Я прекрасно помню этот день — последний день Олимпиады-2000. Мы с коллегами совсем, признаться, не рассчитывали на российское “золото” в современном пятиборье. И потому отправились на волейбол транзитом через бокс. Там-то, на боксе, я и услышал отчаянный крик: “Ребят, представляете, Сватковский выиграл!” Вот те номер — казалось, после неудачи в Атланте-96, где Дмитрий безоговорочно считался фаворитом намбер уан, но остался вообще без медалей, об олимпийском триумфе ему и мечтать нечего...
— Обязательно поговори со Сватковским! — принялась убеждать меня назавтра замечательная журналистка и просто красивая женщина Лера Миронова. — Он такой... ну, короче говоря, крутой! В самом хорошем смысле.
И возможность познакомиться предоставилась совсем скоро — нам с господином олимпийским чемпионом по современному пятиборью, как выяснилось, выпало возвращаться из Австралии одним самолетом. Точнее, даже двумя самолетами. Сначала-то долетели до Токио, семь часов прошатались по безразмерному аэропорту, в котором из одного терминала в другой приходится добираться на метро, а там уж и до Москвы практически рукой подать — девять часов лету...
“Конечно же, я ехал в Сидней за медалью, но уж никак не за золотой... — признавался мне, помнится, Дима на высоте метров в тысяч эдак восемь. — Вот четыре года назад, в Америке, настроен был только на победу. И остался четвертым”.
За эти четыре года Сватковский, по собственному признанию, сильно изменился. Пришел к выводу, что олимпийское “золото” — не самое главное. Что есть в жизни вещи и поважнее спорта. В результате такого сумасшедшего психологического давления, как раньше, не ощущал. И выиграл. А ведь после трех подвидов — стрельбы, фехтования и плавания — шел только восьмым...
— Дима, победа твоя была тем удивительнее, — затеял я ворошить славное прошлое Сватковского, когда на днях он заглянул к нам в редакцию, — что случилась после двух операций на ахилле.
— Ошибаешься — после трех операций. На двух ахиллах. К Олимпиаде я вообще весь больной подошел — и с коленями мучился, и со спиной. Но это, впрочем, я уже и не считаю: на войне как на войне. Да, у меня ж еще бровь была рассечена...
— Ну так ты герой просто!
— Знаешь, я не стал бы говорить о каком-то там героизме. Назвал бы это по-другому: борьба с обстоятельствами. С собой. С соперниками... К тому же у меня практически всегда так тяжело подготовка складывается. Вот давай вспоминать. Чемпионат мира-94 — за 28 дней до старта сломал кисть руки. В 97-м перед “Европой” — ангину подхватил. Температура — 39,5! Ничего — через 10 дней выиграл. Две золотые медали — личную и командную. И, наконец, в 99-м — все тот же ахилл. Тренироваться начал всего-то за 25 дней до начала чемпионата мира. А все-таки “бронзу” привез.
— Интересно, а когда все хорошо, не так здорово получается?
— Когда все хорошо — это настораживает. Сразу думаешь: значит, где-то в минусе окажешься. Да и концентрация уже не такая... А в Сиднее у меня — сплошное общение с докторами было. Тренировки в рваном ритме: лечишься — восстанавливаешься. И самое обидное: видишь, как тренируются другие, и понимаешь, что сам должен так тренироваться, но не можешь...
— Когда ты финишировал, то почему-то стал отмахиваться от поздравлявших соперников.
— Да не отмахивался я! Ни в коем случае. Я уже просто от радости ничего не соображал: думал, на допинг-контроль утащить хотят, а я так хотел поликовать... Тем более от Габора Балога, ставшего вторым, не собирался отмахиваться — мы же с ним хорошие приятели.
— Ну а почему упал-то сразу после финиша? Устал?
— Устал. Нет, не физически — морально. Бежать-то еще готов был... Это просто был какой-то транс. Понимаешь: все. Вот она, мечта. Всю жизнь к этому шел. И уже не верил, честно сказать...
— Ты, кажется, говорил потом, будто боялся, что медаль могут отнять?
— Это такое состояние — тут всего уже боишься. Как ребенок. Вдруг украдут. Или подставят — и допинг какой отыщут... У нас ведь уже была такая история. В 97-м выиграли чемпионат мира по эстафете. Та победа далась очень тяжело. Я там взял “серебро” в личном зачете, “золото” в команде. И вот — в эстафете. Радовались-радовались, а потом взяли там одного товарища. На допинге... Я тебе скажу, оч-чень неприятно было медаль возвращать.
— Дим, давай все-таки о приятном. Ну хоть чуть-чуть Сидней повспоминаем. Итак, после стрельбы ты был только четырнадцатым...
— Самое интересное — никакого краха надежд не было. Понимал — это только начало соревнований. Впереди еще — конь, фехтование, бег, наконец... Перед конем лидировал американец. В принципе фаворитом не считался. Бегун и пловец хороший. Но каким-то образом нафехтовал там... А я в принципе-то стрелял хорошо. Даже когда в шестерку попал, это не выбило из колеи. Больше волновало, как основные конкуренты стреляют. И я с ними примерно на одном уровне стрельбу прошел. А потом уже, после коня, тот американец “отвалился”. И перед последним подвидом, бегом, я проигрывал лидеру всего 19 секунд. Ну а бег — это мое!
— А бежать-то было тяжело?
— Не очень. Хотя трасса для меня не самая простая. Такая витиеватая. С поворотами на 180 градусов. Больше для невысоких подходит. Но там все в общем-то не очень хорошо пробежали... К тому же я ведь знал, какая трасса будет. И готовился именно к такой.
— И ничего не боялся перед забегом?
— Нет, боялся, конечно. Что печень заболит. Что на разминке что-нибудь случится. Но это — как всегда. Вроде вот она, медаль. На девяносто процентов моя. Но еще десять-то — остаются. За эти три километра все может произойти...
— А спал как накануне?
— Нормально. Хотя, помнится, рядом прыгуны — Дима Саутин и вся компания — принялись отмечать окончание своих соревнований. Мне-то без двадцати пять вставать. Потому что уже в семь утра старт. А они в час, в два где-то пришли и давай куролесить!.. Лежал, жмурился, подушкой закрывался: только бы глаза не открыть! Решил: если открою глаза, то уже не засну. А тем более если выйду и скажу: “Ребят, вы уж потише, пожалуйста...” В результате заснул, только когда наш тренер Хапланов к ним вышел, объяснил, что у нас старт рано. Они, конечно, извинились, перешли куда-то в другое место.
— А вообще ты жаворонок или сова?
— Сова. Так рано мне в принципе вставать тяжело. Как назло — у нас все соревнования спозаранку начинаются...
— Мне еще вот что интересно: твоя жизнь после олимпийского “золота” сильно изменилась?
— Люди больше узнавать стали — это да. Особенно в первую неделю. Автографы? Нет, как-то особенно не брали. Я все-таки общался в основном со взрослыми.
— А как там насчет звездной болезни?
— Я, во всяком случае, к людям по-другому относиться не стал. Это люди стали по-другому. Знаешь, бывает, кого-то просто не заметил и не поздоровался. А они сразу диагноз: “звездная”. Хотя, казалось бы, ну не заметил, ну со всеми бывает... И еще — внимание ко мне теперь другое. Приходится почаще смотреть на себя со стороны.
— То есть раньше ты мог спокойно пойти культурно отдохнуть...
— Ну да, надраться, грубо говоря... Сейчас уже не могу — статус.
— Ну зато на популярности современного пятиборья твоя победа наверняка сказалась!
— Да, детей стало больше в наш вид приходить. Плюс внимание прессы, телевидение... Люди хоть узнали, что пятиборье — это не борьба впятером... Спонсоры? Вот спонсорского внимания хотелось бы побольше. Кубок мира в августе в Москве будет — может, кто заинтересуется?
— Скажи, пожалуйста, из всех подвидов в пятиборье что самое сложное?
— Стрельба. Для меня лично. Мне, наверное, спокойствия не хватает. Я же эмоциональный. А там флегмой надо быть. Тормозом, проще говоря...
— А физически что тяжелее?
— Однозначно — бежать.
— А вот что касается коня — тут многое от везения зависит?
— Ну и в фехтовании, кстати, тоже.
— Но на Олимпиаде повезло с лошадкой-то?
— Знаешь, не сказал бы. Ведь после меня на ней еще трое скакали. Двое с нулем очков закончили. Один 900 набрал. А я — 1070. Лучше всех вообще проехал...
— А, на твой взгляд, хорошо, что теперь соревнования пятиборцев за один день проводятся? А не за пять, как раньше?
— Для меня — хорошо. Хотя физически, безусловно, тяжелее, но психологически легче: то пять дней подряд себя накручивали, а тут сконцентрировался — и все!.. А вообще многие были недовольны, когда на новую систему переходили. И я, между прочим, тоже. Да и сейчас, впрочем, система не идеальная. Лучше бы в два дня все проходило. Ладно бы раз в год так соревноваться, а то ведь у нас шестнадцать турниров таких. Да еще когда в полшестого вставать — удар по организму нехилый получается...
— После Олимпиады ты, помнится, говорил, что есть у тебя мечта — прыгнуть с парашютом?
— Пока не прыгнул. Зато водные лыжи теперь осваиваю вовсю. В Завидове. Там Волга, места чудесные... А прыжки отошли пока как бы на второй план. Но прыгну обязательно!
А еще я в Академию госслужбы при Управлении делами президента поступил. Три экзамена сдал: русский язык, информатику и специальность — госуправление.
— А это что такое?
— Там любые вопросы могут задать: начиная от Конституции и заканчивая налогами...
— Конкурс туда, поди, большой?
— В целом от пяти до восьми человек на место. Но туда, учти, еще не всякого возьмут. Чтобы просто документы подать, рекомендация нужна.
— А учиться долго?
— Через три года надеюсь получить специальность менеджера.
— И кем тогда сможешь работать?
— От начальника управления до министра.
— А что, “министр Дмитрий Сватковский” — звучит! А почему нет: публичный политик из тебя, во всяком случае, точно получится. Ты человек очень даже коммуникабельный — недаром в друзьях у тебя чуть не все ди-джеи Москвы...
— Есть такое. Тесно общаюсь с Грувом, Фонарем, Колей... Вообще есть у нас мечта: самостоятельно отыграть сет.
— Слушай, а как ты вообще подсел на эту музыку?
— Лет шесть назад был в Лондоне. Услышал “Радио-1” — есть там такое. И проникся. А потом и у нас появилось “Радио 106,8”...
— Дим, и под занавес беседы — самый главный, наверное, вопрос. Ты после Олимпиады, насколько я помню, уходить из спорта хотел: почему все же решил остаться?
— Я так решил: пока твердо не найду себе места в жизни, которое будет занимать меня с утра до вечера, которому буду полностью отдаваться, — не уйду. Понимаешь: цель нужна. Вот и ищу.
