Сложно представить, что ровно 20 лет назад Москва осталась без Владимира Высоцкого. Почему? Странный вопрос... Высоцкий из тех людей, которые не умирают никогда. Он остается с нами в своих фильмах, песнях, стихах... И если он до сих пор остается с нами, то зачем вспоминать, как три дня нескончаемый людской поток тянулся к Театру на Таганке, как плакали милиционеры оцепления, как на въезде в город в ожидании провокаций дежурили чекисты... Иногда кажется, что все это было вчера. Такой же расплавленный от жары асфальт на улице, облака в небе, спешащие по своим делам прохожие с хмурыми, озабоченными лицами. Только его нет с нами... О Высоцком можно говорить бесконечно, и в рамках газетной полосы никогда не уместить все то, что готовы рассказать о поэте его друзья. Но мы попробуем... Марина Влади совсем отошла от светской русско-французской жизни. Еще не так давно, года три назад, ее можно было встретить в посольстве РФ на бульваре Ланс, на приеме или на каком-нибудь шумном российском событии, нет-нет да и случающемся в Париже. Но теперь все не так. Прежних фигур вроде Тарковского, Высоцкого и Окуджавы давно уж нет. А вместо них — пустоты пространственные, другие идеалы и бесконечная пропасть. Марина Влади (псевдоним, от сокращенного имени отца — Владимир) и ее закадычная подруга Маша Мериль (она же русская княжна Гагарина и вечная любовь Андрона Кончаловского), связывающие когда-то два разных мира — мир московский и мир парижский, — живут теперь жизнью французской, превратившись в памяти русских лишь в две яркие кометы. В Европе о ней говорят и пишут как о большой актрисе. "Была...", "присутствовала...", "сыграла...". Ее теперешний муж — лицо не менее заметное: врач и общественный деятель. А три сына разлетелись по разным странам: один профессиональный музыкант, гитарист (первую гитару ему подарил Высоцкий), другой занимается фермерством, а третий, старший, — Маринина боль (несколько лет назад он попал в страшную аварию; тогда погибли две ее внучки). Может, поэтому Марина стала жуткой домоседкой. Пишет книги и много играет в театре. Интервью она теперь почти и не дает. А русским журналистам, даже пишущим для эмигрантских изданий, совсем отказывает. Говорят, виной тому — не то чтобы неблагоприятный отзыв на выпущенную книгу "Владимир, или Прерванный полет", а килограммы грязи, вылитой в России на их личную жизнь с Высоцким. И даже не теми, кто к этой жизни не имел никакого отношения, а людьми, называвшими себя близкими друзьями. Впрочем, по мнению Марины, считаться таковыми могли лишь несколько — по пальцам пересчитать, многие к искусству вообще не имели никакого отношения. Но до сих пор она называет их "нашими" друзьями. "Нашими" — ее и Высоцкого. "Я и сейчас могу положиться на них", — говорит она. Все-таки двенадцать лет из жизни не вычеркнешь. Двенадцать лет нескончаемых телефонных разговоров. Марина, когда ее спрашивают о столь долгом сроке совместной жизни, полуспрашивает-полуотвечает: а может, оттого эти 12 лет любви, что без быта были, оттого, что 12 лет вместе и врозь? Хотя, говорит, ни дня не расставались: "Я старалась жить в Москве, несмотря на то что карьере актрисы это мешало, но для меня карьера не была так важна". Но даже если их разъединяло расстояние, они всегда созванивались и, забывая о времени и о счетах за телефонные переговоры, говорили-говорили-говорили. Марина любит об этом вспоминать — телефонистки "07", уже зная не только эти голоса, а интонации узнавая, соединяли бесплатно. А еще все время, проведенное на расстоянии друг от друга (Высоцкий был невыездной первые несколько лет их жизни), писали письма — почти каждый день. Влади бережно их хранит и не хочет выносить на публику. Говорит, что, даже если их и опубликуют после ее смерти, ничего интересного там в них не найдут — они просто личные, письма влюбленного мужчины, и все. "Маринка! Слушай! Милая Маринка, Далекая, как в сказке Метерлинка, Ты птица моя синяя вдали. Вот только жаль, ее в раю нашли... Поэт — а слово долго не стареет — Сказал: "Россия, Лета, Лорелея..." Россия — ты, и Лета, где мечты. Но Лорелея — нет! Ты — это ты". Марина всегда повторяет, что любит Россию. Россию, открытую ей Высоцким, — почти все время, свободное от концертов и съемок, они путешествовали. Урожденной Поляковой (отец — русский летчик, мать — балерина, русская дворянка) было интересно узнавать родину предков. А Высоцкий обожал показывать ей то, что сам так любил: и Москву, и Россию. Впрочем, он часто "таскал" Влади и по Союзу, иногда даже брал с собой на съемки — она часто вспоминает их путешествие на Кавказ и в Белоруссию. Позже, когда Высоцкий станет выезжать, история повторится с точностью до наоборот — Марина будет открывать мужу любимые места. И так же, как она вписалась в его круг, Маринины друзья и родственники станут друзьями Высоцкого. По ее признанию, его обожали и те из них, кто и по-русски-то не говорил. "...К позорному столбу я пригвожден, К барьеру вызван я языковому. Ах, разность в языках!.." — напишет однажды Высоцкий. Языковой барьер? Нет, говорит Влади, у Высоцкого его не было — ни тогда, когда он первый раз приехал в Париж, ни потом, когда он уже мог вполне сносно изъясняться по-французски и обходиться без помощи переводчика. В Париже Высоцкий почти не писал стихов. Как вспоминает Марина, он никогда не сидел на месте, все время что-то делал, что-то записывал, что-то сочинял. Но в Париже ему, по его собственному признанию, чего-то не хватало. Как-то он даже так и сказал: "Мне вообще не хочется писать стихи про то, что я там увидел, потому что не очень сильно это понимаю". Но с гитарой все равно не расставался. Первый свой альбом во Франции, например, Высоцкий писал с двумя лучшими здешними гитаристами. Музыканты оказались людьми дотошными, Высоцкому пришлось дословно перевести все свои тексты, которые должны быть "озвучены". Несколько дней переводились слова, несколько дней французскому менталитету объяснялся смысл каждой строчки, слишком колоритной и слишком бытовой для международного сознания. Так и не смогли гитаристы понять выражение "идет охота на волков". Когда им пытались втолковать, они разводили руками: как это, мол, можно петь про такое? Но после завершения работы Высоцкий с ними очень подружился. Марина говорит, что у него было что-то особенное в характере, что так притягивало людей. У него, мол, было столько знакомых, что сосчитать невозможно — многие из них, пообщавшись с ним всего один раз, называли его не иначе как другом. В чем был его секрет, я так и не смогла отгадать — скажет однажды Влади. Хотя сам Высоцкий не раз открывал его: "Дружба — это не значит каждый день друг другу звонить, здороваться и занимать рубли. Это просто желание узнавать друг о друге, что-то слышать и довольствоваться хотя бы тем, что вот мой друг здоров и пускай еще здравствует". Говорят, Марина до самой Володиной смерти не могла понять, насколько был популярен Высоцкий. Конечно, обыкновенно рассказывает она, когда они гуляли по Москве, ее удивляло, что отовсюду, изо всех окон слышны были его песни. Да что там! Если он записывал новую песню, через день она уже звучала на каждом углу, хотя ведь Высоцкий был в "неофициозе", эти песни невозможно было услышать по радио или ТВ. Но даже она представить не могла, что вся Москва соберется на Таганке в день похорон и что вся Россия будет прощаться со своим кумиром. После его смерти она больше никогда не будет слушать его песен, его голос. Для нее это станет слишком тяжело.
