В истории, опаленной огнем 1812 года и оглушенной взрывом 1931 года, ставится точка. Вот-вот должно состояться официальное открытие воссозданного Храма. Завещанный Александром I, заложенный Николаем I, построенный Александром II и освященный Александром III кафедральный собор сооружался и украшался почти полвека. Начатое при Ельцине воссоздание длилось на порядок быстрее. Ни первый, ни второй Президент России фактически не занимались строительством. Постановление "О воссоздании Храма Спасителя" подписано Лужковым. Один мэр сыграл роль, которую исполнили четыре императора. Воспылав желанием, стремительно начал и, не снижая темпа, поставил третий акт драмы, длившейся два века у стен Кремля. Напомню, во втором акте главным действующим лицом выступал Сталин. По случаю взрыва придворный поэт Демьян Бедный возликовал: Скоро здесь, где торчал храм-кубышка, Засверкает, радуя наши сердца, Всемирно-пролетарская вышка Советского чудо-дворца. ...Засверкала хлорированная вода бассейна. Пришло к власти поколение, не видавшее золотые купола Спаса. Когда на глаза мэра попал старинный фолиант с видами Храма, он воскликнул: — И такую красоту уничтожили?! Надо восстановить! Какой загудел шум, когда под Постановлением №436 появилась подпись мэра и премьера! "Увы, документ этот являет собой такую гремучую смесь небрежности, недомолвок, лукавства, что смолчать людям мало-мальски сведущим, думающим, совестливым было трудно". "Совестливые" не молчали. Приведу названия их публикаций, обрушившихся лавиной на градоначальника после того, как яму бассейна окружил строительный забор: "Нужен ли столице новый БАМ?" "У нас есть дела поважнее". "Театр времен Лужкова и Синода". "Покаяние за счет бюджета". "Храм Христа или памятник мэру?" "Дорога от Храма". "Еще одна стройка века?" Последний вопрос задавал не автор желтого экспресс-листка: его ставил ребром с берегов Невы академик и наше все — Дмитрий Сергеевич Лихачев. Чем либеральнее и рыночнее рупор, тем злобнее и оскорбительнее выпады в адрес постановщика третьего акта драмы "Храм Христа Спасителя в Москве". Даже доброжелательно настроенные по отношению к взорванной святыне искусствоведы выступали против задуманной затеи. Да, писали они, Храм достоин бессмертия и памяти потомков. Воссоздадим его виртуально, нарисуем лазерным лучом в московском небе... Уничтоженный фундамент, мол, нарушил геологическую структуру территории и сделал невозможным сооружение большого здания. Был и другой довод — достичь уровня мастерства предков невозможно: "Они строили с благоговейной мыслью о смысле памятника". У нас такого помысла нет... Каким смыслом наполнялся Лужков, когда взваливал на плечи колоссальный груз? На закладке камня он сказал: "Храм станет символом надежд, обретений и созиданий". Много других символов связывают с храмом-памятником. Все они известны. Но есть символ невысказанный. Я связываю его с триумфом людей, плясавших и певших на камнях города в конце августа 1991 года. Можно ли было построить Храм, не обратив вспять танки и бронетранспортеры, двинувшиеся на восставшую Москву? Вот эта Победа дала Лужкову право отдать команду архитекторам и строителям — за три недели утвердить задание на проектирование. Начать работы! И меня мучили сомнения, когда я узнал о Постановлении №436. Волновал вопрос: что побудило третий раз прийти на проклятое монахами место, где когда-то стоял Алексеевский монастырь? Что мне ответил Юрий Лужков? "Видеть перед глазами яму с лужей, терпеть нарыв на теле, этот градостроительный провал, было нетерпимо. Поэтому в долгосрочный план возрождения Москвы был вписан пункт о воссоздании Храма. Поначалу все происходило в тлеющем режиме. Но, узнав принципиальную вещь — что в недрах таится прочный фундамент непостроенного дворца, — завелся. И из тлеющего перешел в режим горения". Горел как ракета, набирая высоту, увлекая идеей команду, творцов, спонсоров, банкиров, скинувшихся на бочку, заменившую Госбанк. Только на этом условии позволил Ельцин восстановить Храм. ...Открываю невероятно легко монументальные врата, отлитые из бронзы. Прежде их растворяла дюжина привратников или восемь силачей. Шагаю, опасаясь наследить, по многоцветному ковру из разных пород мрамора. Восхитительного колорита плиты устилают пол, ставший точно таким, каким его видел Александр III. Мрамор добыт в итальянских каменоломнях, послуживших Москве в XIX веке. Сияют отовсюду орнаментальные узоры. Стены между колоннами увешаны досками-скрижалями. Никто не забыт, ничто не забыто в этой галерее Отечественной войны 1812 года. И куда ни глянь — всюду картины, росписи, от которых кружится голова. Они везде: под куполом, на стенах, опорах. Святая святых — позолоченный иконостас из белого мрамора под шатром, похожий на шапку Мономаха. Это храм в храме, высокий, как многоэтажный дом. Пахнет кипарисом готовый к освящению престол... Вижу наяву тот самый шедевр-иконостас, по легенде подаренный Сталиным Элеоноре Рузвельт. На самом деле — разрушенный. И воссозданный. Вижу, как реставраторы водружают на прежнее место сохранившиеся полотна Верещагина. Их пощадили. Неужели всю эту красоту уничтожали?.. Кто виноват в злодеянии? Выбрал место для строительства Дворца Советов вождь. "Товарища Сталина, — писал главный автор проекта Дворца Борис Иофан, — привлекло красивое расположение участка, его близость к Кремлю, его расположение в центре города и у Москвы-реки". Да, вождь КПСС дал приказ: взорвать! Но кто навел злодея на Волхонку? Ведь настойчиво предлагалась пустая Болотная площадь, застроенный лавками Охотный ряд, где теперь — гостиница "Москва". Шесть раз собиралась государственная комиссия, не желавшая сносить Храм. И все это время настаивала на своем радикальная Ассоциация новых архитекторов. "Храм не представляет никакой ценности", — убеждал правительство лидер "революционной архитектуры" некто Балихин. И добился своего. Сообщниками разрушителей стали радикалы. Устойчивое мнение о заурядности собора родилось задолго до взрыва в умах либералов. До Храма российская архитектура следовала образам Древнего Рима. Известный стиль этот назвали классическим. Его и в СССР чтили, потому что якобы "этот стиль отражал идеологию молодой революционной буржуазии"... Константин Тон вдохновлялся образами Византии. Однако его стиль назвали "псевдовизантийским" — поскольку связали с монархией! Но стиль чем плох? Оглянитесь вокруг себя: в его духе застроена Красная площадь, Боровицкий холм, где красуется Большой Кремлевский дворец Тона. И это — "псевдо"?! Потребовалось столетие, чтобы академика архитектуры признали великим зодчим. Восьмидесятилетнего мастера принесли к завершенному Храму на носилках. Сил подняться и пройти в собор, которому отдал полвека жизни, — не осталось. Тон умер, не услышав, что неслось ему вослед. "Это русифицированный Исаакиевский собор, гораздо более холодный и мертвый, чем его петербургский образец. Ни Византии, ни Древней Руси здесь нет", — цитирую "Историю русского искусства", формировавшую вкус современников. "Крайне неудачное произведение. Точно купчиха в золотом повойнике остановилась напоказ среди Белокаменной", — это слова художника Тараса Шевченко. Всех беспощаднее — историк-большевик: "...грузное нелепое здание храма Христа спасителя (так у автора — с маленькой буквы). Как громадная чернильница с блестящей на солнце золотой крышкой купола..." Можно составить антологию подобных цитат. Главный искусствовед СССР Грабарь вывел на обочину всю русскую архитектуру второй половины XIX века. И ГУМ, и Исторический музей предлагалось взорвать... Почему невзлюбила общественность Константина Тона? Потому что, по общему мнению, он был придворным архитектором и любимцем российского императора Николая I. В наше время — тот же случай. Почему нападают на президента Российской Академии художеств Зураба Церетели? Он мастерски продирижировал оркестром трехсот музыкантов, исполнивших под сводами Храма триумфальную симфонию "1812—1991 год". Он создал все бронзовые врата и кресты, его артель, выиграв конкурс, расписала громадный купол. Нападают, как на Тона, потому что "придворный", "любимец"... По той же причине достается Михаилу Посохину, главному архитектору воссозданного Храма. Ему не прощают, что "придворным архитектором" был его отец. Прочтите свежие статьи, посвященные предстоящему освящению. Что там? Старая песня о главном! "Храм — это произведение эклектики XIX века, уже с момента его окончания показавшееся всем архаическим и нелепым". Мне так не показалось. Неужели тысячи людей, полдня стоявшие в очереди к мощам Пантелеимона, вышли из увиденного Храма с мыслью о его нелепости и архаичности?.. Спас поднялся на 103 метра, выше Ивана Великого. Его площадь — 3900 метров. На одном квадратном месте помещаются трое. Такая же площадь подземного пространства. Вот и считайте, сколько людей может сюда войти. Напрасно опасались скептики, что строители не справятся. Они сделали все как надо. Гораздо лучше предшественников, не сумевших оборудовать здание надежной вентиляцией и системой отопления. Живопись поэтому гибла на глазах — ее пришлось реставрировать и переписывать. Столь же профессионально, лучше, чем прежде, выполнены, как считают специалисты, живопись, скульптура, бронзовое литье. Как долго тянулось строительство в XIX веке! В десять раз быстрее в наш век построен не один, а два храма, два музея и Зал церковных соборов... В нем — полторы тысячи кресел. Здесь смогут выступать симфонические оркестры, артисты высокого класса. Я устал ходить под сводами верхнего собора, подземным залам церкви, музеям, увешанным картинами, заполненным историческими экспонатами. Такая усталость возникла в Риме, когда осматривал собор Петра и музеи Ватикана... Кто расписал стены и своды сияющими образами? Не авторы инсталляций, творящие в технике мусора и экскрементов. За восемь месяцев, работая сутками, оставаясь на ночь на лесах, исполнили долг истинные художники. Они не разыгрывают перформансы, не бегают по улицам ради славы и денег голыми "скворцами" по весне, в пору закипания душевной неисходности. На мраморных досках нет названий галерей, эпатирующих публику скандальными выходками. Все сделали на славу истинные живописцы под эгидой Российской Академии художеств. Их имена, как героев, увековечены на мраморных досках Храма. Под занавес с Юрием Мамошиным (его фамилия на мраморе — рядом с именами Владимира Ресина, Василия Мороза, в числе главных строителей) на лифте взмыли мы под колокола. На смотровых площадках с четырех сторон света толпились дети. С высоты птичьего полета Кремль и вся Москва представала в сиянии золотых куполов, шпилей и башен. На эту головокружительную высоту поднялись две девочки, их мать и бабушка. Им отец-мэр выкроил время, чтобы показать перед освящением Храм. Я не слышал, что говорил глава семьи. Но помню хорошо, что он сказал, когда в подобном восхождении я поучаствовал три года назад: "Красивая Москва!" С тех пор она стала краше, вселяя надежду: красота нас спасет от злодейства, испытанного городом под властью разрушителей.
