“Сноб не тот, кто любит снобов, а тот, кто не может видеть герцогиню, не найдя ее очаровательной; гомосексуалист не тот, кто любит гомосексуалистов, а тот, кто, видя африканского стрелка, хотел бы сделать его своим другом”. Великий заклинатель любви, воображения и времени — Марсель ПРУСТ — был снобом и гомосексуалистом. Он первый среди писателей двадцатого века открыто заговорил в своих произведениях о гомосексуализме. Правда, боясь общественного презрения, Пруст тщательно скрывал свои сексуальные пристрастия, а гомосексуальные переживания героев романа “В поисках утраченного времени” изображал с ядовитой издевкой, посвящая лучшие страницы описанию гетеросексуальной любви. Хотя сам при этом разрывался от любви к юношам.
Подари мне
свою любовь
Но сначала была любовь к матери. Казалось, пуповина, соединяющая новорожденного Марселя с материнским чревом, так никогда и не была разорвана. “Что ты хочешь в подарок к Новому году?” — спрашивала Марселя мать. На что он отвечал: “Подари мне свою любовь”. Когда Марсель стал взрослым, эта связь приобрела более изобретательный характер. Живя вместе с матерью в одном доме, постоянно с ней общаясь, он каждый день посылал ей из своего кабинета письма, в которых делился с нею рассказами о происшедшем за день. Мать его была еврейка, и от нее он унаследовал огромные, горячие глаза, а также знакомства с состоятельными еврейскими семьями. Отец — француз, католик, врач, заведовал кафедрой гигиены. Была в жизни Марселя и бабушка, преданность которой внуку не уступала материнской любви и ласке.
Нежность, изысканность, комфорт, которыми Марсель был с детства окутан, словно шелковым покрывалом, способствовали тому, что во взрослой жизни Пруст окажется в мучительной зависимости от других. Ему, как и в детстве, нужны будут защита и ласка окружающих. Болезнь Пруста, а он с девяти лет страдал астмой, усиливала нужду писателя в опеке. Медики считают, что астма возникает у детей либо от недостатка внимания со стороны взрослых, либо от его избытка, что и произошло у Пруста.
Радость рукоблудия
Болезнь была мукой и одновременно “благодатью, приближающей, — как писал Пруст, — к реальности того, что по ту сторону смерти”. Почти одновременно с астмой Пруста захватила еще одна болезнь — мастурбация. Поскольку в те времена мастурбация относилась к “серьезным заболеваниям”, Пруст был уверен, что болен. Он даже признавался друзьям, что не знает, от чего умрет, — от астмы или от мастурбации. С двенадцати лет, закрывшись в уборной родительского дома, Марсель предавался сладкой радости рукоблудия. За этим занятием его однажды застал отец — и как истинный медик не стал наказывать сына, а лишь порекомендовал ему воздержаться от этого увлечения хотя бы несколько дней.
Наивный совет отца-врача, конечно, ни к чему не привел. Кто же в состоянии, да еще в таком наивном возрасте, отказаться от той радости, что землетрясением обрушивается на молодого человека во время его тайных свиданий наедине со своим голодным телом! Тогда отец, чтобы отвлечь Марселя от пагубной привычки, дал ему денег на поход в бордель, но все закончилось крахом. Десять франков, которые отец выделил Прусту на эту гигиеническую процедуру, были потрачены впустую. От волнения Марсель разбил ночной горшок, и по той же причине у него ничего не получилось. Потом, во взрослой жизни, он станет частым гостем публичного дома, но там его будут обслуживать не девушки, а юноши.
Откровения
юного лицеиста
Приступы астмы и душевная неуравновешенность не помешали Марселю поступить в лицей Кондорсе и с успехом его закончить. Товарищи Марселя, отдавая должное его литературным способностям, относились к нему подозрительно. Пруст казался им слишком чувствительным и откровенным. Своему соученику Раулю Версини он признался, что как-то один старший мальчик овладел им, причем не вполне силой, и что он об этом ничуть не жалеет. Хотя, возможно, это была лишь картинка из тех фантастических видений, что возникали в голове Пруста во время его занятий мастурбацией.
Жану Бизе, сыну известного композитора, Марсель напишет: “Я очень нуждаюсь в твоей дружбе... Мое единственное утешение — это любить и быть любимым”. А в письме кузену Жана Даниэлю Галеви, Пруст еще более откровенен: “Есть молодые люди, которые любят других мальчиков, всегда хотят видеть их (как я Бизе), плачут и страдают вдали от них. Они не хотят ничего другого, кроме как целовать их и сидеть у них на коленях. Они любят их тело, ласкают глазами, называют “дорогой” и “мой ангел”, пишут им страстные письма, но ни за что на свете не занялись бы педерастией. Однако зачастую любовь их увлекает, и они совместно мастурбируют. Но не смейся над ними. В конце концов это же влюбленные. И я не знаю, почему их любовь недостойна обычной любви”.
Архангел
с орхидеей в петлице
и револьвером в руке
В молодости Пруст был необыкновенно красив — особенно впечатляли его горячие, словно тлеющие угли, глаза. Друзья называли его архангелом, а Жан Бизе ввел его в высший свет. Красивый, комплиментарный, во фраке и с орхидеей в петлице, Марсель блистал в салонах самых знатных дам Парижа. Здесь он близко познакомился с теми, кто позже станет прототипами его героев.
Так, барон де Шарлю списан с нескольких знакомых Марселя. Это рьяный поклонник лакеев, извозчиков и лифтеров барон Доазан. Это и манерный законодатель мод, первый денди парижского света князь Робер де Монтескье, который увел у барона молодого горячего аргентинца Габриэля Иттури. (Чего барон никогда ему не простил.) И барон, и князь были не прочь закрутить роман с Прустом, но ему, так же, как и им, нравились только молодые люди. Чтобы услужить князю, Пруст как-то познакомил его с девятнадцатилетним красавцем пианистом Леоном Деляфоссом, который очень быстро стал интимным другом князя. Что касается Марселя и его любовных приключений, то он был крайне осторожен: Пруст боялся травмировать мать и вызвать недовольство светского общества, которое в то время для него значило слишком много.
В 1894 году Марсель сближается с композитором Рейнальдо Аном, евреем, родившимся в Венесуэле. Этот роман — со страстью, ревностью, ссорами, совместными путешествиями — длился два года. Вскоре Ана сменил Люсьен Доде, сын писателя Альфонса Доде. Семнадцатилетний Люсьен был образцом типичного представления о том, как выглядит гомосексуалист: завитой, напомаженный, подкрашенный, с женственными манерами и писклявым голосом. Но что касается самого Пруста, то, при всей его изнеженности, в нем были воля и характер. Так, в 1896 году он опубликовал сборник рассказов “Утехи и дни”. Один литературный критик, причем тоже гомосексуалист, написал на сборник рецензию. Язвительно обыгрывая то, что Марселю удалось получить предисловие Анатоля Франса, критик сострил, что для следующей книги Пруст получит предисловие Альфонса Доде, который не сможет отказать сыну. Намек был слишком явный. Пруст вызвал литератора на дуэль. Все обошлось без трагических последствий: противники вежливо обменялись выстрелами в воздух. Но свою честь Пруст смог защитить.
Башня
из пробкового дерева
Вскоре светскому безделью приходит конец. В 1903 году Марсель потеряет отца, через два года — и мать. Он тяжело переживает их уход, особенно смерть матери. Но вместе с потерей Пруст обретет и свободу. Свободу жить и делать то, что ему хочется. А недуг, который всегда рядом с ним, — дарит Марселю одиночество. Из этой свободы и одиночества родится книга — самая прекрасная книга на свете: “В поисках утраченного времени”. Пруст приобщается к литературе, как некоторые — к религии. Отныне подлинный Марсель Пруст будет жить в прошлом, извлекая из него страницы, эпизоды, фрагменты своего романа, а настоящее — это только необходимая условность.
В 1906 году Пруст переезжает на бульвар Осман в дом 102, где заставляет обить стены комнаты пробкой, чтобы шум и суета жизни не мешали его сосредоточенной работе. Друзья называют его “солнцем полуночи”, поскольку всю ночь, окруженный записными книжками, тетрадями для заметок, бесчисленными фотографиями, он лежит в постели и пишет, а днем спит. В его комнате душно, а над изголовьем кровати вьется облако благовоний...
Кончина родителей освободила Пруста и от страха, что они догадаются о его сексуальных наклонностях. С этого времени в доме у Пруста постоянно живут молодые любовники, которых он представляет друзьям как секретарей. В 1907 году Марсель, у которого был автомобиль (по тем временам — изысканная роскошь), обзавелся молодым и красивым шофером — девятнадцатилетним уроженцем Монако Альфредом Агостинелли. Через некоторое время Агостинелли уйдет от Марселя, а в 1912-м вновь предложит свои услуги. Но в то время у писателя был уже другой шофер, поэтому Пруст даст Альфреду должность секретаря. Альфред поселится у Пруста вместе со своей любовницей Анной, которую выдает за жену, и станет переписывать рукопись “По направлению к Свану”. Присутствие Анны нисколько не смущает ни Агостинелли, ни Пруста. Ласки молодого красавца достаются и любовнице, и хозяину. Пруст осыпает Альфреда дорогими подарками. А когда Агостинелли захочет учиться на летчика, Марсель, хотя и противится этому, купит ему аэроплан. В 1914 году Альфред отправляется на юг Франции и поступает в авиашколу. Совершая свой второй полет — над Средиземным морем, — он погибнет, войдя в историю как пионер воздушных катастроф.
Для Пруста его гибель станет огромной трагедией, а исследователи творчества писателя будут утверждать, что те запутанные отношения, которые переживают в его книге герой и Альбертина, впервые появившаяся в романе “Под сенью девушек в цвету”, — зеркальное отражение той сложной любовной драмы, которую Пруст пережил с Альфредом.
Крысиные бои
для получения оргазма
Незадолго до гибели Агостинелли Пруст познакомился с предприимчивым Альбером де Кюзиа. Это был бретонец, подростком прибывший в Париж и поступивший на службу к польскому князю Константину Радзивилле, известному своим пристрастием к мужчинам. Потом Альбер сменил еще несколько хозяев, переходя из рук в руки жадных до его горячего тела мужчин. Затем де Кюзиа основал в Париже первый публичный дом для гомосексуалистов — “Отель Мариньи”. Пруст не только поддерживал его деньгами, но и сам стал завсегдатаем этого борделя. Более того, доставшуюся ему по наследству от родителей старинную мебель он продал в этот публичный дом. Казалось, Прусту доставляет наслаждение видеть, как на фамильных диванах и кушетках в самых откровенных позах кувыркаются веселые мальчики и взрослые мужчины. Иногда Пруст приносил сюда семейные альбомы и вместе с молодыми посетителями борделя рассматривал фотографии великосветских подруг своей матери. Во всем этом есть некоторая запоздалая месть за тот страх разоблачения, что мучил его все годы жизни с родителями...
Придя в отель и выбрав мальчика, Пруст отправлялся наверх в комнату. Мальчик-проститутка, поднявшись к Прусту, находил писателя уже лежащим в кровати, укутанным простыней до подбородка. Мальчик раздевался догола и, стоя напротив Пруста, мастурбировал. Пруст делал то же самое, но под простыней. Когда все заканчивалось, мальчик уходил, так и не прикоснувшись к Прусту. Если Марселю не удавалось добиться оргазма, он требовал, чтобы ему принесли две клетки с крысами, не кормленными несколько дней. Клетки ставили на кровать Пруста, дверца в дверцу, и открывали двери. Крысы с ожесточением набрасывались друг на друга. Зрелище битвы помогало Прусту добиться желанного оргазма.
Бег наперегонки
со смертью
В 1919 году Марсель потерял свою квартиру на бульваре Осман — последнюю хрупкую связь с семейным прошлым. Его тетка без предупреждения продала дом, и новый владелец решил выселить квартиросъемщиков. Пруст обосновался в убогой меблированной квартирке, напоминавшей аскетическую келью писателя-мистика. Здесь, где со стен свешивались большие лоскуты оторванных обоев, он разместил то, что сохранилось из вещей родительского дома, — ковры, люстры, сервизы, книги...
Хозяйство Пруста вела молодая и красивая женщина Селеста Альбаре. Он так привык к ее услугам, что даже стал диктовать некоторые фрагменты своей книги. Питался Марсель почти исключительно кофе с молоком. Готовить пищу в квартире было запрещено, поскольку малейший запах вызывал у него приступ астмы. Рядом с его постелью находился бамбуковой столик, на котором всегда стоял серебряный поднос с бутылкой “Эвиан”, липовый отвар и свеча, которой надлежало гореть днем и ночью, чтобы он мог зажигать свои порошки для ингаляций. Спички запрещались из-за серного запаха. Селеста никогда не ложилась спать раньше семи часов утра, потому что Пруст, работавший всю ночь напролет, требовал, чтобы на его звонок отвечали немедленно. На рассвете он принимал веронал и спал с семи часов утра до трех пополудни. Иногда он усиливал дозу и спал два-три дня подряд.
Пруст все реже выходит из дому, но иногда его еще встречают ужинающим в отеле “Риц” в зале с погашенным светом, в окружении официантов. Один из современников пишет: “Я увидел человека крупного, тучного, с высоко поднятыми плечами, затянутого в длинное пальто. Он не снял его, словно больной, который боится простуды. Поражало его необычайное лицо: голубоватая плоть залежавшейся дичи, большие глаза египетской танцовщицы; запавшие, обведенные широкими полумесяцами тени; волосы прямые, черные, подстриженные плохо и давно; усы запущенные, черные. У него вид и улыбка гадалки. Несмотря на свои усы, он похож на шестидесятилетнюю еврейскую даму со следами былой красоты. Молодой, старый, больной и женоподобный...”
Казалось, Пруст жил уже не в этом мире, а в том, который создал сам. Будучи совсем близок к своему концу, он был озабочен лишь гранками своей книги и поправками, которые делал на полях между двумя приступами удушья. В его глазах этот труд был бегом наперегонки со смертью. А последней фразой Пруста, незадолго до смерти продиктованной Селесте, были строчки, посвященные смерти писателя Бергота: “Его похоронят, но всю ночь после погребения, ночь с освещенными витринами, его книги, разложенные по три в ряд, будут бодрствовать, как ангелы с распростертыми крыльями, и служить для того, кого уже нет в живых, символом воскресения”.
На смертном ложе Прусту нельзя было дать больше тридцати. Казалось, время, которое он обуздал и покорил в своем романе, не осмелилось коснуться этого вечного подростка.
