Каюсь — было. На заре туманной юности связалась с художниками-концептуалистами. Это такие художники, которые работают с человеческим материалом, причем преимущественно извращенным образом. Меня, например, положили в гроб, да не простой, а как бы хрустальный (как бы — любимое словечко художников-концептуалистов). При ближайшем рассмотрении гроб оказался из оргстекла. Он висел на каких-то цепях и зловеще покачивался, а внутри лежала я во взятом напрокат свадебном платье и незнакомый мне безработный артист, загримированный под Владимира Ильича Ленина. Сходство его с оригиналом заключалось в основном в росте, поэтому Ильич в гробу чувствовал себя вполне комфортно, а вот мне приходилось подгибать коленки, что страшно нервировало концептуалиста, руководившего действом. По его мнению, все это безобразие должно было символизировать Россию, изнасилованную большевиками. Правда, при чем тут свадебное платье и каким образом в гроб попал главный большевик, художник объяснить не мог, из чего можно было заключить, что идея хеппенинга родилась из причудливого смешения в его мозгу "Сказки о мертвой царевне" и неприличной частушки "Лежит милая в гробу". Вскоре я покинула тучную ниву концептуализма. Но в прошлый уик-энд включила передачу "Слушается дело", а там — знакомые все лица. В том числе и тот, что меня в гроб загнал. Судили, к сожалению, не его. Главный редактор газеты "НГ-религия" подал в телесуд на художника Олега Мавромати, распявшего себя напротив храма Николы на Берсеневке. Выглядела акция на редкость жалко и гадко, не более того. Однако обвинение звучало мощно: художнику Мавромати инкриминировали то, что он разрушительным образом подействовал на общественную мораль и оскорбил чувства верующих в преддверии великого праздника Пасхи. Было зачитано и гневное письмо прихожан храма Николы, которые назвали происшедшее сатанинской акцией и требовали для Мавромати казней египетских. Аргументы защиты были не столь богаты и сводились в основном к известной жалобе: осудить художника может каждый, а вот понять и материально помочь — никто. Понять художника действительно задачка не из легких, и в этом общественность окончательно убедило выступление свидетеля защиты Олега Кулика. Того самого, на творческом счету которого — беганье на четвереньках в обнаженном виде и укус за ногу жены швейцарского посла. О последней акции он поведал более подробно: тело свое он облепил зеркалами и, будучи подвешен на высоте 8 метров, некоторое время вращался в лучах софитов по 6000 ватт каждый. "Я не получил от этого удовольствия и не получил денег. Наоборот, я два дня провалялся в больнице с сильнейшим токсикозом", — поведал аудитории Кулик с не вполне понятной гордостью. Ибо если можно еще гордиться токсикозом — недугом для мужчины редкостным, если не сказать уникальным, — то почему художнику следует не получать от своего труда ни денег, ни радости — не вполне ясно. Впрочем, как выяснилось, Кулик знает о художниках нечто такое, что неведомо всему остальному миру. В частности, он поведал, что все великие художники "расширяли рамки нормы и вкуса обывателя", а в качестве примера назвал Репина, Малевича и Шишкина. Первые два-то еще ладно, но чем шокировал современников автор "Утра в сосновом лесу", остается только гадать. Кроме того, г-н Кулик открыл тайну, что думать художники начали только в XX веке: "В XIX веке работали с холстом, а в XX — со своим сознанием". Здесь уж даже сомневаться не пришлось, ибо данный постулат косвенно подтвердил живописец-ортодокс, выступавший со стороны обвинения: "Художник, выкинувший краски и кисти, перестает быть художником!" После всего вышеописанного тема высокого искусства была исчерпана и наступил черед темы религиозной. Первым делом выяснилось, что мужественный художник пригвождал себя к кресту 1 апреля, когда до Светлого Христова Воскресения оставался ровно месяц. Так что при чем тут "преддверие Пасхи", стало не вполне понятно. В дальнейшем выяснились и еще более загадочные обстоятельства. По свидетельству сотрудницы Института культурологии, во дворе которого и происходил кощунственный хеппенинг, храм находился на расстоянии 500 метров от места преступления, да еще был отделен от него высокой стеной. Оставалось только дивиться орлиной зоркости прихожан, видящих сквозь кирпичные стены, — или их болезненному любопытству, это уж кому как больше нравится. С экспертами истцу тоже не повезло. Первый, журналист, обогатил собравшихся назидательной притчей: мол, когда апостола Петра приговорили к распятию, тот, "опасаясь спародировать распятие Христа", просил, чтобы его распяли вниз головой, меж тем как подсудимому подобное в голову не пришло. Правда, Мавромати распял себя лицом к кресту — "но не до смерти же", упрямствовал неумолимый эксперт. Ошарашенный такой кровожадностью судья поинтересовался, присутствовал ли журналист на месте преступления, и выяснил, что не только не присутствовал, но и по телевизору репортажей не видел. Пришлось такого эксперта с трибуны попросить. Главные надежды обвинение возлагало, разумеется, на служителя Божия. Однако вместо того, чтобы объявить анафему богохульнику, протоиерей Валентин Чаплин назвал художника Мавромати "славным молодым человеком" и предположил, что тот просто поддался дьявольскому искушению. "Люди всегда грешили, — спокойно заключил протоиерей. — Грешит и симпатичный Олег. Правда, демонстрировать это нет необходимости. Пускай измывается над собой кулуарно..." Последнее пожелание было, безусловно, самым разумным из всего говоренного на передаче. Передаче, которую я всегда смотрела с неизменным интересом и на которой в этот раз откровенно зевала. И даже художнику-концептуалисту понятно почему. Телевизионные суды присяжных тем и хороши, что на них происходит пристрастное обсуждение конкретных проблем, а не разглагольствования на тему "Что есть добро и зло" — в этом их отличие от сонма ток-шоу. То, что называется громким словом "концептуализм", — никакая не проблема, а данность, и спорить тут не о чем: искусствоведы на эту тему отспорили лет 30 назад, а обычный человек о его существовании не подозревает. Пока не вмешиваются совестливые журналисты и строгие телесудьи. До эфира о существовании художника Мавромати и его акции знали человек сто, не больше. После эфира узнал миллион. Сам-то Мавромати этому обстоятельству только рад, а вот насчет телезрителей — не уверена.
