Холода рассеяли многочисленные, но нестройные ряды уличных путан. Неопытные и менее удачливые потянулись на родину. Дошло до того, что отдельные труженицы асфальтовых полей сдаются милиции. А милиционеры, которым такое “счастье” и на фиг не нужно, посылают их... в “МК”.
Пятница. 17.50. Проходная редакции. Волосы крашены в черный. Негреющая курточка из дешевого кожзама, свитера, надетые один на другой, вытертые брюки, на которых поминутно расходится молния. Нос покраснел от жестокого насморка и слез.
— Я — Аня, проститутка. Но больше не хочу “этим” заниматься. Я сбежала от “сутера”, помогите!
Ее привели в “Московский комсомолец” непогода и... милицейский совет.
Выпускница детдома Аня ехала в столицу, твердо веря, что за год-другой заработает на московскую квартиру. Вербовщик привез ее в этом году, в апреле, из Саратова. Сутенер Эдик отобрал паспорт и снял на Анино имя подмосковную квартиру. У Эдика жили когда десять, когда тринадцать “девочек”. Их документы он тоже держал у себя.
— Я в жизни хорошего повидала! У нас был та-а-кой детдом: одежда, ковры, диваны! Как из французской жизни. А потом училище окончила и жила в общаге, но в городе работать негде...
В Москве она успела поработать в трех местах: на Смоленской площади, около здания аэровокзала и на проспекте Мира.
Летом, когда “боевой прикид” дешев, Аня выглядела прилично и стоила от двух тысяч рублей до ста долларов. Ей перепадала треть — 650—900 рублей. На чаевые ублаженных клиентов, заначенные от хозяина, она купила туфли и сумку. В день рождения “девочки” подарили ей фотоаппарат, “мальчики” — пейджер. Но пейджер вскоре кто-то прикарманил, а фотоаппаратом пришлось расплатиться за такси.
Осенью цена детдомовки с давним хроническим бронхитом и застуженными уже в Москве почками, в немодной куртке, в которой она приехала завоевывать столицу, резко упала. Эдик замучил штрафами. Аня поняла, что проститутка из нее не получилась.
— Когда мы познакомились, Эдик обещал, что отпустит в любую минуту — вот тебе, милая, бог, а вот порог. Я попросила назад паспорт, он стал угрожать...
Аня просто не вернулась “на точку” после очередного клиента. А ее паспорт, свидетельства, что выучилась на портниху и на токаря, вещи и детдомовские фотографии остались у Эдика. Ей не жаль вещей, но жаль фотографий. Деньги кончились. Досыта набродившись по морозной Москве с тремя рублями в кармане, пошла сдаваться первому встреченному в метро милиционеру: “Я — без паспорта! Заберите меня, дяденька, для выяснения личности в спецприемник...”
— Зачем тебе в спецприемник, к бомжам? — удивился тот. — Ты знаешь что, сходи лучше в “МК”...
18.15. Первым делом девицу без паспорта надо было пристроить на ночь. Она ужинала пирожками из редакционной столовой, а я села на телефон. Варианты вроде гостиниц, общежитий и даже ночлежек на вокзалах, в спальных вагонах — всюду, где нужны документы, — отпадали. Звонок по телефону доверия для женщин, переживших сексуальное насилие, не помог: здесь Аня могла получить разве что совет психолога или юриста. Оказалось, что в огромной Москве ни одна благотворительная организация не имеет ни единого убежища для женщин! В отличие, между прочим, от Питера, где подобный приют существует уже несколько лет. Нет убежищ и при нескольких московских женских монастырях: “Что вы, у нас даже для паломников мест не хватает!”
Единственная на весь мегаполис женская ночлежка (точнее, дом ночного пребывания) Комитета социальной защиты Москвы отыскалась в Люблине, на Иловайской улице. Но она предназначена только для москвичей, потерявших жилье, к тому же без документов и туда ходу нет. Будь у Ани хотя бы “форма №9” — справка об утере паспорта!
20.20. В отделении милиции, хоть и не положено, нас завели в дежурную часть — чтоб не кричать через стекло:
— Где остались документы? На квартире? А квартира где? А-а, в Люберцах... Поезжай туда, подашь заявление в местный ОВД, может, и разыщут твоего Эдика...
— Я туда не поеду! Я боюсь!
— А лучше поезжай-ка ты домой! Там и новый паспорт получишь.
Ночная Москва сияет огнями. Аня прикрывает распухший нос рукавом свитера.
— Куда же я теперь?
В самом деле, куда?
— Ань, слушай, ты домой не передумала возвращаться? Едем на вокзал!
В метро, привыкшая к поездкам на авто, она шарахнулась от турникета: “Боюсь я этих щипалок!”
23.55. Ближайший поезд до Саратова уходил только на следующий день. Но с билетом Аня могла скоротать ночь в теплом зале ожидания. Мы купили ей “дорожный набор” — лаваш, горсть вареной картошки и жареную куриную ногу. Девицу еще предстояло посадить в поезд по билету, купленному по паспорту журналиста “МК ...
Суббота. 13.00. Я совсем не удивилась, не застав Аню в зале ожидания в условленном месте. Была почти уверена, что раскаявшаяся Магдалина передумает за ночь и потихоньку свинтит с вокзала — к московским соблазнам.
И вдруг заметила ее. Притаившись за колоннами в углу зала, она торопливо доедала куриную ногу.
Объявили посадку на саратовский поезд...
У Марка Твена есть рассказ: доктор увидел на своем крыльце собачку со сломанной лапкой, пожалел ее и перевязал. На следующее утро на его крыльце сидели уже две собачки со сломанными лапками, на третье — четыре, на четвертое — восемь, на пятое — шестнадцать. Тут уж доктор не выдержал и вышел на крыльцо... с ружьем!
Прошу не считать репортаж приглашением для остальных “ночных бабочек” Москвы.
