Получив премию фонда Сороса и грант на стажировку в Париже, молодой человек из Самары круто меняет все в своей судьбе. Влюбился во француженку, учительницу французского языка, изучающую русский. К тому же его любимая — чемпионка провинции Анжу по дзюдо. Женился. На жизнь зарабатывает экзотическим способом: став поваром хорошего класса, был приглашен в этом качестве в дом княгини Лопухиной. Гордится тем, что он один может уговорить матрону поесть. Кормил обедом очень крупных отставных политических деятелей России и других стран, посещавших русскую княгиню. Но этим способности русского 32-летнего парня не ограничиваются: в баре "Куполь" изящный Дмитрий работает платным партнером. Богатые туристки выбирают кавалеров для вечерних и ночных танцев. У него с заведением контракт — 20% от выручки причитаются танцору. А тут прорезался дар прозаика. Дмитрий Бортников печатался в "Playboy" и "Golgen Age". В предлагаемом фрагменте из романа "Рыба" герои — бывшие легионеры Иностранного легиона, не пожелавшие вернуться в Россию. Он уснул на рассвете. Запил горсть красных таблеток апельсиновым соком и сел у печки на стул. Свет он не включал. Эта августовская ночь была холодной. Накануне три дня шли дожди. Саша надел мятую джинсовую рубашку, которую Александр вечером принес из прачечной. В рюкзаке он нашел свои "командирские" часы и застегнул на руке тяжелый стальной браслет. Часы светились в темноте, как компас. Потом он натянул черные рабочие джинсы. Светлые джинсы аккуратно сложил и засунул в комод. Потом Саша нашел старые кроссовки, вынул крепкие шнурки, которые сам сделал из веревки для рыбной ловли, связал их, положил на светлые джинсы. Затем надел ставшие еще свободнее кроссовки и закурил. В кроссовках он каждое утро два последних года ходил на "работу". Затем вырвал листок в клетку из желтого дешевого блокнота, достал из рюкзака ручку "Бик" и написал несколько слов. Смяв окурок в деревянной пепельнице в виде сапога, приписал еще несколько слов. Посидел еще немного и, развернув матрас, лег. Стало холодно, и Саша с головой укрылся старой китайской телогрейкой. — Ты что не спишь? — проворчал Александр и ничего не услышал в ответ. Пять лет они спали спина к спине, как животные, согревая друг друга. Их тела тогда были совсем худые. Вдвоем они умещались в одной кабинке бесплатного душа на Сен-Лазар... Стоило только открыть кран, в кабину уже стучали. На это не стоило обращать внимания. Только мыться. Спокойно намылиться везде. Член — в первую очередь. Потом голову. Потом подмышки. Кое-кто с крепкими нервами умудрялся даже бриться под грохот кулаков. Сашка смеялся, а может, он глухой... Они входили в душ вместе. Пока один намыливал голову, второй смывал пену. Пока один намыливал член, второй стоял плечом под струями. Они стеснялись сначала своих тел, нечаянных прикосновений, а потом главным стало помыться. Александр закурил и позвал Сашу. Саша не отозвался. Александр продолжал спокойно курить. Он думал о том, тепло сегодня в Париже или придется надевать ненавистную, невезучую куртку, в которой ему никогда не удавалось собрать и десяти франков в день. Потом он, как обычно, помечтал немного о тех женщинах, к которым он подходил за вчерашний день. Иногда ему казалось, он знает всех женщин в Париже. Всех, кто встречался с ним глазами, когда он подходил и просил несколько монет... Он помнил тысячи взглядов. Тысячи ног. Тысячи рук, протягивающих франк, сигарету или что-то съедобное. Женщин он вспоминал, как детство. Как борщ, как ленинградский "Беломор", как пельмени. Но, скитаясь пять лет из своих тридцати пяти по всей Европе, он уже забыл и вкус борща, и вкус папирос и пельменей. Смотреть на женщин было просто привычкой. Иногда тайком от Саши Александр вступал в долю с кем-нибудь, и они покупали на Бобуре травку и сэндвичи. Покурив на лысом газоне пляс Републик, Александр овладевал всеми женщинами, которых он когда-либо видел. Они приходили и садились к нему. Окружали его, как воздух. И Александр бешено мастурбировал в клозете, а потом долго смотрел, как сперма вьется в унитазе... И в такие моменты ему становилось легко и грустно. Он снова позвал Сашу. И только в этот момент он почувствовал, как холодно в комнате. Он перевернулся на живот и увидел, что печка отключена. Саша лежал, скорчившись, под телогрейкой. Обычно он просыпался первым. Александр встал, подошел к Саше и позвал: "Саш, а Саш..." Подождал и снова позвал: "Сань, вставай..." Потом он наклонился и осторожно отогнул полу телогрейки. Саша лежал с закрытыми глазами. Александр выругался тихо и, вдохнув, поднялся и заметил листок в клетку. Они никогда не "переписывались", как большинство людей, живущих вместе. Александр удивился тому, что листок лежит на столе. Он привык все класть на пол. Он ел с пола, хотя Саша ругался: "Ты как зверь... Садись, как человек, за стол..." Но Александр продолжал есть с пола. Он подошел к столу и взял записку. И тут же ее отбросил. И попятился. Споткнувшись о матрас, он выругался и упал. Прошло уже часа три, но Александр сидел не шевелясь. Он забился в угол и оттуда смотрел на холм, укрытый телогрейкой. Он никак не мог поверить, что этот холм — мертвый Саша. А вдруг это шутка... Вдруг Сашка встанет сейчас и будет ворчать, что полы не вымыты и завтрак не готов, хотя пора обедать. Он всегда ругал Александра. В записке было все ясно написано. Теперь нужно было что-то делать. Нужно было что-то предпринять. Но Александр не мог сдвинуться с места. Он даже не мог подумать о том, что же теперь ему предстоит сделать. В сущности, он никогда не видел мертвого человека... И вдруг страх подбросил его с пола. Он бросился к Саше и откинул телогрейку... Будто хотел разбудить его, растолкать. Все уснувшие чувства зашевелились, и тело его, худое, в размазанных татуировках, завибрировало. Он схватил Сашу и начал трясти: "Вставай, вставай, Сань... Ну что ты... А... Ну все... все, вставай..." Он вдруг зарыдал. "Сань, как же теперь?! Как же я теперь без тебя?! Что теперь будет... Саня..." И тут он заметил щетину на лице Саши. Рыжую щетину. Подняв тяжелую, расслабленную голову Саши, он всматривался в лицо. Голова была очень тяжела. Осторожно положив Сашину голову, он успел добежать до порога. Его вырвало на ступеньки. Прошло несколько часов. Александр старательно перебирал все варианты, где похоронить Сашу. Кладбище... Ближайшее кладбище... Монпарнас. Можно посадить Сашу на велосипед и ночью привезти на кладбище. Нужно прикрепить как-то. Скотч... Александр представлял себе, как он ведет велосипед по ночному городу. И тело Саши валится ему на плечо. Но кладбище ночью закрыто. Он отбросил эту идею еще и потому, что могли на улице остановить полицейские. Что он им скажет... Человек без документов с трупом на велосипеде... Можно сходить на Монпарнасский вокзал и найти там коляску для багажа... Там иногда их бросают... Но это тоже не годилось... Ночью человек, толкающий коляску с трупом... Даже замаскированным... В животе бурчало. Он вдруг вспомнил, что весь день провел без еды. Не включая свет, Александр пошел к холодильнику, нащупал банку риэт — армейскую тушенку, замороженный вчерашний хлеб, который купил Саша, и легкую коробку с маргарином. Ел быстро и был спокоен. Потом вышел из комнаты и спустился во двор. Здесь во весь двор расположилась гигантская мусорная куча. За последние дожди куча расползлась, и Александр вспомнил, как Саша сказал, что куча скоро придет к ним в гости на второй этаж. Хозяин, сдававший этот двухэтажный сарай, только посмеивался и собирал наличные. Александру казалось, он нашел выход. В гараже он нашел лопату и, стараясь не шуметь, вынул ее из пирамиды вонючих, с разводами, унитазов. Крадучись поднялся наверх. Ему вдруг нестерпимо захотелось узнать, который час. Своих часов у него не было. Тогда Александр зажег спичку и склонился к Саше. Нашел руку и попытался ее выпрямить, чтобы увидеть циферблат. Рука поддалась с трудом. Как крепко завернутый болт. Но Александр упрямо разогнул руку и посмотрел на светящийся циферблат. Было восемь минут второго ночи. Александр как зачарованный смотрел на циферблат, уютно и зелено светящийся, как приборы в авто, когда ночь. А потом он спокойно расстегнул браслет и снял "командирские" часы. Поднялся и, щелкнув, застегнул браслет на своей руке. Затем принялся укладывать Сашу. Сначала Александр подумал перевернуть Сашу на спину и сложить руки на груди, но это оказалось невозможно. Тело вдруг стало легким, но разогнуть колени друга Александр не смог. "Черт, — ругался он, — черт..." Наконец он решил закопать так. На боку. И спустился вниз с лопатой. Выбрал место, где не было ничего, создающего шум. Александр сдвинул светящуюся в ночи кучу апельсинов и начал копать. От земли шел слабый запах гниющих фруктов и дождя. Александр сначала устал, но скоро вошел в ритм. Он хотел сделать для Саши глубокую могилу, копал бережно, будто хотел посадить дерево. Копал и вспоминал, как они прожили эти пять лет в Париже. Как они скитались месяц по Германии. Как перешли границу... Как они спали в стогу ночью, а утром оказалось, что стог кишел гадюками... Как Саша учил его, тридцатилетнего, жить в этом городе... Двадцатилетний мальчишка... Его, тридцатилетнего... Как учил его стать невидимым... "Тебя никогда не остановят в трех случаях. Если ты с девушкой. Если у тебя в руке букет цветов. И если ты улыбаешься..." Он вспоминал, как они спали в Булонском лесу в разношенном канадском спальном мешке... Спиной друг к другу... А утром просыпались в обнимку, как дети или любовники... И как он, Александр, отпрыгивал, но в спальном мешке не отпрыгнешь... Он вспоминал, как они жрали и стояли в очереди за супом и провожали глазами свою тарелку, которую передавали сотни рук... И большие пальцы, опущенные в похлебку... И как они впервые смогли по знакомству снять комнату... И как сидели там, и стены были белыми... И как смеялись и боялись к ним прикасаться... И как неделю только ели и спали, не выходили на улицу... И как потом снова пришлось идти на улицу, в голод... И как бродили они, и глаза привыкли отличать остатки съедобные и остатки рискованные... И он вспомнил лицо швейцара в отеле на Барбесе... Этот мужик приветливо поманил Александра глазами, как собаку... И Александр пошел, улыбаясь... И как двое из охраны подходили, и Александр побежал... Побежал так, как никогда не бегал... Он запомнил навсегда того швейцара, с лицом как кулак... Он помнил те дни. Те дни голода... И каково это — голод в одиночку и голод вдвоем. И как они потом молча поклялись под мостом через Сену, когда ели грек-сэндвич, выпрошенный и в конце концов брошенный им в лицо... Они просто молча тогда посмотрели друг другу в глаза... И он еще вспоминал, как от ужаса устроил истерику, когда Саша познакомился с девушкой... И как она на него, на Александра, посмотрела... Как на дохлую рыбу... Александр копал и вспоминал, как все на Бобуре смеялись над ними, говорили, что они как муж и жена... И как он, Александр, злился на Сашу, что тот все умеет. Все чинит, и предметы его любят. А что умел он, Александр... Когда-то он умел готовить. Умел читать и писал письма... Сестре и отцу... Теперь он стоит и выпрашивает деньги. И ненавидит этих людей... И прячет деньги от Саши. Прятал деньги от Саши. А тот смеялся. Говорил, что он, Александр, просто боится жизни... Александр не заметил, как начал рычать. Его разбирала ненависть. Он копал и копал. Пот лил градом, но Александр упрямо врывался в землю... Стоя в яме уже почти по плечи, он копал и копал. А когда, наконец, остановился и выбрался из могилы, на него со всех сторон будто кто-то смотрел. Он как будто очнулся от долгого сна... Со всех сторон на него смотрела жизнь... Спокойная и одновременно грозная, как это старое дерево... Как эта яма... Как эта куча свежей земли... Как эта лопата... Как его, Александра, темное окно...
