Театральная олимпиада, которая, судя по всему, входит в пике, никак не могла обойтись без “Чайки”. Стайка чеховских пернатых слетелась в Москву из разных мест. Одна из первых — премьерная — из Питера, и ее, следует заметить, очень ждали. Ведь над ней поработал не кто иной, как Лев Додин.
Как уверяют знатоки, мастер имеет особенность — представлять на суд публики продукцию, которая позже переделывается и доводится до ума. Но столь специфический подход вряд ли убедит тех, кто заплатил деньги и совсем не рассчитывает через полгода еще раз посмотреть итоговый вариант, с тем чтобы почувствовать разницу. Во всяком случае, то, что показал мастер, приводит в недоумение с самого начала. Прежде всего возрастными параметрами персонажей, что, вероятно, можно считать режиссерской концепцией.
— Сейчас начнем, — говорит весьма пожилой господин и оказывается не Сориным и даже не доктором Дорном, а Константином Треплевым — созидателем новых форм. Треплев предпенсионного возраста? Во всяком случае, рядом с Аркадиной (Татьяна Шестакова) он был бы более убедителен в роли ее супруга, но никак не сына. Собственно, поверить в то, что Аркадиной 43, — тоже надо обладать богатым воображением. В противном случае на додинской “Чайке” чувствуешь себя как в опере, когда хочешь не хочешь, но приходится верить тучной сопрано, что она ветреная Лаура или чахоточная Виолетта.
Ближе к финалу, когда Треплев заявляет, что он как будто 90-летний старик, закрадывается мысль, что, может быть, эта фраза стала решающей в распределении ролей, но артист Завьялов до 90 явно недотягивает. Новизны прочтения “Чайки” не добавляют и семь велосипедов, на которых с риском для жизни по наклонной небольшой сцене катаются чеховские персонажи. Один уже — доктор Дорн в исполнении Петра Симака — кажется, докатался: он так неудачно навернулся на репетиции, что премьеру играл в корсете и со шрамами на голове.
Свежести не добавляет и декорация — изящная водяная цитата (прекрасный художник Алексей Порай-Кошиц) из предыдущих постановок Додина. Но если в “Пьесе без названия” водная стихия была двигателем и образом спектакля, то здесь, прикрытая зеленым газоном на решетке, она вяло свидетельствует о разве что стоячем болоте уездной жизни. Впрочем, и без ее молчаливого участия это и так очевидно. Ставка на модную парижскую художницу Оболенскую также не оправдалась — невнятная стилизация под 30-е годы осталась лишь претензией. Питерская “Чайка” не парила, а летала так низенько, с натужным воем, как “кукурузник”. Возможно, по старости, а возможно, по отсутствию новых форм.
Вся надежда осталась только на иностранцев — свою “Чайку” на олимпиаду привозит венский “Бургтеатр” в постановке француза Люка Бонди. Может быть, Запад нам поможет? А может, через полгода питерская “Чайка” согласно законам мастера все-таки расправит крылья да как полетит? И совсем не на крашеном велике.
