—Хочешь попасть в каменный век? — спросили меня.
Машину времени никто не изобрел. Но за деньги сейчас можно, как известно, всё. Некоторые олигархи этим пользуются. А вы решайте сами — по карману ли. Билет на самолет до Петропавловска-Камчатского стоит 6 тысяч рублей, плюс готовьте еще 4 тысячи — чтобы улететь в Палану, столицу Корякского автономного округа. Из Паланы надо любой ценой добраться до села, где живут аборигены — коряки, ительмены, чукчи, эвены. И вот тогда начнется сплошная экзотика. Можно сфотографироваться на фоне чума, встав на “лапки” — этими приспособлениями из прутьев аборигены до сих пор пользуются для ходьбы по снегу. Можно отведать сырой строганины. Можно обменять килограмм муки на килограмм красной икры. Можно купить за две бутылки водки оленя. Можно увидеть милых, доверчивых детей с раскосыми глазками, которые не знают вкус банана и что такое метро.
— В Москве полночь, в Петропавловске—Камчатском 9 часов утра. Внимание, учащиеся! Из-за сильной пурги занятия в школах сегодня отменяются.
В третий раз за неделю я слышу это объявление по радио. А за моим окном — мороз и солнце, тишь да гладь, на термометре “всего” -27°. Я не в “городе” (так камчадалы называют областной центр), я уже добралась до Паланы. Здесь совсем другая погода, хотя она тоже может поменяться пять раз на дню.
Именно в таких путешествиях приходит осознание того, как велика Россия. В географическом смысле. Корякия занимает половину Камчатки и часть материка, примыкая к такой же глухомани — Чукотке и Магаданской области. На 10 квадратных километров здесь приходится один житель.
В новый век Корякский автономный округ вступил с новым губернатором. Оглядев владения, губернатор Логинов понял, что много теряет.
Редкий коряк доживает до собственного 60-летия. Средняя продолжительность жизни в Корякии меньше, чем на материке, на 10—15 лет. Рождаемость уменьшается, а показатель детской смертности растет. Если по всей России этот показатель равен 16, то в Корякии среди коренных жителей — 35 смертей на 1000 родов. По прогнозам, к 2015 году численность населения округа уменьшится на 28%. Короче, если кто и останется в живых, то сбежит на материк.
Сбежит из края, изобилующего рыбой, пушным зверем, платиной и золотом...* * *Пока нет пурги и хорошо видны вешки, по зимнику — тряской дороге, похожей на стиральную доску, — отправляется в село Воямполка, чтобы обследовать детей, комиссия из психологов и педагогов. Я присоединяюсь: вряд ли представится другая возможность попасть в национальное село. Никаких регулярных сообщений с внешним миром у Воямполки нет. Она находится в 125 километрах от Паланы, по московским меркам — недалеко, но путь по тундре, через замерзшие ручьи и реки, занимает пять часов. Едем на двух “газиках”: случись что — будет кому выручить. По дороге встретили ушедший под лед трактор и брошенный заглохший вездеход.
Воямполка получила имя по названию реки. Переводится — “река утопленников”. Реку так назвали в 30-е годы, когда, по легенде, энкаведешники отправили на дно баржу с местными. Малые коренные народности Севера тоже ведь попали в мясорубку переселений...
В полузанесенных снегом, покосившихся от времени брусчатых домиках живет 286 человек — в основном коряки. Бедность лезет изо всех щелей. Даже старенькие пыльные занавески есть далеко не на каждом окне. Весь интерьер — продавленные, застеленные замусоленными тряпками кровати. Выцветшие картинки, выдранные из старых журналов, — единственное украшение стен. В домах холодно. Несмотря на обеденное время, печи пустые. Питаются местные в основном “кислыми головками”: почти загнивающие рыбьи головы — национальное блюдо коряков. Казалось бы, при таком раздолье рыбы — бери и соли, да беда в том, что пачка соли, добравшись до Воямполки, имеет астрономическую цену — 25 рублей. Прошлым летом в селе вспыхнула кишечная инфекция. Выяснилось, что все ели только пресную рыбу, а та сплошь поражена глистами...
Работа есть только летом и осенью: за рыбой наезжают коммерсанты. Зимой живут на пособие по безработице и “детские деньги”. У Александры Мироновны Тнагириной детей было семеро. Позапрошлым летом утонул в Воямполке 11-летний Вася. Еще одного ребеночка Шура несколько лет назад “приспала”... “Присыпание” и сегодня одна из самых распространенных в Корякии причин детской смертности. Этим термином врачи называют ситуацию, когда мать во время сна нечаянно душит ребенка своим телом. Это случается либо из-за того, что женщина ослаблена анемией (а почти все беременные корячки, по сведениям врачей, недоедают), либо — что тоже часто встречается — виноват алкоголь. * * *Младшая дочь Шуры Тнагириной восьмиклассница Катя — инвалид с детства. Ее левая ножка подвернута вовнутрь. Мать жалуется: весной, когда в Воямполке грязь непролазная, Катя не в состоянии добраться даже до школы. 15-летняя девочка сидит сиднем, и заняться ей нечем, кроме как поиграть с собакой. На старенький телевизор надежды нет: солярку воямпольская администрация вынуждена жестко экономить, и электричество дают строго по часам.
Пожилая корячка-фельдшер встречает комиссию из Паланы с благодарностью — за привезенные антибиотики и витамины. Но разговор быстро сходит “со здравия за упокой”. В селе трое беременных. Почти все жители стоят на учете с туберкулезом. А рентген сюда не приезжал уже 6 лет... По штату фельдшерскому пункту положены терапевт и стоматолог. Увы, последнего доктора из Воямполки смыло волной перестройки лет 10 назад. И кого теперь заманишь в такую глухомань на 1,5 тысячи рублей в месяц? Укомплектованность врачами по всей Корякии 52%, и то за счет окружного и районных центров. Результат: на каждые 10000 жителей округа — 350 больных туберкулезом, когда по всей России — 56.
Умирая, коряки воздевают руки к небу. В отличие от Паланы, давно обзаведшейся кладбищем, здесь еще продолжают хоронить по старому обычаю. Покойника наряжают в украшенную орнаментом кухлянку — верхнюю одежду из оленьей кожи, относят на сопку и сжигают на большом костре из кедрача. Когда огонь охватывает тело — ноги и руки умершего поднимаются вверх. Большим ритуальным ножом трупу вспарывают живот, перерезают мышцы — тело обмякает. А душа, по корякской вере, устремляется в Верхний мир — туда, где правит Ворон-прародитель Кутх... * * *Школа посреди Воямполки смотрится, как мираж. Современное здание, построенное недавно спонсорами из Канады, — единственный “очаг культуры” в селе. Правда, спонсоры недооценили местные особенности: стекла на окнах из-за морозов треснули, туалет превращен в чулан (поскольку в селе вообще отсутствует канализация, и все “удобства” — на улице), а из ламп дневного света торчат провода с патронами: обычная лампочка в селе — дефицит.
В школе не хватает учителей. Информатику преподает 70-летний физик. Как он это делает, лично для меня осталось загадкой: компьютера в Воямполке отродясь никто не видел.
Из 95 местных детишек шестеро поставлены на учет с диагнозом “дебильность” или “олигофрения”. Но они тоже ходят в школу. Здесь их хотя бы раз в день покормят горячим.
...Комиссия закончила работу. Не успели мы далеко отъехать от села, как один из “газиков” встал. Гвоздь проколол колесо. “И откуда он взялся среди снега-то?” — ворчит шофер. А перед моими глазами стоят обступившие машины дети — в заношенной дырявой одежонке, кое-кто в резиновых сапогах на 30-градусном морозе.* * *На следующий день с утра пуржит, серое небо упало на сопки — и нет никакой возможности двинуть из Паланы куда-нибудь еще, к примеру, в самый северный район Корякии — Пенжинский. Я застреваю в столице Корякии с ее тремя тысячами жителей и десятком улиц. Брожу по поселку, захожу в магазины, разглядываю по нескольку минут каждый ценник. Батон хлеба — 25 рублей, пачка сахара — 45 рублей, десяток яиц — 54 рубля, масло сливочное — 180 рублей за кг, стаканчик йогурта — 15 рублей... Я не ханжа и не абстинент, но почему-то меня коробит, что цена на водку вполне на уровне московской — от 55 рублей за бутылку.
Забредаю в магазинчик сувениров. Вырезанные из дерева пузатые божки-пелекены, кухлянки, малахаи и торбаса, украшенные орнаментом и косичками из бисера. За спиной тенью прошмыгивает какая-то женщина. Это уборщица, объясняют мне. Фамилия — Долган. Сначала она представляется эвенкой. Потом выясняется, что долган — это название одной из вымирающих малых народностей Севера. Татьяна, “уборщица 3-й категории” с окладом в 600 рублей, живет с тремя детьми на птичьих правах в комнатке за магазином. Они беженцы из того самого Пенжинского района, куда я стремлюсь попасть, из эвенкийского села Оклан. Семье пришлось оставить старенький домишко, потому что у младшей, 13-летней Анфисы — больное сердце. В Оклане кардиолога сроду не было, из райцентра Каменского почти все врачи разбежались.
На переносной электроплитке Татьяна варит семье обед. Три литра кипятка забеливаются парой ложек сгущенки, бросается горсть крупы... Это все.
16-летний Руслан Долган имеет всего три класса образования. Некоторые источники утверждают: только пять процентов детей коренных народностей Севера успешно заканчивают среднюю школу. Руслан поехал было в свое время доучиваться в интернат в село покрупней — Манилы, но местные, манильские, его били и отбирали еду. В Палане Руслан не работает и не учится. А недавно впервые в жизни увидел банан. В их поселке килограмм обыкновенных яблок стоил 75 рублей.
— В Пенжинском районе голодно. Молока дети давно не видели и яиц тоже. Там едят оленей! — с тихим ужасом в голосе говорит Татьяна. * * *Раньше олень и человек жили как братья. Пастухи сосали оленье молоко, а бывало, чтобы олененок выжил, ему давала грудь женщина... Еще 70 лет назад хозяева оленьих стад — чавчувены — считались особой кастой, зажиточной и привилегированной, в отличие от прибрежных коряков — нымыланов, промышлявших ловлей рыбы. При советской власти олени стали собственностью колхоза, и местные постепенно отвыкли хозяйничать: “не свое”. Сегодня одни коряки бьют в набат: поголовье оленей катастрофически уменьшается. А другие...
— Могут отдать оленя за 2—3 бутылки! Когда выпить-то хочется... — продолжает Татьяна Долган.
Тут надо сделать небольшое отступление об особенностях пищеварительной системы коряков, ительменов, чукчей и т.д. Их желудки хорошо переваривают практически гнилые рыбьи головы или квашеное мясо — то, чем испокон века питались их предки. Перейдя, так сказать, на цивилизованное питание, коряки нажили себе заболевания пищеварительной системы. У них особенно высок процент заболевших раком желудка и пищевода. Но главное — в организме коренных северян отсутствует алкогольдегидрогеназа — фермент, расщепляющий алкоголь на составные, менее токсичные вещества. Поэтому алкоголизм у коряков возникает практически после первого приема.
Слоняющийся по Палане без дела 16-летний Руслан вспомнился мне, когда на следующее утро поселок всполошила новость: ночью в поножовщине погибли два человека. Убийца — пьяный юноша-полукровка — к тому же тяжело ранил сотрудника милиции, пытавшегося вмешаться. Это был совсем другой парень, но я все время думала о Руслане Долган. “Ты уже знаешь вкус вина?” После паузы: “Нет. Пиво пробовал”. Что ждет этого симпатичного юношу? Боюсь, судьба его отца, спившегося безработного. Кстати, русского.* * *Журналистская наглость приводит меня в корякский территориальный центр “Медицина катастроф”. Может, санавиация поможет попасть в Пенжинский район?
— Зачем вам туда? Там одни герои остались, — директор центра Виктор Григорьевич Тургенев опускает кипятильник в стакан с водой. — Летаем теперь только в экстренных случаях. Например, в прошлом году, когда у грудного ребенка случилось обморожение стоп. Да-да, у грудного... Социальная обстановка такая. Кодировать от алкоголизма их бесполезно. Нужны другие методы, например, с помощью метода Фолля, но на это нет средств. Картина здоровья в округе мною оценивается как критическая, граничащая с возникновением чрезвычайной ситуации. Нам тут присылали как-то комиссию из Москвы, аж из института космических исследований. Выяснилось, что здесь в природе отсутствует селен, поэтому у местных пониженный иммунитет. Еще присылали фтизиатров из области, это, я считаю, просто рекламный трюк. Дайте нам денег, мы сами обследуем. Мы и так все знаем, и про селен теперь — тоже.
Зря я рассчитывала на санавиацию: в непогоду никто не отважится поднять в воздух машину, даже если на карту поставлена жизнь человека. Рассказывают, в прошлом году во время сильной пурги из отдаленного села вез на собачьей упряжке заболевшую девочку отец. Не успел. * * *Слова директора санавиации — “мы не столько работаем с населением, сколько воюем с расстояниями” — вспомнились мне, когда я познакомилась с одной удивительной корякской женщиной. Нина Макаровна Тынанто, жительница села Слаутное (Пенжинский район), рассказала, как она добиралась в Палану на съезд малочисленных народов Севера. Сначала Нина Макаровна ехала шесть часов на машине от своего села до райцентра Каменское. Потом еще три часа — до Манил. В Манилах из-за погоды пришлось сидеть неделю. Оттуда долетела до Тиличек. С Тиличек — в Оссору, там самолет сломался, просидела четыре дня. И еще два часа — вертолетом до Паланы. В результате делегатка на съезд опоздала. И застряла, как и я, в поселке, на неопределенное время. Благо, дочь у нее из Слаутного сбежала и живет теперь с детьми в Палане.
— Года через два нашего села уже не будет. Морозы под -50°. Самый больной вопрос — дети. Школа третий месяц не работает, вымерзла. До этого уроки шли по 30 минут, больше выдержать нельзя, дети пишут в варежках. Большинство родителей — оленеводы, шесть лет не получающие зарплату. Оленеводы завидуют безработным, тем хоть пособие выдают. У людей иждивенческое настроение. Молодежь не хочет работать: “А что с нас взять? Мы же тундра непроходимая...” Оленье мясо меняется только на водку. Продукты, предназначенные оленеводам, продаются в коммерческом ларьке. Сливочного масла люди не видели три года. Коммерсанты завезли — пожалуйста, по 300 рублей за килограмм. А откуда такие деньги у людей, заваривающих чай свеклой? Цены еще выше, чем в Палане. Баночка йогурта — 30 рублей. В муниципальном магазине, кроме хлеба, ничего нет, а то и хлеба не бывает. Только на бутылочку и хватает. Забыться от всех этих проблем...
Вздохнув, Нина Макаровна подхватила свою тяжелую сумку. Как почтальон, разносила она по кабинетам краевой администрации письма своих земляков. О том, что нет лекарств, нет учебников, не хватает врачей, учителей.
А потом Нина Макаровна пошла в магазин, купила 30 свечей. В три часа дня в ее селе бывает уже темно.
Так и не дождавшись летной погоды, я отправилась на перекладных в обратный путь. Трясясь два часа в вертолете, а потом 12 часов — в машине до Петропавловска, я вдруг с сожалением поняла, что мое путешествие мне совсем не понравилось. Покидая “каменный век”, я испытывала одновременно облегчение и грусть. Как ни стремилась, живого оленя не увидела. Но трагедия в том, что оленя не видели уже и многие дети коренных северян, беженцы из дальних районов. Разве лишь на флаге КАО.
Как раз сегодня в Министерстве по делам федерации решается судьба многих, с кем довелось мне повстречаться на Камчатке. Сегодня делят среди районов и округов бюджетные деньги по программе “Дети Севера”. В Корякии живет 1686 мальчиков и 1588 девочек коренных национальностей. Если в Палане в ближайшее время не построят большой интернат, куда соберут всех этих детей и где будет свет, тепло и еда, название округу очень скоро придется поменять.
