Стандартное здание обычной средней школы. Входишь во двор, протискиваешься в двери, сбегаешь несколько ступенек вниз и оказываешься… в балетном классе, который еще недавно был школьным спортзалом. Теперь здесь, перед огромным зеркалом, в поте лица создает свой художественный облик новый балетный театр. Его руководитель Алексей ФАДЕЕЧЕВ (бывший глава балета Большого) не смущается перемене места службы и тому, что на смену бархату и позолоте первого театра страны пришла суровая скромность частной антрепризы. Театр Фадеечева уже выпустил три премьеры, а в планах новые постановки модных западных балетмейстеров с участием звезды труппы — Нины Ананиашвили. Разборки по Большому— Алексей, почему вокруг Большого театра всегда вьются вихри скандалов? Один уходит — скандал и драма, приходит другой — опять скандал и еще одна драма. Вот сейчас подал заявление об уходе Геннадий Рождественский, и вновь бушуют страсти?
— Большой всегда был императорским театром, он и сегодня императорский, поэтому здесь бушуют такие бури. А еще само здание, оно волшебное, если ты туда попал, то расстаться с этим театром мучительно трудно.
Что касается нынешней ситуации, то Минкульту, прежде чем назначать кого-то на должность руководителя, надо знать, есть ли у этого человека художественная программа. Большой театр — это балет, опера, хор, оркестр, миманс... Поэтому важно изначально иметь идею, направленную на то, чтобы занять этот огромный коллектив творческой работой. А если человек приходит ставить спектакль или дирижировать отдельными постановками, то это не художественное руководство театром, а нечто иное. А по поводу Геннадия Николаевича Рождественского могу сказать одно — жаль, что он так поздно написал заявление об уходе, надо было это сделать раньше. Геннадий Николаевич много говорил, а мало делал. Я слышал в “Итогах”, как он жаловался на то, что ему не предоставили партитуру “Игрока” к 1 января, как обещали, а дали ее лишь пятого апреля. И кто же в этом виноват? Конечно, он. Раз ты художественный руководитель, так будь добр, чтобы у тебя работали все службы, которыми ты руководишь. Мы живем в России, и здесь худруку помимо художественных задач приходится решать много дополнительных, не таких сладких, как чистое творчество. А Геннадий Николаевич ждал, когда ему все преподнесут на блюдечке. Что касается “Игрока”, то, когда только планировалась его постановка, было ясно, что эта опера не удержится в репертуаре, слушатель на нее не пойдет, поскольку ее невозможно слушать. Но маэстро Рождественский мечтал об этой постановке, а поэтому — пожалуйста — ставь. Только все это не имеет никакого отношения к менеджменту и современному управлению театром. Тут надо вспомнить и нашего министра культуры Михаила Швыдкого, который, по его словам, хорошо разбирается в английском театре восемнадцатого века, а в действительности Большого театра — плохо. Сейчас прошли балетные гастроли в Англии, и чем все закончилось? Заполняемость зала была, как в той поговорке: “Пессимист говорит, что зал наполовину пуст, а оптимист, что наполовину полон”. Вышли рецензии в “Таймс” и “Файненшл таймс”, двух главных газетах Великобритании, после которых американский импресарио отменил гастроли в США.
— Идея создать свой театр появилась, когда вы расстались с Большим?
— Нет. Когда меня уволили из Большого театра, причем незаконно, я думал попробовать себя в чем-то, не имеющем отношения к искусству.
— В чем же это?
— Может быть, в политике. Почему бы и нет? Хотя балетное прошлое — это для политика как клеймо. Пока у нас общественное мнение еще не столь подготовлено, как в США, где актер Рональд Рейган стал президентом. Что уж говорить о балете… Но ко мне пришли и предложили создать балетную труппу. И я продолжаю заниматься тем, чем занимался всю жизнь, чему посвятили себя мои родители.
— О том кабинете, который у вас был в Большом, не жалеете?
— Нет. Антикварная мебель и роскошная обстановка — они мною и не замечались, так много было работы. И за два с небольшим года, что я возглавлял балетную труппу, многое удалось сделать. Начали создавать новый репертуар, с огромным успехом прошли гастроли в США, Англии, были достигнуты договоренности по гастролям, были интересные планы по постановкам, и все это уничтожено.Деньги — балет — деньги — Вы так напираете на слово гастроли, что здесь такого сладкого?
— Через интересный, новый репертуар, правильно организованные гастроли хотелось вернуть нашему балету то международное признание, которое он утратил за последние пятнадцать лет, когда из года в год возил одни и те же спектакли и выступал в недостойных для труппы Большого залах.
Наша последняя премьера — балет “Дочь фараона” в постановке Пьера Лакотта, которую новое руководство выкинуло из репертуара, дала колоссальный толчок развитию труппы. Мы сделали роскошный балетный спектакль, которого нет ни у кого в мире. Спектакль давал нам возможность гастролей, а это деньги. Да, об этом приходится думать. Потому что артист балета получает очень небольшую зарплату, даже в Большом театре. За границей суточные, а это от пятидесяти до ста долларов, равняются месячной зарплате балетного артиста.
— И все равно это очень мало, если сравнить с тем, какие гонорары у нас получают поп-старлетки, открывающие рот под фонограмму.
— Во всем мире балет не очень высоко оплачивается. Со мной произошел забавный случай — я ставил в Японии “Дон Кихота” и как-то после репетиций пошел в ресторан пообедать. Там ко мне подходит официант, улыбается и спрашивает: “Вы меня помните?” Я удивляюсь, потому что уверен, что его не знаю. А он мне говорит: “Я артист балета, танцую у вас в спектакле”. Он танцует, а потом идет зарабатывать деньги. И так многие живут, сами оплачивают свое обучение, свои танцы. Работают в барах, ресторанах, еще где-то. А танцуют, потому что не могут без этого. Танец — это их мечта, судьба, счастье. И пенсий у них нет, и прекращают танцевать очень рано, где-то в тридцать лет.
— Но есть и те, кто зарабатывал и зарабатывает баснословные деньги, — Нуреев, Барышников…
— Да, звезды получают много, но их очень мало. Вы назвали только две фамилии. Что касается Барышникова, то основные деньги, мне кажется, он делает на одежде, на парфюме, которые выпускает. Это уже не балет, а бизнес.
— Что мешает нашим артистам выпускать одежду, парфюм?
— Ничто, только отсутствие инициативы. Профессия балетного артиста строится на подчинении. Тебя маленького, в десять лет, приводят в балетную школу. И с этого возраста ты находишься под наблюдением педагога. Рядом всегда кто-то, кто советует, помогает, следит за тобой. В школе, в театре, всегда есть человек, который говорит, что тебе делать. И чем ты послушнее, тем больших успехов достигаешь в профессии. Поэтому изначально существует боязнь инициативы.Черное трико, белые туфли— Вы говорите, что с огромным успехом провели гастроли в Лондоне, в Америке, но почему при таком успехе у артистов Большого нет приглашений танцевать в западных труппах?
— Думаю, что предложения некоторым артистам и были сделаны, но… Работать в труппе там и у нас, это разные вещи. У нас все просто, артист подходит и говорит: “У меня сегодня болит нога, поэтому я не приду на репетицию”. А там — ты подписал контракт и обязан ходить на репетиции, что бы с тобой ни случилось, потому что это твоя работа. Там, скажем, в некоторых труппах нельзя приходить в класс абы в чем, артист должен приходить на класс в черном трико и белых туфлях.
— Почему такая строгость?
— Потому что тогда педагог хорошо видит, как смотрятся ноги, фигура, как лучше что-то исправить. Потом, там очень любят репетировать, прогоняют весь спектакль полностью за два-три часа до начала представления. Затем небольшой перерыв, и танцуют уже перед зрителями. И это надо уметь выдерживать этот ритм, а у нас в России все слегка по-другому. У них смысл — это сам процесс, а у нас — результат. У нас процесс может быть каким угодно, но если результат выдающийся, то все прощается. Там, если танцовщик аккуратно ходит на класс, на репетиции и старательно танцует, то будет выступать. Но если ты талантливый, но не ходишь на класс, то тебя увольняют. Ты не работаешь в правилах. У нас правил нет, они, как и все в стране, могут быть согнуты в другую сторону. Но зато у нас есть результаты, которых нет у них, есть эффект неожиданности. Поэтому так трудно наши артисты срабатываются с западной действительностью.Из кордебалета в певуны — Вам помогало в вашей танцевальной карьере то, что вы сын легендарного артиста Большого театра Николая Фадеечева?
— Внимания уделялось больше — как просмотр, так обязательно с папой сравнивали, хуже или лучше. Но какой-то протекции не было. Принца Зигфрида я станцевал в девятнадцать лет, потому что в театре некому было танцевать, а спектакль стоял в афише. До этого я танцевал на выпускном вечере вариацию из третьего акта. Позвали и сказали, что должен выучить за двадцать дней. И выучил, и станцевал. Как танцевал? Не помню, помню только, что все ноги свело. Два года танцевал в кордебалете.
— Наверное, это обидно танцевать в кордебалете, в массе?
— Да нет. Просто это очень много времени отнимает, все время проводишь на репетициях, но в то же время нет такой ответственности, как у солистов.
— В одной из газет эстрадный певец Данко, который в прошлой жизни был артистом кордебалета Большого театра, рассказал массу ужасов о том рабстве и беспределе, который творится в кордебалетной действительности театра .
— Да, да, я все это читал. Никакого отношения к реальности эти рассказы не имеют. Никогда, ни при каких режимах педагог не мог ударить артиста. Есть дисциплина, работа, репетиции, и, наверное, не всем это нравится. Как, возможно, не всякому педагогу нравится, что артист не может сразу схватить движение, понять, чего от него добиваются. Но если артист кордебалета талантлив, его обязательно заметят. Многие наши солисты начинали с кордебалета и не попали в рабство, не затерялись. Другое дело, что балет занимает всю жизнь. С десяти до одиннадцати утра — класс, потом с двенадцати до трех репетиция, затем репетиция с семи до десяти или вечерний спектакль. Надо каждый день тренировать свое тело. Если пропустишь, скажем, неделю, приходится начинать все заново. Классический балет — это против человеческой природы, вредит здоровью, как и профессиональный спорт. Внешне ты выглядишь молодо, привлекательно, подтянутый, стройный, но ослабевает иммунитет. Когда я танцевал, то часто простужался. А есть еще и такая страшная вещь, как травмы. Когда лопаются связки или подворачивается нога… и тебя пронзают страшная боль, шок, ужас — а что дальше? Если тебе двадцать—двадцать два года, когда жизнь только начинается, — так сразу потерять профессию, которой отдано столько сил! Потом идет лечение, потом восстановление. Восстанавливаешься трудно, потому что надо заставлять себя работать. Я после травмы танцевал с больными ногами два года. Пил противовоспалительные таблетки, чтобы ноги могли работать, и танцевал. И очень многие артисты через это проходят.
А вот славного певца Данко мы собирались увольнять, поскольку он не ходил на репетиции, прикрываясь больничными листами. И он пришел ко мне поговорить. Я его спрашиваю: “Ты поешь, и, говорят, у тебя на эстраде дела идут неплохо, скажи, а зачем тебе балет? Чтобы пенсию получать? Но я, народный артист, получил пенсию в триста рублей, тогда это было двенадцать долларов. Освободи себя”. Он посидел, подумал и расстался с балетом и теперь поет.Убийственные темпы— Когда балет Большого возглавлял Юрий Григорович, вы часто ходили к нему на прием?
— Раза два. Тогда это было почти невозможно — попасть к нему в кабинет.
— А к вам?
— Постоянно.
— И что просили?
— Конечно, роли. И, что самое интересное, за это время лишь один человек, который ко мне пришел, был чем-то недоволен в своих танцах. Все остальные были собой бесконечно довольны и уверены, что лучше них не танцует никто. Но это нормально: если нет эгоизма, то нет продвижения в профессии. Надо любить себя и считать лучше всех — тогда ты достигнешь больших успехов.
— Скажите, а темпы с дирижером артисты балета заранее обговаривают? Иногда смотришь балет, и кажется, что дирижер специально старается своими темпами “убить” артистов.
— Темпы мы, конечно, обговариваем, но это не всегда помогает. Сегодня у дирижера такое настроение, завтра — другое.
Балетный дирижер — это уникальная профессия. Дирижеры не любят дирижировать балетами, потому что должны делать то, что требует танцовщик, и несколько изменять музыку под нужды балета. Ведь балет — это сначала танец, а потом уже музыка.
— Артисты высказывают дирижеру свое недовольство?
— Иногда кричат на него, даже во время действия, причем неприличными словами, но те, наверное, не слышат: музыка заглушает...
— Вы сейчас бываете в Большом?
— Нет. Для меня это пока закрытая страница. У театра свои успехи, у меня — свои.
