Сегодня, 30 октября, исполняется десять лет со дня установки Соловецкого камня на Лубянке. В 12 часов возле камня пройдет ставшая традиционной акция в память о жертвах тоталитарного режима. Кстати сказать, о том, что такой памятник будет, первой известила читателей именно наша газета — в октябре 1990 года...
Квартира окнами на МКАД обставлена любовно, как игрушечка.
Жаль, тесна. Под завязку набита, в однокомнатной — пятеро.
“Счастье, что мы дружная семья, — говорят они. — Иначе давно бы перегрызлись, как пауки в банке”.
На девятнадцати метрах проживают папа, мама, две прилежные дочери и бабушка. Это — не считая супружеской четы кошек. На ночь на пол кладется матрас, на котором бабушку, Анну Васильевну, устраивают спать. Днем старая женщина трудится изо всех сил. Готовит обеды, сидит с дошколенком Машей; сильно хромая, выходит к остановке встречать школьницу Дашу.
— И еще я сторожу дачи...
Что она там сторожит в 78 лет? Потом понимаю: это Анна Васильевна, чтобы жилплощадь разгрузить, осенью и зимой уезжает в дачный поселок — то одним знакомым дачу покараулит, то другим. И так много лет подряд.
Свежим, ясным голосом она рассказывает мне свою жизнь. Со стенки, перегораживающей комнатку пополам, вдруг грузно плюхается на пол, словно кусок сырого мяса, черный громадный зверь — котище. Сел напротив и внимательно щурит глаза.
Анна Билык молодость провела в лагерях и на поселении — за то, что была дочерью сомнительного инженера-мостостроителя из “бывших”, сестрой осужденного брата и племянницей посаженных дядьев и теток. Еще за то, что прочла номер запрещенного украинского журнала “Перец”. Она думала, что Сталин будет жить вечно. Когда Тот наконец умер, выучилась в двух вузах и учительствовала, а состарившись, приехала к сыну. Больше у нее никого нет. Она — лишь одна из миллионов жертв неправедного сталинского режима.
— Первые три года я сидела там...
Она машет рукой на кольцевую за окном. То есть как? Разве лагеря начинались сразу под Москвой?.. Видит мое недоумение и уточняет:
— Близко, на Шексне...
Вторые полсрока мотала в мордовском лагере, в ИТЛ Дубравном, вместе с писательницей, чью фамилию позабыла, немецкими балеринами и танцовщицами из Кореи.
И свой личный номер забыла. А прежде думала, что он впечатался в память навсегда. Номера были наляпаны на ушитых в талию больших черных халатах, в которых тонули бесплотные бывшие балерины, и на косынках. Обувь — брезентовые ботинки–“бутсы”. Кто-то научился шить тапочки из бумазейки. Самые рукодельные вырезали из дерева колодки на высоком каблуке, которые обшивали тканью: писк моды! Работа была — шить телогрейки для МПС. За невыполнение нормы сажали в карцер. Анне, неумехе, приходилось отсиживать часто: прежде она математику в сельской школе преподавала, а шить толком и не умела. Когда закончился срок, отправили не домой, а в вечную ссылку. С этапом — в Красноярский край...
— Мне подарили стаканчик и зеркальце на ручке, художница — картину, а немки Мария, Рут и Люция связали свитер. Но женщины, которые нас обыскивали, были жестокие и неумолимые. Все забрали!
Поселок на правом — необжитом, таежном — берегу Енисея основали раскулаченные. У их жен от голода и работы на лесоповале не бывало менструаций.
— Все кинулись писать письма: разрешили не два письма в год, а сколько хочешь! По Енисею шла шуга... Меня послали на лесоповал. А я приехала из лагеря в бутсах — на валенки не было денег. Тогда меня поставили уборщицей. В бараках, где жили поселенцы, прежде держали лошадей, и полы насквозь пропитались конской мочой. Я скребла эти нетесаные полы целыми днями, но запах все равно стоял.
Общежитие для политических и уголовников было общее, жуткое. Бухгалтер из ссыльных — казах Мухамеджанов Сембек — упросил, чтоб женщинам дали отдельную комнату. Он был сын муллы и математик: его забрали прямо из института. У него оставалась жена, но она отказалась от него. И я согласилась выйти за него замуж. Сначала жили в землянке, а потом Сембек построил хороший дом, и я родила сына в своем, теплом доме!
Теплый дом с печкой для настрадавшейся женщины, у которой не было даже валенок и зеркальца... Аннин дом был ее Вселенной, ее пристанью. Он стоял на берегу Енисея; по реке ходил гребной пароходик-лопатник...
И тут Сталин помер. Мужу вышло разрешение вернуться домой. Он засобирался: ой, кумыс! ой, моя степь!
— Я не препятствовала — как я могла: десять лет провел на Колыме, выжил только потому, что очень крепкий! В 56-м пришла и мне реабилитация. Сембек ждал, но я в Казахстан ехать побоялась...
Анна Васильевна преподавала математику, немецкий и русский до пенсии. Сын вырос, закончил физтех, женился на москвичке и забрал мать к себе.
Так она и живет в невесткиной квартире уже двенадцать лет — поначалу даже без прописки. Семья много лет стоит в безнадежной районной очереди на расширение жилья. Недавно в льготную очередь поставили сына — как пострадавшего от политических репрессий. Но дождется ли этой очереди реабилитированная Анна Билык, тихомолком караулящая чужие дачи, у которой власть конфисковала имущество и жилье, отняла молодость и здоровье, а взамен подарила болезни и инвалидность? Анна Билык — одна из многих...
КОММЕНТАРИЙ члена президиума и исполнительного директора общества “Мемориал” Елены ЖЕМКОВОЙ:
— Закон Российской Федерации “О реабилитации жертв политических репрессий”, который предусматривает льготы для реабилитированных, в том числе и по жилью, принят в 1991 году. Но люди до сих пор идут и идут с вопросами. В “Мемориале” работает юрист, который бесплатно консультирует по проблемам, связанным с реализацией Закона. Пускай мать и сын обратятся к нему обязательно: возможно, юрист посоветует постараться изменить статус сына — существуют различные статусы и связанные с ними льготы. Увы, еще даже не все репрессированные получили реабилитацию: этот процесс, еще недавно бурный, в последнее время резко замедлился — в прокуратурах и в ФСБ сокращены соответствующие ставки...