Выбор Марком Розовским чеховского “Вишневого сада” для новой постановки связан с традиционным умением этого режиссера актуализировать классику. Премьера спектакля, состоявшаяся 8 сентября этого года, подтверждает этот мой вывод.
Я не буду анализировать особенности постановки “Вишневого сада” в театре “У Никитских ворот”: обсуждать актеров, декорации и т.д. Все это — не моя область, это — дело специалистов. А я хотел бы остановиться именно на актуальности.
Есть то, что я называю первым пластом актуализации: реплики, обобщения, утверждения. Режиссер и актеры очень чутко находят и доносят до зрителя эту сторону чеховской пьесы.
Фирс так вспоминает день освобождения крестьян от крепостного права: “И помню, все рады, а чему рады, и сами не знают”. Для нас, недавно отметивших десятилетие августа 1991 года, все более чем близко.
И слова Лопахина — “жизнь у нас дурацкая” — тоже относятся не только к России столетней давности. Как и его слова о том, что стоит начать любое, самое небольшое дело, чтобы сразу понять, “как мало в стране честных, порядочных людей”.
Или оценка Трофимова: “Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно”. И уж совсем “к делу” его мнение о беготне в поисках займов: “Если бы энергия, которую вы в течение всей вашей жизни затратили на поиски денег для уплаты процентов, пошла у вас на что-нибудь другое, то, вероятно, в конце концов вы могли бы перевернуть землю”.
В советские времена такого рода актуализаций было вполне достаточно для успеха спектакля. На премьере зрители, конечно, тоже их заметили. Но — и это очень примечательно — не это стало главным. Бурные аплодисменты в конце спектакля говорили о том, что нам и понятна, и близка актуальность более высокого уровня — идеология пьесы в целом.
Со школьных лет мы помним, что Чехов под вишневым садом имеет в виду всю Россию (в пьесе об этом прямо заявлено: “Вся Россия — наш сад”). Этот сад уникален. Украшал всю губернию. Отмечен в энциклопедии. Он десятки лет приносил доход.
Но вот пришли другие времена. Имение с садом выставлено на продажу. И Антон Павлович — один из самых проницательных писателей России — напряженно ищет ответ на вопрос: можно ли спасти вишневый сад и кто может это сделать?
Прежде всего есть его прежние хозяева. Чехов берет лучших представителей старой России. Но тем беспощаднее его выводы. Они, десятки лет кормившиеся этим садом, совершенно не способны сохранить его. И это на фоне уверений Раневской: “Видит бог, я люблю родину, люблю нежно...” Или обещаний ее брата: “Честью моей, чем хочешь, клянусь, имение не будет продано! Счастьем моим клянусь!”
Но это — только слова. На деле старые хозяева и сада, и всей России ни к чему конструктивному не способны. Они даже на старт не могут выйти, так как им для начала надо было бы “искупить наше прошлое, покончить с ним”. А этого нет. Они и сам аукцион по продаже не могут воспринять всерьез, с необходимой остротой. Не верят в саму возможность своей “отставки” — так долго они правили всем. “Несчастье представляется мне до такой степени невероятным, что даже как-то не знаю что думать, теряюсь”. Это мы тоже все видели совсем недавно.
Самое большее, на что способны эти “патриоты” России — как Симеонов-Пищик, — без малейших колебаний сдавать свою землю на десятки лет или под “железку”, или даже англичанам (в которой те нашли “какую-то белую глину”).
Словом, будущего у вишневого сада при старых хозяевах нет, т.к. “владение живыми душами — ведь это переродило всех вас...”
Тем внимательнее всматривается Чехов в новых хозяев — тогдашних “новых русских”. Чехов опять берет не всякого рода “хватателей”, которых было более чем достаточно. Он опять ищет самых лучших среди этой группы. Трофимов говорит Лопахину: “у тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа...” Чехов очень опасался, как бы во МХАТе из Лопахина не сделали “кулака”, и в письме к К.С.Станиславскому 30 октября 1903 года пишет: “Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах”.
Но что предлагает этот, как он сам себя называет, “новый помещик — владелец вишневого сада”? Разделить землю на участки и продать дачникам. Экономически дело выгодное. Но... Но сад-то надо будет вырубить. (“Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду”.) Вишневый сад перестанет существовать как сад. “Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь”. Жизнь, может быть, и сытую, но уже без вишневого сада. Такую перспективу — без вишневого сада — сулит самый лучший из новых хозяев.
Кто еще имеет программу для вишневого сада? Чехов обращается к третьей силе — молодому революционному движению.
У Трофимова масса правильных слов: “надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину”, “мы идем неудержимо к яркой звезде” и так далее. Одни обещания. Честные, искренние. Но так и не ясно ни Чехову, ни нам, будут ли они выполнены. Аня говорит: “мы посадим новый сад”. Выходит — не спасем этот сад, а “насадим” новый. А чего стоит предложение Ани: “прочтем много книг, и перед нами откроется новый чудесный мир”.
Трудно поверить, что вишневый сад обретет среди этих людей, видящих выход в чтении книг, настоящего хозяина.
Пьеса была написана Чеховым в 1903 году. Перед началом всех русских революций Антон Павлович, уже смертельно больной и потому исключительно чуткий, как бывает при напряжении всех сил, делает более чем знаменательный вывод: во всей России нет сил, способных сохранить российский вишневый сад.
И не случайно появляется слово “недотепы”. Недотепой зовет Фирс Дуняшу. Недотепой зовет Раневская Трофимова. Недотепой называют Яшу. И последнее слово пьесы — “недотепа”. И хотя его Фирс адресует вроде бы себе, на самом деле все герои “Вишневого сада” — недотепы. Недотепы в силу бездарности. Недотепы-стяжатели. Недотепы-романтики. Вишневый сад окружают одни недотепы. Будущее сада, будущее всей России — в руках недотеп. Что ждет сад, что ждет страну? Пьеса, названная комедией, фактически оборачивается трагедией.
Жизнь, к сожалению, подтвердила вывод Чехова. Были те “бывшие”, кто не смог остаться хозяином сада. Были те, кто вырубал сад ради прибыли. Были и те, кто хотел ради будущего снести старый мир до основания, а затем насадить новый сад, “роскошнее прежнего”. Не было одного: не нашлось хозяина для уже посаженного российского сада.
Весь анализ Чехова целиком относится и к нынешней ситуации в России.
Розовский правильно ужесточает черты паразитизма у прежних хозяев, их непригодность. Раневская не сумела — несмотря на все свои заявления — позаботиться ни о пенсионере Фирсе, отработавшем на нее и ее семью всю жизнь, ни о преданной Варе. Раневская уезжает прогулять деньги, которые бабушка выделила для Ани. Такие “бывшие” нам знакомы.
Розовский ужесточает и образ Гаева. Как-то отступает его традиционная “биллиардность”, и главным становится его либерализм. Масса красивых слов при неумении хоть что-то сделать. И опять-таки мы достаточно насмотрелись на такого рода либералов.
Но самое главное для Розовского у Чехова — именно то, что в начале ХХ века страна, Россия, вишневый сад не нашли хозяина. Этот вывод как раз и делает пьесу сверхактуальной.
Как распорядились мы в России с нашим вишневым садом в конце ХХ века?
У нас хватило сил устроить аукцион и отобрать сад у бездарных, выродившихся хозяев. Ну а дальше?
Мы предполагали, отобрав у государства отрасли, способные развиваться без опеки властей, освободить государство от “перегрузок” и, сохранив в его руках то, что не может не быть государственным, — вдохнуть жизнь в этот новый госсектор.
На деле у государства просто отняли наиболее прибыльные участки. И в итоге государство занято не развитием своего государственного “сада”, а поиском путей и мотивов для вмешательства в жизнь частного предпринимателя, частного здравоохранения, частного образования — словом, поиском “кормушек”.
Мы предполагали создать в ходе приватизации активный, динамичный частный сектор, который быстро начнет наращивать свою эффективность, используя ресурсы доставшейся ему части “сада” во много раз лучше, чем тогда, когда эта доля сада была государственной.
На деле приватизация устремилась не туда, где нужны частный подход и частная инициатива, а туда, где частное и не нужно, и даже опасно — в добычу и экспорт природных ресурсов. Не хозяева, а соратники торгующего “землей с белой глиной” Симеонова-Пищика и всех тех, кто десятки лет распродавал недра России и на эти деньги создавал иллюзию “успехов”.
Мы предполагали, что конкуренция в частном секторе выявит массу резервов, выявит таланты. А на деле вместо конкуренции — разного рода махинации под крылом, а то и с участием чиновничества. Или под крылом криминала. Чаще — и тех, и других. И опять — нет хозяев.
И по-прежнему наша интеллигенция “не способна ни к какому делу”, не говоря уже о своем главном деле — быть мозгом нации.
Как и сто лет назад, российский сад все еще не обрел настоящего хозяина. Чехов и Розовский еще раз напомнили нам об этой ключевой для будущего России истине.
