раз, когда я вижу всех своих женщин на улице, я перехожу на другую сторону... — Ты глупый, — она покачала головой, — от меня ты не уйдешь никогда. Я — твой пожизненный крест. Я не помню, когда и при каких обстоятельствах мы стали близки в первый раз. Я вообще не помню ее в постели. В отличие от остальных моих женщин. Одна запомнилась коричневой помадой под цвет сосков, другая — поросячьим взвизгиванием в самый решающий момент, третья, вот дура, от остроты ощущений прокусила мне до крови плечо, четвертая... Количество женщин давно привело меня к убеждению, что кардинально друг от друга они отличаются лишь в момент охмурения. А потом сливаются в единую плоть — разгоряченную, разнузданную, животную, со складками жира на животе и неровно бритыми подмышками. Ту девочку я познал далеко не девственником, уже дойдя своим умом до всех премудростей. Наверное, поэтому вместо груды грудей и толстых бедер и запомнились острые ее коленки, не приученные еще не вздрагивать от чужих взглядов и прикосновений. Только остался в памяти аромат земляничного мыла, которым пахла ее подушка... Через два месяца она позвонила мне домой и попросила приехать. Я был уже не один, но бросил все и примчался. Она встретила меня у входной двери и тихо сказала, что у нее будет ребенок. Она уже прыгала со шкафа, парилась в горячей ванне, чтобы выкинуть. Но ничего не помогло. И вот теперь она вызвала меня, чтобы спросить, что ей делать дальше. Как будто бы я это знал. Как многие мои сверстники, я был романтиком и свято верил, что те девушки, с которыми я встречаюсь и сплю, лишь предвкусие грядущей, "великой" встречи. Однажды, за поворотом, я увижу Ее. Ту, которая ничего не станет требовать от меня и примет таким, какой я есть. Мне будет с ней легко и просто. С этой же девочкой не было ни легко, ни просто. Невольно она заставила меня сделать выбор, к которому я еще не был готов: или ее не будет совсем в моей жизни, или она становится той самой Единственной. Я ясно увидел, как превращаюсь в степенного и никчемного отца семейства, каких полно. Прячу от жены заначку на пиво, деру детей, обсуждаю с приятелями футбол, читаю газеты, содрогаюсь от желания не выполнять давно опостылевшие супружеские обязанности — вот из чего будут состоять мои дни. И тут я струсил: "Это твоя проблема. Иди на аборт". Это конец, мой прекрасный друг. Это конец, мой единственный друг. Конец наших тщательно продуманных планов. Конец всего, что еще осталось. Это конец. Дж. Моррисон ...Мы долго не виделись. Она не давала о себе знать. А мне было не до нее — у меня начался новый роман, не помню, с кем. К тому же я не хотел ей мешать, решив, что и помочь ничем не могу — только все испорчу. Она позвонила в начале лета и, даже не поздоровавшись, пьяным голосом потребовала встречи. На встречу она заявилась с огромным букетом ссохшихся кленовых листьев. — Ребенка не было. Я его... придумала, чтобы тебя привязать покрепче. Я тебя пользовала, как хотела. А ты думал, что это любовь. Ты — подстилка, переходящий вымпел. Все имеют тебя, сколько хотят, а потом бросают. А ты думаешь, что это ты их имеешь. Ты мне больше не нужен. Я тебя отпускаю... Я помню, что ударил по лицу. Она не ответила, тихо повернулась и ушла. Я хотел догнать ее, но передумал. Кто она такая, в самом деле, чтобы я за ней так гонялся? Скомканную кленовую труху я нашел потом возле светофора, на перекрестке. Я нажрался в ту ночь. Пил от радости, от того, что боли внутри больше не будет. Я еще не знал, что, когда человек умирает, ему тоже перестает быть больно. С тех пор я столкнулся с ней всего один раз. Случайно. Она очень изменилась. В ней ощущалось что-то притягательно-порочное. Как у женщины, которая никогда не будет вашей. Женщины, которая вам просто не по карману. Каюсь, мне хотелось... поговорить. Но, едва увидев меня, она перешла на другую сторону улицы. Последний раз я слышал о ней в июне 80-го, накануне московской Олимпиады. Наш общий знакомый сказал по секрету, что она вместе с третьим мужем ждет разрешения на выезд из СССР. И что детей у нее нет. И не будет... Мне не удалось выведать у него больше никаких подробностей. А впрочем, что я мог спросить? Остались ли острыми ее коленки? Все прошло: эпоха 60-х, мини, битлы, стиль девочек Твигги. Мне почти 50 лет. Я — степенный и никчемный отец семейства, каких полно. Прячу от жены заначку на пиво, деру детей, обсуждаю с приятелями политиков, читаю газеты, содрогаюсь от желания не выполнять давно опостылевшие супружеские обязанности — вот из чего состоят мои дни. Как бы сложилось у нас, если бы я не оттолкнул ее тогда? Зачем ей надо было врать, что ребенка не было? Избавляла ли она меня таким образом от чувства вины? Или хотела научить меня ее ненавидеть? Раз уж не смог любить... Да и была ли она вообще, та девочка с острыми коленками? Я верю в ее реальность во время сердечных приступов. Она солгала мне, сказав, что навсегда отпустила...
