О том, что война в Чечне закончилась, российская власть объявила уже давно. И стала в срочном порядке предъявлять обществу доказательства того, что в республике налаживается мирная жизнь. То сообщала о начале занятий в Грозненском университете, то — о возобновлении работы предприятий и строительстве жилья... Одним из символов мирной жизни стал поезд Гудермес—Москва. Первый после долгого перерыва пассажирский состав, на котором люди могли выехать из республики. И приехать в нее. Недаром говорят, что поезд — это маленькая жизнь. Два дня и три ночи в одном вагоне с такими же гражданами России, что и мы, но “помеченными войной”, провел корреспондент “МК”.
Состав, одиноко стоящий в полутьме вдоль главного перрона, производил странное впечатление. Во-первых, он был какой-то короткий — всего десять вагонов. Непривычно вели себя и пассажиры, которые не прощались шумно с родственниками на перроне и не стремились выкурить последнюю перед дорогой сигаретку, а старались побыстрее заскочить в вагон и не показывать оттуда носа.
В плацкартном вагоне — очень много женщин и детей. И очень мало мужчин. Сами вагоны оказались времен Очакова и покоренья Крыма. Перекошенные промятые полки, оконные рамы, которые никак не желали открываться, шатающиеся столики. Но на эти неудобства всем, похоже, было наплевать. А одетые в фирменную форму проводницы к составу, который им пришлось собирать своими руками, относились и вовсе очень трепетно. Софья — так представилась одна из проводниц — рассказала, что вагоны пришлось выбирать из немногих, что еще не оказались на железнодорожном кладбище, образовавшемся из чеченского железнодорожного резерва. Ремонтировать их своими силами практически невозможно. Депо в Гудермесе полностью разрушено.
Сопровождение — четыре милиционера, два офицера, два сержанта — в очередной раз прошло вдоль состава, внимательно вглядываясь в пассажиров. Видимо, искали лица, знакомые по ориентировкам МВД. Но документы ни у кого не проверяли. Подозрительных не оказалось. Как пояснил один из милиционеров, кроме лиц, знакомых по фотороботам, отсматривают тех, кто мог бы везти наркотики. Оружие подобным путем практически не переправляют.
— Этот поезд чистый, — сказал после обхода лейтенант. — Вот душанбинский — тот редко без “груза” идет. Постоянно что-то находим. Но бывали случаи, задерживали подозрительных. В Волгограде как-то с этого поезда одного товарища сняли — в федеральном розыске находился...
Хоть состав и “чистый”, многочисленные лючки и скрытые отсеки в вагонах опечатаны. В обычных поездах такого не делают.
* * *
С соседом по отсеку — Русланом — познакомились в пути. Он вез в Чечню жену, двухгодовалого сына, девятимесячную дочку и четырнадцатилетнюю рыжеволосую племянницу. Из всей детворы Чечню когда-то видела только племянница. Но очень давно и уже практически не помнит. Дети Руслана родную землю не видели вообще. Потому что последние три года вся его семья обитает в Балашихе, у его брата, который женат на русской. В Веденском районе, где когда-то жил Руслан, здоровому мужику делать нечего — только воевать. Он и уехал-то оттуда потому, что работы никакой не было, а к боевикам идти не хотелось. Деньги на сигареты и то подбрасывала сестра, державшая в одном из райцентров Чечни аптечный ларек. Руслан все равно считает, что ему повезло. Три года назад он уезжал не торопясь, переправив все ценное. И в Балашихе устроился неплохо: брат приобщил к бизнесу — торговле водкой. Которую Руслановы земляки “КамАЗами” привозили из Осетии и Кабардино-Балкарии.
В Чечню Руслан вез свою семью, чтобы показать родину, всего на неделю. Жить собирались у соседей. Своего дома у Руслана не стало через несколько дней после того, как он его покинул. Земляки сообщили, что жилье сгорело во время одной из “зачисток”.
* * *
Почему для состава Москва—Гудермес избрали такой маршрут — через Астрахань и Дагестан, длиною в два дня и три ночи, — не знает никто. Но пассажиры поезда, похоже, все это время чувствуют себя как в осаде. Несмотря на духоту в вагонах, на перрон выходят только по крайней необходимости — что-нибудь прикупить. Секрет, почему в поезде практически нет мужчин, открылся просто. “Так они же не доедут. По дороге снимут: либо похож на того, кто в розыске, либо для проверки документов. А откупаться — никаких денег не хватит” — так объяснили мне пассажиры.
— Руслан, а ты не боишься?
— А я с семьей. Куда меня от двоих детей заберут, — смеется...
Не смешно ему стало, когда обнаружилось, что купленное днем молоко для девятимесячной дочки прокисло от жары. Чтобы купить свежего, надо было выйти из вагона. Ссориться с женой он начал за два часа до станции. Сначала по-русски, потом перешли на чеченский. А потом обратились ко мне.
— Понимаешь, жена боится, что, если я с поезда сойду, меня заберут. Ты не мог бы? Молоко или два персиковых йогурта — их, если водой развести, тоже можно...
Хорошо, что Руслан не стал выходить. Потому что к спрыгнувшему из вагона пассажиру тут же из темноты двинулась фигура местного дагестанского Анискина — объемом с Илью Муромца, Алешу Поповича и Добрыню Никитича, вместе взятых. Проверил документы. Редакционное удостоверение привело его в явное смущение.
— Ты там один, что ли, остальные чеченцы?
— Да.
— И как?
— Что как? Нормально. Молоко здесь где купить?
Этот вопрос смутил перронного владыку еще больше. Пара привокзальных продавцов торговала пивом, пирожками, рыбой и минералкой. Молока здесь, похоже, еще никто не спрашивал.
* * *
Таких семей, как у Руслана, в вагоне оказалось много. Вырвавшиеся из Чечни в последние несколько лет не желают туда возвращаться насовсем. По крайней мере, до тех пор, пока там такая обстановка, как сейчас. Другое дело — приехать на неделю-две. Повидать родственников, навестить могилы. Показать бабушкам-дедушкам, которые из республики никогда не уедут, внуков, которые родились не в Чечне. (Поэтому в вагоне было так много маленьких детей. Привезти ребенка другим путем, не измучив его до полусмерти, в республику практически невозможно.) В Центральной России, кстати, беженцев из Чечни осело не так уж много. Только те, у кого в средней полосе были родственники или хорошие знакомые. Основная масса попутчиков подсаживалась по дороге. Причем если плацкартные были забиты полностью, то купе, которое в полтора раза дороже, — наполовину, а СВ шел вообще пустым. Денег на “хорошие” билеты у людей не было.
* * *
В соседнем купе едет девчонка. Лет двенадцати-тринадцати, но в отличие от других детей ведет себя тихо как мышка. Приглядывает за ней взрослая — Тамара. Которая занимается тем же, чем и половина России, — челночит. В Чечне берет заказы и привозит что просят. Чаще всего недорогую одежду. Или хозяйственную утварь. Но вообще в отличие от остальных россиян чеченские челноки за товаром в Москву стараются не ездить. Здесь их ожидает гораздо большее количество неприятностей, чем прочих. Чеченские торговцы предпочитают затовариваться в других российских городах. Часто ездят на север — везут туда вязаные платки и шапки собственного производства.
Но у Тамары ситуация иная. Она долго работала учительницей русского языка, училась в Москве и по-русски говорит без акцента. А еще у нее в столице друзья со студенческих лет, которые делают ей, хоть и с большим трудом, временную регистрацию. Поэтому она не боится. Сейчас, с появлением поезда, говорит, хоть каждую неделю ездить можно. К тому же не одна добирается — с девочкой, которую не отпускает от себя ни на шаг. Почему? Тамара рассказала.
— У моей сестры трое детей. Старший взрослый совсем, в Твери живет уже давно. Младшая — вот она. А есть еще средний сын, ему двадцать три года, он глухонемой. Но парень — умница. И зарабатывал хорошо. Я ему года два назад привезла фотоаппарат, ну, который сразу карточки делает. Он в Грозный ездил каждый день, фотографировал. Его все в районе знали. И вот как-то раз он не вернулся вечером домой. Утра еле дождались — и в Грозный. Стали бегать, расспрашивать. Знакомые сказали, что видели, как его забирали в милицию. Мы — в райотдел, там отвечают: нет такого. Но люди говорят: “Не уходите никуда, тут он”. Мать его четыре дня у райотдела простояла, плакала. На четвертый день они его отдали. Вынесли на улицу и выбросили. Идти он сам не мог. Ноги опухли. Лица вообще не различить. Только мы его домой привезли — за матерью приходят. Везут к прокурору. Она ему жаловаться, а он говорит: твой сын сам виноват — был без документов. Да мы без документов, извини, в сортир не ходим — боимся, что замочат! Потом мы узнали, что парня пытали, узнавали, где Бараев. Это у глухонемого-то. Да он его и в жизни не видел! У него после всего голова стала сильно болеть. Ляжет на диван, голову руками сожмет и лежит, мучается. Мать с ним постоянно, а за девчонку боится. Эти, из райотдела, приходили, угрожали. Вот и вожу ее с собой, чтоб под приглядом была.
— А кто в райотделе-то был, русские, чеченцы?
— Да все там были. И эти, и те...
* * *
Ритм колес перебивали удары и треск ломающегося дерева. Это мы с Русланом в тамбуре на пару топором, который так и норовил соскочить с рукоятки, рубили дрова. Один держит — другой бьет. В качающемся вагоне занятие это — не для слабонервных.
Казалось бы, в обязанности пассажиров рубка дров не входит со времен Гражданской войны, но только не в нашем поезде. В вагоне, где полно женщин и детей, закончился кипяток. А смотреть, как мучаются две немолодые проводницы, пытающиеся наколоть щепок для титана, сил никаких не было.
— А вы вообще знаете, что титаны в вагонах давно электрические?
— Слава аллаху, что хоть такой вагон есть! Если б ты знал, как мы этот поезд ждали... Вокзал в Гудермесе своими руками отстраивали. Практически одни женщины... Завалы разбирали, потом стены делали, отмывали, штукатурили, красили. В Чечне с начала года пути подрывали пятнадцать раз. То бронепоезд взорвут, то товарняки. Нас больше трехсот проводниц, и все три года не работали. Сейчас зарплату платят. По две тысячи. Мы боялись, что и этот состав не разрешат. Слава аллаху, хоть такой ходит.
* * *
Национальный состав моего вагона так и не менялся. Кто-то выходил, кто-то подсаживался, но все были только чеченцами. Я уже решил, что мне представился отличный случай выучить чеченский методом погружения. Но после Волгограда в соседнем вагоне вдруг обнаружился воин Российской армии. Оказалось, что тоже едет до конечной. При всех регалиях, карманы окантованы белыми нитками, сапоги мало того что укорочены, так еще и приспущены гармошкой. По всем признакам — дембель. Звать Лехой. Только странно, едет не оттуда, а туда. Оказалось, в Чечне он уже был. Восемь месяцев. И оставалось парню пробыть на войне еще ровно двадцать дней, да пришла в часть телеграмма — умер отец. Наутро, не дав ни денег на дорогу, ни сменки одежды, только сухой паек и дорожное предписание, затолкали в вертолет и отправили в Моздок. Чтобы оттуда уже своим ходом добирался в Башкирию, к себе в село. Дали отпуск на две недели. А как быть с последними шестью днями службы, предложили решить на месте, в военкомате. Отца похоронил, девять дней справил, а в военкомате солдату предложили вернуться в часть и “уволиться по-человечески”. Каких-то там бумажек не хватало. Более того, настойчиво порекомендовали сделать это в срок, до конца отпуска. Чтобы не оказаться... дезертиром за неделю до дембеля. Единственным удобным вариантом, чтобы успеть вовремя, оказался этот проходящий раз в шесть дней поезд. Гражданская одежда парню оказалась мала, и вот в своей дембельской гимнастерке пришлось бедолаге ехать обратно. В вагоне “дедушка” Российской армии сидел тише воды, ниже травы. А его попутчики самого Леху будто и не замечали. Смотрели как на пустое место. На одной из станций, стрельнув у меня сигаретку, он от души заматерился.
— Вот попал — с чехами ехать приходится! Когда домой уезжал, думал, гор этих в жизни больше не увижу!
* * *
— Роман, иди сюда, — Руслан с другого конца вагона машет рукой. Он тут что-то вроде “скорой помощи”. Если что-то тяжелое поднять, полки опустить — зовут его. Если он не справляется — зовет меня. Вагон уже укладывается спать, к шести утра должны быть на месте. Но окно через два купе никак не желает закрываться. Тем же самым разваливающимся топориком в раму вбиваем клинышки, нарубленные накануне.
За развлечением, таким редким в пути, наблюдает полвагона. Кто смеется, кто старается чем-то помочь. Молодая женщина по имени Айна с маленьким мальчиком, ради которых в принципе и весь сыр-бор — окно закрываем, чтобы парнишку не продуло, — молчит. У нее горе. Пока гостила у родственников в Подмосковье, в Чечне погиб муж. Не боевик и не федерал. Погиб из-за... пылесоса.
Трагедия Айны — одна из многих. В Чечне самый распространенный вид бизнеса — изготовление и продажа самопального бензина. Заработать можно тысячи три-четыре в удачный месяц. Иногда, по ее словам, крупные закупки делают федералы. Качественный российский бензин толкают налево, а сами гробят военную технику чеченским “самогоном”. Нефть чеченцы добывают так, как в российских деревнях — воду. Роют колодец, когда двадцать, когда тридцать метров глубиной. Тех, кто роет, опускают на таком же колодезном вороте. А воздух в глубокую узкую яму, наполненную ядовитыми испарениями, подают обычным пылесосом. Соединяют шланги и качают так, как у нас белят потолки. Муж Айны находился в яме, когда вырубили электричество. Пылесос выключился. Воздух кончился.
Обычно вытащить успевают. Когда вытащили его, он уже был мертв. На похороны Айна не успела — по мусульманским обычаям хоронят быстро.
* * *
В горах рассветает рано. Поезд прибывает в пять пятьдесят, но в пять уже многие не спят.
— Рома, — Руслан трясет за плечо, — ты в проводах ничего не понимаешь?
— Что? — переспрашиваю. Какие спросонок провода?
— Смотри, я тут на одной станции, пока жена не видела, провода купил. Электрические.
— Зачем? У тебя же дом сгорел.
— Понимаешь... Я три года в России живу. У меня дети там родились. У меня нормально все, работа есть. А корней нет. Я детей специально везу, чтоб землю почувствовали. А дом... Дом я потом построю... У меня на этот поезд уже обратные билеты. Но я сюда все равно вернусь. Обязательно.
Вокзал в Гудермесе, свежеотстроенный руками железнодорожников, встретил закрытыми дверями. Открывают его днем лишь на несколько часов. На перроне — никого. В целях безопасности встречающих держат за шлагбаумом на въезде. Вокруг — мешки с песком, пулеметы. На шесте — выцветший российский флаг.
По привокзальной улице, отравляя утренний воздух дизельной гарью, медленно движется БТР. По обе стороны от него солдаты, похожие на космонавтов, в утяжеленных бронежилетах и касках-сферах, миноискателями прощупывают обочины. Утром в Гудермесе у райотдела взорвали три машины. Мирный поезд встречала немирная жизнь...
