Поэт Игорь Кохановский учился в 186-й школе в Большом Каретном. Говорят, в 1937—1938 годы в СССР была самая высокая рождаемость, поэтому в школе было аж семь 7-х классов, с "А" по "Ж". В одном из параллельных классов вместе с Кохановским учился никому еще не известный Владимир Высоцкий. После семилетки многие ребята поступили в техникумы, классов осталось пять, и Игорь с Володей оказались за одной партой в "В" классе. Они были очень похожи не только внутренне, но и внешне, как-то сразу заметили и зауважали друг друга. Так, за школьной скамьей зародилась дружба, продлившаяся много лет... Смеялись девочки "хи-хи..." — Мы были очень увлечены литературой, потому что к нам пришла новая учительница, которая стала рассказывать о запрещенных тогда Гумилеве, Ахматовой, Северянине... Купить их книжки было нельзя, и мы ходили в Ленинскую библиотеку и выписывали в свои тетрадочки стихи. И в то же время мы все стали писать разные эпиграммы друг на друга и просто стишки смешные. Тогда наш одноклассник, Валерка Петров, написал на Володьку эпиграмму: Смеялись девочки: "Хи-хи, Высоцкий стал писать стихи". А у Володи уже тогда было такое мужицкое начало, и он ответил: Какие мерзкие стишочки ты научился сочинять. Говно ты всмятку, х...й в мешочке, Что я могу еще сказать? Когда Высоцкий приходил ко мне домой и начинал играть на пианино буги-вуги, мама с сестрой затыкали уши. Он подвирал ноты, но играл очень самозабвенно. После 7-го класса мама подарила мне гитару. Я быстро освоил шесть аккордов, а Володя очень долго не мог этого сделать. Песни он стал писать довольно случайно, хотя был музыкальным парнем. И в первое время я ему часто аккомпанировал. Володькина мама жила на Мещанской, у Рижского вокзала, а он был прописан у отца в Большом Каретном и учился в нашей школе. Домой было идти далеко, и мы часто шли ко мне: что-нибудь перекусим, и скорее во двор играть в футбол и слушать блатные песни. Это время примерно совпало с амнистией 53-го года, когда вся шпана и хулиганье заполонили дворы... Пригласительный билет в... институт — После окончания школы мы пришли к его отцу и сказали: "Вот, Семен Владимирович, не знаем, куда поступать". А он, всегда такой строгий и подтянутый, но немножечко солдафонистый, четко сказал: "Значит, так, молодежь, слушай сюда. Чтобы всегда был кусок хлеба, нужно идти в технический вуз..." Тогда весной в школы приносили пригласительные билеты на дни открытых дверей. И мы решили: в какой технический вуз будет самый красивый билет, туда мы и пойдем. Самый красивый билет оказался в МИСИ имени Куйбышева... Приходим туда, а у входа стоят "ловцы душ", как мы их назвали. Спрашивают, у кого есть спортивный разряд. А у меня был 1-й разряд по хоккею. Но, говорю, нас двое. Они отвечают: "Поступайте к нам, мы вам поможем с экзаменами!" И правда, накануне приехали ко мне две девушки, сказали какие-то три темы, мы взяли уже готовые сочинения с собой, положили за пазуху... Получили по четверке — это считалось хорошо. Остальные экзамены сдали на пятерки сами. Короче, поступили. Так как мы были внешне очень похожи, все думали, что мы братья. Так считали полгода, пока Володька не ушел из института, чтобы летом поступить в Школу-студию МХАТ. В нем всегда было очень развито артистическое начало: он был замечательный баечник, травил анекдоты. А как он изображал наших политических деятелей!.. При этом его остроумие было очень литературным и артистичным. У Володи был коронный этюд, когда он на улице разыгрывал "серьезного" сумасшедшего, разговаривающего с фонарным столбом. При этом он "держал" публику до тех пор, пока вокруг него не собиралось человек тридцать-сорок или какой-нибудь бдительный страж порядка не раздвигал толпу, чтобы выяснить, в чем дело. Тогда Володя говорил нам: "Ну ладно, ребята, пошли!" — и все собравшиеся, поняв, что их дурачили, взрывались хохотом. Армстронг по-русски — Ничем особенным, кроме голоса, он не отличался. Из-за хрипоты его даже хотели с 3-го курса Школы-студии отчислять. А знаете, откуда она взялась? Мы все были увлечены джазом, и Володя так имитировал Луи Армстронга, что просто было не отличить. Если бы он еще знал английский... А так он просто пел какую-то абракадабру на звуках английского, и даже как-то уверял, что американцы его слушали и уловили какой-то смысл. Я ему тогда сказал: "Володя, побойся бога, ты же ни одного слова не знаешь..." Но он достиг таких вершин имитации, что люди, знавшие язык, в первый момент терялись и не могли ничего понять: вроде бы человек поет по-английски, и в то же время нельзя понять ни одного слова. В 1960 году Высоцкого приняли в труппу Театра им. Пушкина, и почти тут же театр уехал на гастроли в Ригу. Почти каждый вечер после спектаклей актеры спускались в ресторан гостиницы "Метрополь" и иногда засиживались допоздна. Конечно, особых денег ни у кого не было, но тогда и рестораны были более доступны, чем сейчас. Когда местный пианист и музыканты расходились, Володька садился на место тапера и начинал имитировать Армстронга. Официанты собирались, у всех просто отпадали челюсти. За это нам иногда приносили выпить-закусить, и мы под это дело, можно сказать, "стригли купоны". Когда он был в загуле, с ним было тяжело. Он становился неуправляемым и заносчивым, чего в обычной жизни с ним никогда не случалось. Помню, едем как-то в такси, и таксист какой-то попался нерасторопный. И подвыпивший Володя так развязно ему говорит: "Шеф, ты хоть знаешь, кого везешь?!" Я не выдержал: "Володя, перестань быть говном, иначе я сейчас выйду из машины — и езжай один!" Он сразу притих: "Ну ладно, ладно, Васечек..." Никто не помнит, с чего это началось, но он меня называл Васечек, и я его. Вроде бы от дворового "вась-вась" у нас это прижилось. Мой друг уехал в Магадан — В 1964 году я уже оставил свою инженерию и работал внештатно в "Московском комсомольце". Когда об этом узнал мой знакомый редактор, он произнес: "Начинать в журналистике лучше не с московского, а с "Магаданского комсомольца". К тому же там сможешь выпустить свою книжку стихов". Это было моей мечтой, я подумал-подумал, согласился и уехал... Перед моим отъездом Володя подарил мне замечательную песню: Мой друг уехал в Магадан, Снимите шляпу, снимите шляпу! Уехал сам, уехал сам, не по этапу, не по этапу... В один из вечеров я дежурил по газете до позднего вечера, а так как мой дом находился в пяти минутах ходьбы от издательства, то я решил сходить домой попить чайку. Не успел войти, звонок: "Васечек, это я!" — "Ты где?" — спрашиваю, узнав до боли знакомый голос. "А я здесь, около милиционера. Я пришел к тебе в редакцию, а меня не пускают и дали твой телефон..." Я говорю: "Стой, никуда не ходи, я сейчас за тобой приду!" Мы с ним тогда всю ночь проговорили. У него только намечался роман с Мариной Влади, в который я даже не поверил сначала. Он жил у меня три дня, и все время мы общались и не могли наговориться. Тогда же он написал свое знаменитое: Ты думаешь, что мне не по годам, я слишком редко раскрываю душу... Я расскажу тебе про Магадан, Слушай... Протопи ты мне баньку... — Мы были молодые загульные ребята. После института, в начале 60-х, мы часто собирались вместе. Один мой приятель, Слава Соколов, очень любил парилку, и я тоже любил. А Володька нет, и мылся только в своем душе. Я ему постоянно говорил: "Да что это такое?! Только размазывание грязи!" И вот как-то мы просыпаемся утром после очередного загула: лето, жарко, голова трещит. Неожиданно стук в дверь, и Славик входит: "Ребята, пойдете в баню? А то мне одному скучно..." Володя стал отказываться. Я говорю: "Володя, лучшая опохмелка — это баня, пойдем". Идти буквально 20 метров. Там встретили друзей Славиных, спортсменов-боксеров. Когда они узнали, что с нами Высоцкий, обрадовались: "Володь, только немножко потерпи, сейчас мы тебе все сделаем". Сделали баню с мятой, квасом, положили его и в четыре веника буквально отлупили. Он практически падал, когда они волокли его до холодного душа и кинули туда... С тех пор он полюбил баню, а потом стал заядлым парильщиком. За меня невеста отрыдает честно... 25 июля улицы Москвы были полупусты — в период Олимпиады иногородний транспорт в столицу не пускали, на всех въездах в город стояли милицейские кордоны. В этот день у меня была назначена встреча с молодым композитором Ильей Словесником. Он ждал меня у входа в ЦДЛ. Я сильно опаздывал, и он позвонил мне домой выяснить, в чем дело. Когда я наконец подъехал с извинениями, первое, что он мне сказал, было: "Умер Володя Высоцкий... Сегодня ночью... Я говорил с твоей женой по телефону: ей кто-то позвонил в семь утра, когда ты уже ушел, и сказал об этом". В этот же день вечером передача "Голос Америки" началась с песни "Мой друг уехал в Магадан", и сразу за этим — сообщение о Володиной смерти... Я долго не решался войти в квартиру Володи — боялся увидеть его мертвым. Помню, как разговаривал с Мариной, которая прилетела сразу, как только узнала о трагедии. Марина спросила: "Сколько же лет вы дружили?" — "Да лет с пятнадцати..." — "Боже мой...". А я смотрел на нее, и было впечатление, что у нее уже выплаканы все слезы... Утром в день похорон я поехал в театр на панихиду. Мне было тяжело, и даже закрадывалась мысль: "Может, не стоит ехать?", но я подумал, что потом себе этого не прощу... Подъезжаю к высотке на Котельнической набережной и хочу повернуть направо, к Таганке. А меня не пускают — стоит милицейский кордон. Говорят: "Оставьте машину здесь, все равно вы туда не сможете подъехать...". Я пошел пешком, и по дороге видел еще три-четыре кордона. У меня был билет члена Союза писателей, который я специально взял с собой, чтобы меня пропускали. В театр прошел легко — там дежурили актеры, которые меня знали. Гроб стоял на сцене. Рядом маленькой группкой — родители Володи, Марина, еще кто-то из родственников. Чуть в стороне стояла Люся (бывшая жена). Я подошел к ней, обнял за плечи, поцеловал. Положил цветы около гроба — их там уже лежало много. На улице стояла дикая жара, а люди шли и шли, вся площадь около театра и прилегающие кварталы были запружены народом. Хотя Олимпиада еще шла, казалось, что все стадионы в тот день пустовали. Когда гроб выносили, люди молча бросали цветы перед ним. На поминках собралось очень много людей: Золотухин, Демидова, Бортник, Любимов, другие актеры... Они все были в Москве, потому что у них, кажется, должен был быть спектакль — Володя умер накануне. Люсе я сказал: "Прости меня, я не поеду на похороны и поминки, мне слишком тяжело". Она ответила: "Я понимаю"...
