Тот, кто с песней Жил да был мужчина в летах. Служил изобретателем песен (не певцом!). Он сам подыгрывал себе на баяне: "Провода, провода, проводочки, — пел он, — служат людям везде и всегда. Нет на карте такой даже точки, Не гудели бы где провода". Еще был на свете некий "пентер" — художник. Он служил в похоронных принадлежностях и получал с буквы. Потом он исчерпал свой ум в трудах да заботах. Однажды нашел вдохновением, присущим гениям, еще два лишних слова. Он писал надписи безвременно усопшим (усопшие своевременно встречались значительно реже) и с той поры ставил на каждый венок: "Спи спокойно". 4 4 4 Происхождение слова "халтура" высокое, даже можно сказать, церковное. Но постепенно это слово стало общеупотребительным, понятием общенародным и, стало быть, сокрушительным. Тут и повалили примеры. Головокружительное царство халтуры — царство младшее и в то же время — единственно серьезное. До взаимного головокружения пустоты. Там, в пустоте, и гремит халтура. Отдыхаем на стихе. С чего-то надо начать: С транспорта или погоды. Короткие эти годы Можно и зря промолчать. Ведь первую строчку ждешь, Бывает, по многу лет. По счастью, идет дождь И автобуса что-то нет. 4 4 4 Ай-яй-яй! Убили негра, убили... Убей поэта — он станет знаменитым до глупости. Так Гавриил Харитонович Попов пишет: "По Высоцкому: давай подробности!". Но вы знаете... беда с этими стихотворцами. "А из зала мне орут: давай подробности", — как нарочно, как назло, написал Александр Галич. Бог с ними — совсем. 4 4 4 Иногда халтура преображалась. Араму Хачатуряну нездоровилось, у него нестерпимо болели зубы. "Зубная боль в сердце" (то бишь любовь неразделенная) сводила с ума Генриха Гейне. Арам был человек непростой. Он-то знал лучшее средство от зубной боли: работа, музыка. Зубной боли Арама мы обязаны, знаете, чем — "Танцем с саблями". 4 4 4 Дело было где-то в Аргентине. Француз Морис Равель был одинок, и к тому же он поторопился заключить договор. Неудивительно, что ночью его душили кошмары: какой-то шум какого-то завода... Но наутро он сел и не столько написал, сколько записал свое неувядающее "Болеро". Владимир Маяковский пишет: Волны будоражить мастера. Детство выплеснут — другому — голос милой. Ну а мне б опять знамена простирать! Вон пошло, затарахтело, загромило. Я тоже человек эпохи развала империи и высвобождения от догм. "Болеро" для меня стало символом неуправляемого роста какого-то чудовища. Но — и это заложено в генах монстра с самого начала — рост неудержим. Ему нет преград ни на море, ни на суше — кроме него же. В росте чудовища заранее скрыты его крушения. Это меня научило тому, что неограниченного могущества ада на этой земле не бывает. Дьявол не всесилен: и так, через пень-колоду, я дошел до каких-то новых мыслей, которые на поверку оказались самыми древними, как в нашей семье, так и во всех других семьях. Знаете, что пишет Кирилл Ковальджи: в Музее Маяковского я нашел его предсмертное письмо "всем"... Но с удивлением обнаружил, что оно начинается со второй страницы. Я попросил разыскать первую. После долгих мучений это мне удалось. И знаете, что увидел? "Черт меня дернул родиться в СССР с умом и талантом". Даже если это апокриф, это выглядит правдивей самой правды. Я давно подозревал: Маяковский в главном подобен Пушкину. Есть, конечно, халтура, но есть и счастье. Эти два понятия только кажутся близкими, знакомыми и даже состоящими в родстве. Но на самом-то деле — удача страшно далека от халтуры. Словно декабристы — от народа. 4 4 4 День один. Одна река. Два такие же крючка, Два похожих червячка. Брат, как я, готовится. Он забрасывает влет, Я забрасываю влет. Так почему же все-таки У него клюет, А у меня не ловится? 4 4 4 А также позвольте привести одну самокритичную пародию. Окончательная бездарность Выясняется после смерти. Это значит: с твоею ты Разминулся. Чего ж бояться? Дурачок: начинай сначала! Жил да был Свистодор IV. 4 4 4 Был такой поэт. Онегин, а по фамилии Гаджикасимов. Он создал песню, которой еще не было никогда до этого. Ее исполнял сам министр тамошней культуры Полад Бюль-Бюль оглы. Вот эта невероятная песня: "Должно быть, ты забыла Мой номер телефона. А может быть, смеешься, Над робостью моей? Но я не понимаю, Зачем ты так сердита, Так перестань смеяться И позвони скорей!" Это — образец халтуры, проданной успешно. 4 4 4 Но следует туманными стихами разбивать унылую прозу, перенеся действие халтуры с подмостков в жизнь. В сиамских близнецах родная речь моя. Как тяжесть с нежностью, как нагота и тягость. Опять в календаре настырный месяц август — (Ахматова знала: август — месяц несчастий). Репрессии в цвету, — и тут рождаюсь я. Далее действие переносится в новейшую историю. Ту, что была еще, кажется, вчера. Но она из молодой в то же мгновение сделалась старой: Уж если наблюдать историю в усильях, То легче в стороне, на небе ль за бугром? В России па-де-де на крыльях лебединых Под окнами Москвы дождливый танкодром. Это путч и некто Кравченко. Не про таких ли и произнес один датский наследный принц: "Можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом". Не мельчает ли сама наша история? У Шекспира — Клавдий, у нас — некто Кравченко. Но не следует впадать в унылое отчаяние — подлецов на наш век хватит. Да, глядишь, и покрупнее какого-нибудь мелкого негодяя Кравченко. На днях он мелькнул снова. Такое существо не тонет.
