РОВЕСНИК КОРОЛЕВЫ

Он родился в XIX веке и целых три месяца готовился к подвигу — прошагать целое столетие с карандашом наперевес. Он подписывал свои карикатуры "Бор. Ефимов", но читатели "Известий", "Правды", "Крокодила" узнавали его рисунки мгновенно — столько в них было беспощадности и даже крови, когда он создавал серии "Фашизм — враг народов", "Гитлер и его свора". Не снятся ли ему нарисованные им монстры, спросила я художника. Он спокойно ответил: "Они мне являются утром, когда я просыпаюсь. Остальное делает мой карандаш". Ныне академику, народному художнику — 100. И по этому чрезвычайному случаю он иронизирует: "Мой регламент истекает. Неприлично так долго жить". И сам улыбается добродушно. Авангардистом не был При встрече с ним столетнего возраста не ощущаешь — столько в нем живости, милой непосредственности, радушия и мужского обаяния. Поприветствовав меня, он вдруг на пять минут исчез и появился преображенным: в светлой курточке, в синей рубашке и при галстуке. Кавалер хоть куда. Про свой век он рассказывает аппетитно и азартно. Помнит не только сюжеты событий — отлично передает мимику, голос, жест своих давних собеседников, будь то Сталин, Жданов или кто-то другой. — Борис Ефимович, в доме, где вы живете, находится галерея французских вин. Заглядывали туда? — Бывало, бывало. Не только смотрел, но и облизывался. И вдруг перед нами ставят чай с лимоном, сыр, ломтики торта и две рюмочки коньяку. Когда я похвасталась общим двухмиллионным тиражом "МК", он пошутил: "За такую газету одной рюмки мало". И с легкостью выпил. — Мой папа перед обедом всегда выпивал рюмочку водки и этим ограничивался. Я тоже не пьяница, но выпиваю, когда ситуация диктует это. Если на банкете или в застолье все выпивают, а ты не пьешь, это глупо и даже невежливо. — Вы что предпочитаете выпить? — Что угодно. Все, кроме шила и гвоздя. На удивление окружающим, я смешиваю, хотя закон выпивки не рекомендует. Пью одновременно и водку, и вино, и пиво. — На днях вас позвали на вернисаж скандально известной Бульдозерной выставки. Советская власть давила картины бульдозером, втаптывала в грязь, а ныне Союз художников почел за честь выставить работы этих мастеров, ставших знаменитыми. Вас пригласили, а в ту пору не советовались — разогнать модернистов или пожалеть? — Тогда никого не надо было спрашивать — мнения формировали не опросы. Такой вольности не было. Не могу похвастаться, что когда-то был авангардистом. Из уважения к моему возрасту мне почему-то сейчас предоставляют первое слово. Вчера я выступал. — Ну вы-то известный мэтр! — Ну не метр, а скорее сантиметр, но не миллиметр. Я попытался быть объективным в этом вопросе. Авангардисты всегда пишут свои картины так, каким им представляется передовое, авангардное искусство. Молодым скучно смотреть на картины академиков, на весь социалистический реализм. Но по чести — в то же время работали прекрасные мастера: Дейнека, Герасимов Сергей Васильевич. Не смешивайте с Александром Михайловичем Герасимовым. Хотя и у того был хороший портрет Лепешинской. Но он стал художником режима, беспокоился больше о том, как бы угодить верхам. Знаете его картину "Сталин и Ворошилов в Кремле"? Они там во весь рост. Молва переиначила название — "Два вождя после дождя". — Борис Ефимович, сегодняшние катаклизмы вас достают? — Достают ли меня? Переживаю вместе со всеми. Очевидно, мои эмоции, тревоги и страхи, отвращение к коррупции, к ужасающему взяточничеству совпадают с мнением людей. Взяточничество у нас вошло в быт. Как это можно не дать человеку на лапу, если вы от него чего-то ждете? Это само собой разумеется. Вызывает удивление, если кто-то не берет. Все берут. — Но мы-то с вами не берем. — Потому что от нас ничего не зависит. За что нам платить? Нам с вами давать нет смысла. Хотя вы-то можете так прописать в газете! А мне-то за что давать? Чтобы я не рисовал карикатуры или наоборот — рисовал? Но это зависит не от лапы, а от сюжета. Рисовал под страхом смерти Ефимов рассказал, как через Жданова Сталин заказал ему карикатуру на Эйзенхауэра. Сюжет сочинил сам вождь народов. Была дана задача нарисовать Эйзенхауэра во всеоружии созерцающим наш Север, откуда Америка ждала нападения. На вопрос, когда нужно представить рисунок, Жданов ответил: "Мы вас не торопим". Художник тут же взял большой ватман и с юмором нарисовал в карандаше опасность, которой боится Эйзенхауэр: эскимосы, ребенок с эскимо в поднятой руке, собаки, медведь, лиса... — В это время звонок: "Товарищ Ефимов, ждите у телефона. С вами будет говорить товарищ Сталин". Я встал и слышу знакомый голос. Он не имел привычки здороваться: "С вами вчера говорил товарищ Жданов об одной сатире? Вы понимаете, о чем я говорю?" — "Понимаю, товарищ Сталин". — "Там вы изображаете одну персону. Понимаете, о ком я говорю?" — "Понимаю, товарищ Сталин". — "Вот эту персону надо изобразить вооруженным до зубов: пушки, самолеты, танки. Понятно?" В моих извилинах готов был вырваться ответ: "Я уже так и нарисовал. Сам догадался". Но это было бы чистое самоубийство. Я только произнес: "Понимаю". — "Когда мы можем получить эту штуку?" Прервав мои объяснения насчет ждановского указания "Мы вас не торопим", он отрезал: "Сегодня к шести часам мы пришлем". И положил трубку. Я посмотрел на часы — половина четвертого. Времени катастрофически мало было для того, чтобы готовый рисунок обвести тушью. И я подумал: ну, погиб! Это как шахматист в жестоком цейтноте. Если есть на свете чудеса, то произошло чудо: я успел и даже внизу написал текст, который потом Сталин сам отредактировал. — Вы были знакомы с выдающимися людьми. Кем восхищались? — Троцким. Это был замечательный оратор, умный, эффектный человек. — Кто из писателей, на ваш взгляд, ярче выразил эпоху? — Ильф и Петров. Их романы — великолепное ироническое переложение нравов быта тогдашнего времени. — Как Маяковский относился к карикатурам на него? — Благодушно. Не обижался. По-моему, ему это даже нравилось. — В Италии вождь фашистов Муссолини устроил прием в честь русских гостей. Вы видели его вблизи? — Он стоял рядом. Мы даже обменялись рукопожатием. — Как он выглядел? — Пижоном. Был в белом фланелевом костюме и двухцветных башмаках — комбинация белого с желтым. Эдакий франт. Брат казненного На стене его кабинета висит портрет брата, знаменитого журналиста Михаила Кольцова, расстрелянного в 40-м году. — Этот прекрасный портрет, написанный большим художником Исааком Бродским, пролежал в диване 17 лет, с 38-го по 54-й. Достали только после смерти "великого учителя". — Борис Ефимович, ваш псевдоним простенький — по отцу. У вашего брата Миши — облагороженный звуком фамилии поэта Кольцова. А настоящая ваша семейная фамилия? — Фридлянд. Тогда было в моде брать псевдонимы. Но и обстановка в Киеве в ту пору нас это сделать заставила. Власть менялась множество раз, и нам с братом не хотелось, чтобы за наши действия страдали от властей родители. — Ваши родители наградили своих сыновей талантами. — Миша был гораздо талантливее меня. Мы оба с ним напоминали братьев из Марка Твена — Тома Сойера и Сида: Том энергичный, инициативный — это Миша, а Сид послушный — это я. Миша считал меня ленивым и нелюбопытным. Он потратил много сил и энергии, чтоб меня куда-то втянуть, в какой-то проект, в какое-то мероприятие, в какую-то поездку. Я его откровенно побаивался, хотя он был чуть ниже меня. Я звал его Мышонком. Миша знал в совершенстве французский. А когда был в Испании, то прочел доклад на испанском языке на Международном конгрессе писателей в защиту культуры от фашизма. — А кто был ваш отец? — Он принадлежал к горским евреям — татам. Вот он на фотографии в черкеске с газырями, с кинжалом. Жил на Кавказе и следовал всем кавказским традициям и обычаям. И уже будучи взрослым, переехал в Киев. Там познакомился с мамой. Она была красивой дивчиной из маленького городка на Черниговщине. — Ваш брат Михаил Кольцов был арестован... — Мы с братом расстались вечером 12 декабря после того, как он сделал доклад в Дубовом зале ЦДЛ о только что вышедшем "Кратком курсе истории партии". Сам Сталин за три дня до этого попросил Мишу сделать такой доклад. Но брат уже был обречен. Известно актерство Сталина. Он почти со всеми так играл. Где-то уже лежал выписанный ордер на арест, а Сталин вызывал обреченного к себе, беседовал, повышал в должности, а потом осчастливленного человека арестовывали и расстреливали. С Мишей было точно так же. Шел спектакль в Большом. Сталин в окружении приближенных сидел в ложе. В партере он заметил Михаила Кольцова и велел позвать. А буквально накануне Кольцов был назначен одним из двух главных редакторов "Правды" — там уже был Лев Ровинский. Сталин был в хорошем настроении, подшучивал, расспрашивал Мишу, как дела в "Правде". Рядом сидел Ворошилов, который вдруг обратился к Сталину: "Слушай, Иосиф Виссарионович", а тот ему: "Ты за что меня обругал?" — Хороши шуточки... — Их шутки пахли кровью. Сталин обратился к брату: "Товарищ Кольцов, вы согласились бы сделать доклад для интеллигенции столицы о выходе краткого курса?" Миша согласился и сделал тот самый доклад в ЦДЛ. После доклада я подошел к брату: "Пойдем ко мне, чайку попьем". Он отказался: "Я должен поехать в "Правду". И уехал... Навсегда. Мне рассказывала Валя Ионова, Мишина секретарша. Пришел он в свой кабинет, разделся и попросил: "Валечка, дайте чаю покрепче и погорячей". Она ему сообщила, что его ждет у себя в кабинете Ровинский. Буквально через пять минут Миша возвратился очень бледный, взял пальто. "А как же чай, Михаил Ефимович?" — спросила секретарша. "Нет, нет, я немножко задержусь". У Равинского произошло следующее: там его встретили и предъявили ордер на арест. Миша хотел снять трубку телефона, но чиновник сказал: "Там знают". Мишу увезли ночью 13 декабря 38-го. И продержали в застенках 13 месяцев. Весь 39-й год я носил в окошечко Лубянки по 30 рублей в месяц. Мое хождение продолжалось до марта 40-го. Я надеялся, что это хороший признак: так долго разбираются, значит, за ним ничего нет. И Кольцов напишет новый дневник, который будет не хуже "Испанского дневника". В справочном бюро Верховного Суда я спросил о судьбе брата. Там порылись в списках и сказали: приговор вынесен. Десять лет без права переписки. А он уже был расстрелян. — Почему власти вас оставили в покое? — О-о! Спросите Сталина. Объясняется это тем, что Тот сказал: "Нэ трогать". И меня не тронули. Сказал, конечно, не по доброте, не из гуманности, не из жалости — от подобных чувств отец народов был абсолютно свободен. Он был Хозяин. И хозяйством его была вся страна. В его хозяйстве ему, видимо, нужен был и подходящий карикатурист. Мои рисунки ему нравились, и рассматривал он их весьма внимательно. В 37-м меня вызвал Мехлис, одна из самых зловещих фигур той поры: "Ефимов, я должен вам передать, что Он сказал..." У меня екнуло сердце и вырвалось: "Что-нибудь неприятное?" На это Мехлис строго, наставительно ответил: "Когда Он говорит, то всегда приятно. Приятно для дела... Так вот, Он обратил внимание на то, что когда вы изображаете японских самураев, то обязательно рисуете с огромными зубами, торчащими изо рта. Он сказал, что этого не надо делать. Это оскорбляет национальное достоинство каждого японца". — "Хорошо, Лев Захарович, конечно, зубов больше не будет..." Без женщин жить нельзя на свете, нет! — Читая ваши воспоминания, я все искала: вот-вот знаменитый "Бор. Ефимов" воспоет женщин-современниц или своих любимых. Но, увы, не встретила. — Я с этим не совсем согласен. Вы, наверное, не очень внимательно читали книгу "Мой век". Я пишу искренне и сердечно об Ольге Лепешинской. Талантлива во всем. И по сей день, уже не в юном возрасте, она возглавляет ЦДРИ реально, не в роли некоего символа — настоящий председатель правления. — Когда Лепешинская сияла на сцене Большого, вы хаживали туда? — Мало того — я носил ее на руках. Борис Ефимович быстро находит фотографию, где он, молодой и очень крепкий мужчина, держит на руках Лепешинскую. Она вся в улыбке. — Вот вам фотодокумент моего отношения к женщине, если хотите. Была, вероятно, встреча Нового года или капустник. Никакой я не гигант. Мы оба с ней маленькие: наши габариты соответствовали... — Пожалуйста, расскажите о вашей первой влюбленности. — Когда наша семья бежала от войны в Киев, я достиг возраста, который позволил мне влюбиться. И я влюбился в очень милую, симпатичную, добрую и хорошую девушку Рузу, с которой мы и поженились. — Сколько же длилась ваша любовь? — Всю ее жизнь. Потом мы переехали в Москву... Я Рузу Борисовну так и не разлюбил. Но жизнь сложна — вы не станете спорить. В 1928 году я встретил свою вторую жену Раису Ефимовну. Вскоре у Рузы родился Миша. Можете представить мои переживания: родился сынок, а у отца — новая любовь, очень серьезное увлечение... — Судя по фотографии, Раиса Ефимовна — горда была и своенравна? — Мы с ней пару раз то разводились, то сходились. Характер был крутой. Мне — ой! — доставалось от нее. А вот Руза Борисовна была покладистая, добрая, она ничему не сопротивлялась: если полюбил другую, то что ж — свободен, пожалуйста! Но был я не двоеженец, а двоесемеец. Обе семьи мне были очень дороги. Я бы даже сказал, что первая семья была мне дороже. Чувства к Раисе Ефимовне у меня были таковы, что при том, что я в первую семью никогда не возвращался, но каждый божий день ходил к Рузе, особенно когда Миша был маленьким. Обычно я сидел около сына, пока он не засыпал. Все это надо было выдержать. Каждый божий день, когда я приходил вечером во вторую семью, меня встречали соответствующими словами и взглядами. Но я через все это прошел. Уцелел, как видите, хотя и было трудно в те годы, когда на меня обрушились другие беды. С Раисой Ефимовной мы одногодки, она умерла в возрасте 85 лет. От первого брака у Раисы Ефимовны остался сын Александр. А его сын, Виктор, стал мне совсем родным — я его "увнуковил". Мы живем вместе. Это моя опора в работе, в быту. Не знаю, что бы я делал без него и без его очаровательной жены Веры Лесковой, праправнучки знаменитого автора "Левши". Она актриса театра имени Пушкина. У меня есть и родной сын, и родной внук Андрюша, у них свои семьи, свои жены, свои дети. Мы в хороших отношениях, любим друг друга. Андрюша — сын Миши, дипломат, теперь в ранге чрезвычайного и полномочного посла, беспрерывно в командировках по всему миру. Сейчас полетел в Пекин. — Случалось ли вам при всей любви к вашим женам иметь романы с другими женщинами? — Я не был донжуаном никогда. Но мужчина не может быть однолюбом. Любить женщин — в природе мужчины. Да, у меня были какие-то романы, но их было немного. Это были не проходные связи, а все-таки романы. Не знаю, стыдиться ли мне этого, нет ли. Скрывать ли это? Но повторяю — что было, то было. Я не был человеком, который гоняется за каждой юбкой. И если были какие-то увлечения, то более-менее стабильные. А впрочем, хватит об этом. — Своих любимых женщин вы когда-нибудь рисовали? — Я не портретист и не владею этим почтенным и благородным жанром. Я скорее сатирик. А по отношению к женщинам не позволял себе язвить: имел тяжелый урок в этом смысле. Очень умные и уважаемые мною дамы резко обиделись на мои шаржи. Рина Зеленая со мной перестала разговаривать и выдержала принцип до конца своей жизни. А шарж был просто дружеский, добродушный. И Агния Барто тоже была недовольна. Всем хочется и на фотографии, и на рисунке выглядеть достойно. А шарж ведь не бывает без подчеркивания каких-то смешных вещей. Вечер патриарха — Говорят, для здоровья полезно спать на деревянном топчане, а то и просто на полу. На чем вы спите? — Здесь, в кабинете, на диване. Чувствую под собой его старенькие пружины. Плохо другое — я много сплю. Что такое бессонница, не знаю. После десяти вечера уже клюю носом. Просыпаюсь рано, часов в шесть. Слушаю утренние новости и обдумываю, что мне сегодня сделать. Какая у меня программа. — Вас, наверное, кормят чем-то особенным, вроде проросших зерен? — Не-ет. Обыкновенная пища: простокваша или кефир, иногда каши — гречневая или геркулесовая. Это мой утренний рацион. В отношении еды я не капризен. Не требую: достаньте то, купите другое. — Борис Ефимович, одну вашу ровесницу знает весь мир. Не случалось ли вам обмениваться поздравлениями с королевой Елизаветой-матерью? — В прошлом году я поздравил почтенную королеву Великобритании своим посланием. Борис Ефимович открывает особую папку и достает ответ из Кларенс-хауза. На верху листа — красный королевский символ и поздравление на английском, присланное от имени царственной особы ее личным секретарем Хостином. "Дорогой мистер Ефимов! Королева Елизавета, королева-мать, попросила меня написать и поблагодарить за Ваше письмо и альбом Ваших работ. Королева-мать очень высоко оценила чувства, выраженные Вами, и направляет Вам самые теплые поздравления с вашим 99-м днем рождения... Королева-мать посылает Вам лучшие пожелания мира и счастья в дальнейшей жизни". В этом году у Бориса Ефимовича не было оказии, чтобы выразить свое восхищение Королеве-матери в день ее рождения. 15 сентября позвонили художнику-патриарху из ИТАР-ТАСС и сообщили, что в его адрес получено поздравление от Путина. В кремлевских канцеляриях руководствуются энциклопедиями. А там не без ошибок. Из окна художника видна Москва-река с медленными пароходиками и набережная в бешеными машинами. С пятого этажа все это как в кино. А потому Борис Ефимович с особым удовольствием позволяет великолепной Вере Лесковой вывозить себя на "жигуленке" в свет — на выставку, на приемы. Когда Борис Ефимович появляется в обществе этой очаровательной женщины, начинаются шушуканья, переглядывания. И седой господин чувствует прилив гордости и удовольствия — с ним рядом прекрасная дама.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру