Уйти чтобы уйти

Помните — почти 10 лет назад, в августе, случился ГКЧП?

Юбилей.

Товарищи, которые этим делом заправляли, уже начали этот юбилей отмечать. Провели, я извиняюсь, брифинг. Очень сожалели, что не довели начатое до конца.

Руки у т. Янаева по-прежнему тряслись.

Тогда, десять лет назад, у них не получилось. Правда, для главных ГКЧПистов все кончилось вполне благопристойно: один из них сейчас депутат, другой — губернатор, третий ждет назначения в команду нового президента. И это при том, что проигравших обычно не любят.

Однако тогда же начался отток и среди выигравших. Первым, покинувшим стан победителей, был Юрий АФАНАСЬЕВ — один из лидеров движения “Демократическая Россия”, сопредседатель Межрегиональной депутатской группы (другие сопредседатели: Андрей Сахаров, Борис Ельцин, Гавриил Попов, Виктор Пальм), определивший основную массу нардепов как “агрессивно-послушное большинство”.

Эти агрессивно-послушные до сих пор правят бал. А Афанасьев ушел из политики. Ушел со скандалом — опубликовав разоблачительное письмо о функционерах “ДемРоссии”, которую сам же и создавал.

С 1989 года Юрий Николаевич Афанасьев — ректор Российского государственного гуманитарного университета. Итоги минувшего десятилетия он подвел в трилогии “Россия на перепутье”: “Я должен это сказать”, “Петля Ельцина” и “Наши надежды”.



— Почему вы ушли из политики?

— По двум причинам. Чем дольше я раздумывал над происходящим, тем больше понимал: проблемы, которые предстоит решить, — неподъемны. Они рассчитаны на десятилетия. Перспективы перемен — долговременные, в обозримом будущем они не видны.

Вторая причина личная. Я понял, что не обладаю теми качествами, которые нужны политику в современной России.

— Какими же качествами вы не обладаете?

— Политик — это человек, способный в каждом конкретном случае искать и находить компромисс. Я этого делать не умею. Может быть, это результат многолетних занятий наукой: она компромиссов не признает. А в каждодневной политической практике они необходимы. Умение находить их и пользоваться ими я вовсе не считаю отрицательным качеством. Просто у меня его нет.

— Сначала вы “разошлись” с Горбачевым, потом с Ельциным. Вы и с приходом Путина остаетесь верны себе?

— Остаюсь. Хотя и понимаю, что выглядит это странно. Совершенно разные люди. Сильно отличающиеся друг от друга, хотя и следующие подряд периоды нашей новейшей истории. Но каждый из них — скорее объект для критики, чем для умиления. Слишком много оснований для неприятия, даже для отторжения.

— Разве так уж все плохо было при Ельцине? Когда-то, кстати, вы с ним были единомышленниками...

— Я не готов поставить знак “плюс” или “минус”, оценивая эпоху Ельцина. Я не могу принять то, что утвердилось в России с появлением ваучеров и залоговых аукционов. Называется это по-разному: бандитский капитализм, олигархический капитализм, приватизация по Чубайсу... Все двигается в одну сторону — от нас, из России. Утекают доллары, причем чуть не по 40 миллиардов в год. Утекают мозги. Все в строгом соответствии с законами рынка: деньги текут туда, где им лучше и безопаснее, мозги устраиваются там, где им комфортнее. Но вот тут-то и думаешь: а нельзя ли было по-другому? Мне кажется — можно.

— А многопартийность? Настоящие, а не фиктивные выборы? Свобода слова, наконец?

— Какая свобода слова? Для кого? И от кого? Свобода от государства? От Березовского с Гусинским? Такой свободы у нас пока нет. В сфере экономики — послабления, а на политическом уровне — откровенный зажим вплоть до закрытия “вредных” радиостанций или телеканалов. Свобода слова оказывается никому не нужной мишурой.

А вот многопартийность — действительно есть. И выборы. Да, административный ресурс играет огромную роль. Он был явным в 96-м году, когда избрали Ельцина. Еще более мощно он проявился в 2000-м, когда выбирали Путина. И все-таки это уже не то “всенародное волеизъявление”, что было при советской власти. В эпоху Ельцина случилось главное: благодаря действительно свободным выборам произошла легитимация власти. Одно это — огромный шаг вперед, не позволяющий судить о первом Президенте России однозначно плохо.

— Кто из нынешних политиков не вызывает у вас чувства отторжения?

— Владимир Рыжков, Григорий Явлинский, Николай Федоров, Михаил Прусак. По-моему, они понимают, что такое совесть.

— Таких, по-видимому, немного. Похоже, в Думе по-прежнему правит бал агрессивно-послушное большинство. Только если раньше оно состояло преимущественно из коммунистов и аграриев, то теперь на политическую сцену вышла другая сила: “Единство”.

— “Единство” — это не компартия. У “медведей” есть предпочтение, оно же — политическая ориентация: равнение на власть. Идеологии у них нет вообще никакой. Впрочем, одна-единственная идея присутствует: всегда и во всем поддерживать Кремль.

Но и компартия сейчас — совсем не та, что раньше. Всех своих “священных коров” она отринула. Когда-то это была интернациональная политическая партия. Теперь — националистическая. С “воинствующим атеизмом” давно покончено, хотя это тоже был один из “краеугольных камней”. Даже при словах “частная собственность” нынешние коммунисты не хватаются за кобуру. А ведь еще Маркс, определяя квинтэссенцию своего “Капитала”, сказал: “Отмена частной собственности”. В коммунистическом мировоззрении этот тезис был определяющим.

Ничего этого у них не осталось. По сравнению с прежней, марксистско-ленинской, компартия выродилась. Когда коммунисты говорят о своих целях, у них даже язык не поворачивается произнести: “Построение коммунистического общества”. Нынче они лавируют между ценностями, прямо противоположными коммунизму.

— Коммунисты ли, “Единство” ли, а Дума все равно в подавляющем большинстве равняется на Кремль. Вам не кажется это странным?

— Ничего странного нет. Стратегия Путина и его администрации как раз на это и нацелена. Создать “управляемую демократию”, сделать Думу послушной, Совет Федерации превратить в фикцию, губернаторов выстроить по ранжиру и всех — подростков, женщин, коммунистов — одеть в “медвежью” шкуру. Все это делается неуклонно, шаг за шагом. А общество внемлет, демонстрируя безграничные возможности своего прогибания.

— Вас это не удивляет?

— Меня это не удивляет. Не то что к сопротивлению — мы не готовы даже к спору, даже к диалогу. Таких качеств наработано не было. Был сплошной деспотизм и сплошная неволя, столетия непроходимого рабства и рабской психологии. В нашей истории бывали вспышки, которые впоследствии гордо именовались взлетами свободолюбия: от Болотникова, Разина и Пугачева до переворота в 17-м. Но это были лишь спонтанные взрывы накопившегося негодования. От любви к свободе мы все еще далеки. Кто-то прекрасно сказал о 90-х годах теперь уже прошлого века: “Это были годы не пробуждения, а возбуждения”.

— Страна так до сих пор и не проснулась?

— Думаю, что нет. Россия продолжает жить традиционалистским сознанием. Чтобы очнуться, необходимо иметь другое сознание, для которого нужна социальная практика, основанная на частной собственности. И на этой основе хоть сколько-то пожить. А когда ее нет, остаются возбуждение и судороги. А потом — апатия и тоска.

Именно это и произошло с Россией в последние годы. Ее вновь прогнули — сначала навязав неизвестно из какого теста слепленное “Единство”, а потом и неизвестного президента. Однако учли: истосковавшемуся обществу придется по вкусу молодой, сильный, подвижный, загадочный. Не имеющий программы и не стесняющийся в выражениях. И пока все получается.

— В этих условиях особенно важны голоса таких, как вы, — не соглашающихся, умеющих отстаивать свою точку зрения, пытающихся что-то объяснить. А вы ушли из политики. Сказано же в Ветхом Завете: “Если не я, то кто?”

— Верно. Но каждый — на своем месте. Я объясняю студентам. Пишу книги, статьи. Это скорее сфера политологии, чем политики, но и она для меня не главная. Главная — университет. Тех, кто может красиво, без бумажки говорить на митингах, хватает и так. Да и митингов уже нет. Повывелись. Теперь есть несколько “политтехнологов”, которые проводят успешные “операции”. Действительно успешные: вертикаль становится все более вертикальной, Дума — все более послушной. Олигархи — иных уж нет, а те далече. Оставшиеся выстроились в затылок тем, с коими уже расправились, вид у них грустный. И Вяхирев, и Абрамович лишились своего шарма: чувствуют, что они — следующие.

— Вы иронизируете?

— Ну почему же. То, что происходит с олигархами, попытки обуздать донельзя распоясавшихся региональных баронов — все это можно отнести к успехам новой власти. Но при условии, что вместо Гусинского с Березовским не придет какой-нибудь Коган. Или Потанин. И, напротив, если региональных баронов сменят истинные губернаторы. Но пока что все это происходит “наездами” или спецоперациями — по договоренности, “по понятиям”. Открытой политикой и законностью даже не пахнет. А на этом пути можно зайти далеко. Можно задолбать Березовского и утвердить Потанина. Волею царя-батюшки.

— С приходом к власти Путина много говорилось об авторитаризме и даже диктатуре. Вы разделяете эти опасения?

— Разделяю. Хотя нас убеждают в обратном. Нам говорят: речь идет лишь о том, что Путину необходимо овладевать ситуацией при отсутствии правовой базы. Балансировать на этой грани возможно, но недолго, потому что иначе соскальзывание к авторитаризму и диктатуре будет неизбежным.

— Разве еще сохраняется какой-то баланс? Подавляющее большинство из тех, кто расположился вокруг нового президента, — из спецслужб.

— Кое-кто усматривает в этом основание для оптимизма. Дескать, все другие структуры идейно обанкротились или продались. И только КГБ наблюдал за всем происходящим как бы сверху и со стороны. Где же еще Путин может черпать единомышленников, если не в КГБ, который не замешан в коррупции — в этой грязи, которой мы уже все захлебнулись?

— Может быть, и вправду — не замешан?

— А много ли мы знаем о КГБ, чтобы говорить о том, что его не коснулась коррупция? Мы твердо знаем одно: эта организация замешена на крови десятков миллионов людей. Так же, как и компартия, неотъемлемой частью которой был КГБ. Что касается коррупции, то коммунисты погрузились в нее со времен Хрущева. Те, кто приписывает бандитскую приватизацию Чубайсу и Гайдару, допускают грубейшую ошибку. Приватизация была полностью осуществлена еще в эпоху Брежнева, при Ельцине собственность лишь закрепили за теми, кто и так уже ею обладал. При Генсеке частная собственность материализовывалась через функцию, через обладание креслом. При президенте она реализовалась в виде наличных. Обладателями коих в первую очередь стали бывшие партийные функционеры, примеры общеизвестны. А КГБ был частью партийной элиты.

— Сотрудники этого учреждения утверждают, что они знать ничего не знают, что теперь они и вовсе совсем другие, а тогда — выполняли приказы своего партийного начальства.

— Они лгут. Утверждаю это как историк. Комитету никто никогда не приказывал. В СССР была создана мощная властная пирамида. Не нужно думать, будто КГБ стоял от нее в стороне. В этой пирамиде были распределены места, роли, определены функции для всех — для партии, государственных структур, “органов”. На КГБ возлагались карательные функции, функции идеологической обработки и материального обеспечения идеологии. При этом Комитет пронизывал собой всю властную пирамиду — организационно, финансово, идеологически.

Этот монстр — советская партийно-государственная система — разъедался коррупцией. А КГБ был неотъемлемой частью монстра.

— Но ведь десять лет назад монстр был уничтожен...

— Кто вам сказал? Вся государственная, партийная, хозяйственная бюрократия, которая фактически владела всем в СССР, здравствует и поныне. Брежневская номенклатура живехонька — и как социальная категория, и как политическая. Во времена Ельцина ее немного потеснили: неожиданно во властные структуры проскочили случайные люди. Но и сам Ельцин, и костяк, на который он опирался, — советская номенклатура. Поэтому все пришлые быстро оттуда повылетали.

Сейчас происходит окончательное устаканивание этой номенклатуры. Она успешно, хотя и с некоторыми потерями, справилась со всеми демократическими передрягами последних лет. Ее задача — не допускать больше случайностей. Вот как с выборами, о которых мы говорили. В ельцинскую эпоху тут было много случайностей, теперь они отсекаются. Правда, удается это не сразу и не везде. Например, сбой произошел в Приморье: там должны были избрать не Дарькина, а Апанасенко — заместителя полпреда президента в крае. Пока еще такие сбои возможны. Но вскоре, если все пойдет “правильно”, их не будет. Избирать будут именно тех, кого наметили в Кремле.

— Следовательно, мы возвращаемся туда, откуда совсем недавно пришли? А вы говорите о переменах: о выборах, многопартийности...

— Отчасти это послабление возбудившемуся обществу, отчасти — имитация. На первый взгляд, у нас теперь все как у нормальных людей: демократия, парламент, широкий политический спектр. В действительности власть как была самодержавной, так и остается. Но с демократическим декором.

— Вы пессимист?

— Дремучий. Впрочем, я вижу, что надежда оставила еще не всех. Кое-кто еще думает: может быть, у Путина есть какие-то другие задумки? Может быть, когда он овладеет ситуацией, начнется все-таки создание правового государства с господством частной собственности, с подлинным политическим плюрализмом? Что если Путин в этом смысле еще не раскрылся, потому что народец-то наш — таков, каков есть, с ним слишком загодя раскрываться опасно.

— А что если так? Ведь приняли же по инициативе Путина Закон о земле, о который большевики обломали свои последние копья.

— Правильно. Про Налоговый кодекс опять же можно вспомнить. Про Закон о судах — как утверждают специалисты, лучший из всех, что были приняты в этой сфере до сего дня.

Вот некоторые и думают: а вдруг? Вдруг он все-таки вырулит?

А вы?

— Я же вам сказал: я — дремучий пессимист.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру