Три официальных мужа было у Инны. Все трое — разных национальностей. Благородный грузин, бесшабашный казак, хитрюга украинец. Со всеми троими она не смогла быть счастливой. Инна считает, что супруги с самого начала достались ей с червоточиной. Или национальный менталитет у них был такой загадочный и абсолютно несовместимый с нашим? “Я так хочу иметь нормальную семью, воспитать хороших детей. А вместо этого получаю тычки в зубы и пересуды сплетниц”, — рыдает она после очередного облома в личной жизни. В своих неудачах она винит кого угодно. Кроме себя самой.Муж первый: грузинский Отелло“Гамарджоба”, — вежливо здоровался первый муж Инны с ее подругами и приподнимал по доброй традиции в знак приветствия воображаемую кепку-аэропорт.
Грузин. Из тех, кто окопался в столице в старомодные застойные времена и о своей родине вспоминал в двух случаях — когда надо было произносить цветистые тосты и заводить семью. Женитьба на русских не то чтобы запрещалась — не особо приветствовалась. Горячие парни на словах обожали шебутных московских красавиц — “Вах, какая попка пошла!”. Но жен себе тем не менее они находили на далекой родине.
С Тимуром Инна познакомилась в... тюрьме. После школы она провалилась в юридический — и, чтобы заработать необходимый стаж и льготы, устроилась в один из московских СИЗО. Принимала по описи передачки для заключенных.
— Все, кто наведывались сюда, представлялись мне ужасными бандитами, — вспоминает Инна, — я и представить себе не могла, что приведу к маме человека, с которым встретилась за решеткой...
Тимур был одним из тех, кто заглянул в ее окошечко с вместительной сумкой с продуктами. Его дальний родственник попался на краже. Невидимые узы крови, державшие семью словно стальные тросы, заставляли Тимура помогать несчастному.
Через полгода Инна вышла за него замуж. По расчету. Надоело скандалить с матерью из-за копеек и замазывать стрелки на колготках клеем. Она переехала в шикарную “трешку” в Филях и начала вести праздную жизнь: болтала по телефону и закатывала по вечерам одиноким подружкам шикарные банкеты, оплачиваемые из кармана благоверного.* * *На одной из тусовок у Инны появился и первый любовник. Неожиданно ей понравилось изменять мужу. “Однажды представила, что вот с этим волосатым существом с дурацким кавказским акцентом мне теперь спать до самой смерти. И больше ни с кем, никогда... Мне сразу дурно сделалось!”
К моменту ее беременности число партнеров перевалило за полтинник. Кто отец ребенка, она, естественно, не знала. Тимур же от радости чуть с ума не сошел. Закидывал подарками, устроил к дорогущему гинекологу.
— Удивительно, как мне все сошло с рук. Другие бабы шифруются, врут, на этом и попадаются. А я особо не пряталась, — говорит Инна. — Мне даже его жалко немного стало. У него ведь детей до этого не было. Не мог, наверное, а проверяться не хотел.
Обожаемого сына Тимур назвал Гелой. Мальчик родился светленьким, голубоглазым, курносым. Даже отдаленно не смахивал ни на мать, ни на отца. “Все настоящие грузины — блондины”, — тут же нашел объяснение доверчивый Тимур и привел в пример своего дедушку, на девятом десятке ставшего белым как лунь. Инне оставалось пройти последний экзамен — познакомиться со свекровью. Та открыто проигнорировала женитьбу сына. Лишь на рождение внука прислала телеграмму с приглашением приехать в гости.
— Мы взяли крошечного Гелу и помчались в Грузию, — вспоминает Инна. — Страху натерпелись, пока по горным перевалам в их деревушку добрались. А они нам там пир горой устроили. Человек пятьсот гуляло. Подняли со смертного одра дедулю, на которого наш сынишка якобы очень похож. Все с ним чокаются, целуются. Мне их обычаи не понравились — дикие какие-то. Я три месяца пожила, а потом сказала, что домой хочу. На прощание свекровь подарила мне пару золотых цепочек, сережки с бриллиантами, кольца в фалангу пальца толщиной...
Сына Инне не отдали: “Первые годы жизни грузин должен жить на родине, учить родной язык. Ты, если хочешь, здесь с ним оставайся. А хочешь — возвращайся в Москву”.
— В аэропорту ко мне подошла русская женщина: “Ты за грузином замужем? Что тебе родственники мужа подарили?”. Ну я и давай ей рассказывать да показывать. Она мои колечки повертела в руках: “Понравилась ты им, значит. Дорого они твоего сына оценили”, — вспоминает Инна.* * *Грудь набухла от молока. Привычные подружки и любовники не радовали. Муж уехал надолго куда-то по делам. Инна тосковала по своему русскому сыну, который по чьей-то злой прихоти должен был теперь вырасти настоящим горцем. Любимое ее развлечение в тот период — спускать в канализацию дареные золотые цепочки.
— Я возненавидела своего мужа. Открыто изменяла ему. Разве ж это мужик — наши Вани за такие проделки давно убили бы. Опять залетела и на аборт внаглую не пошла...
Тимур вернулся, когда Инна была уже на пятом месяце. Сам он отсутствовал около полугода. “Собирайся, идем гулять”, — кивнул, едва взглянув на пополневший живот.
— Он подвел меня к лестнице в общем коридоре и столкнул вниз. Очнулась уже в больнице — мама рядом плачет. Тимур тоже вроде бы расстроен. Остались мы с ним одни. Он извинился, сказал, что не мог допустить, чтобы я родила ублюдка: “Я сам виноват — оставил тебя надолго. Теперь ты уедешь в Грузию, подальше от соблазнов, будешь жить как нормальная женщина”. В противном случае Тимур пригрозил Инне разводом. А еще тем, что их общего ребенка она никогда больше не увидит.
— Гела тебе не сын. Открой глаза пошире, козел рогатый! — это был последний аргумент Инны, самый весомый.
Из больницы Инна поехала к родителям. Там уже ждали ее чемоданы со скудным девичьим приданым. Их развели задним числом в одном из московских загсов.
Через неделю в квартиру позвонили. На пороге стоял заплаканный двухлетний белобрысый мальчик в дешевой китайской курточке. “Гамарджоба, мама!” — первое, что он сказал Инне.Муж второй: ставропольский казак— Денег не было. Работы не было. Генка — так я имя сынишки в свидетельстве о рождении переписала — постоянно болел. Не климат ему здесь, видно, после теплой Грузии. То воспаление легких начнется, то бронхит... Алименты Тимур не платил. Он как-то очень скоро женился на грузинке. А я гордость в задницу засуну и ему звоню, плачу. Он тогда квартиру сменил, а ко мне подослал двух резвых мальчиков. Те мне все про мое будущее, если я от Тимура не отстану, быстро объяснили... Что ж: сама виновата, надо было держать язык за зубами, — свои злоключения Инна описывает обстоятельно.
Мать временно приютила у себя Гену. Но помогать заблудшей дочери наотрез отказалась: “Мало того что ты с иноверцем жила, так теперь будешь тут шалавиться”. Инна сняла самую дешевую комнатку в коммуналке. Торговала на рынке. Ела дешевые супы из пакетиков и с ухмылкой вспоминала те времена, когда от безделья топила в раковине толстенные золотые цепочки.
— Идею поехать на Ставрополье, пасти овец, мне подкинула подружка, — вспоминает Инна. — Они с мужем так на иномарку заработали. Из меня, конечно, пастух никудышный, но я уговорила отправиться с собой двоюродного брата Славку. Он должен был за скотом ухаживать, а я его — обедами кормить.
...У 17-летнего казака Миньки давно пробились усы. И сам он совсем не походил на вчерашнего школьника. Плечистый, кудрявый — точь-в-точь как его свободолюбивые предки, столетиями грудью прикрывавшие юг России. Умом парень, правда, особо не вышел, но для того, чтобы трактор водить, мозги и не требуются.
— Как увидела Миньку, так меня и повело. Стою дура дурой, передничек залатанный, ненакрашенная, в тапках на босу ногу... А он, коняга, ржет: “Что уставилась? Понравился?!” Так мы и пошли с ним в хату, раздеваясь на ходу. Уж сколько у меня было мужиков, но такой горячий да молоденький — в первый раз! * * *Она была старше второго мужа почти на шесть лет. И всего на девять младше очередной свекрови. Та неожиданно ласково приняла молодуху. “Минька у меня дурачок, в школе плохо учился. Ему умная баба нужна!”
Обрадованная мать из Москвы прислала контейнер с подарками — телевизор, видеомагнитофон, стиральную машину. “Геночку я вам пока не отдам, пусть со мной живет, так спокойнее, — написала в сопроводительном письме. — Он меня уже и мамой стал звать. Только бы ты счастлива была, доченька. Сразу не рожай, еще одного внука без отца растить сил у меня нет...”
Инна была уже беременна, когда отец Миньки заболел раком. Какой-то сложной, открытой формой. Все тело его покрылось чудовищными язвами. Они лопались, а на месте прежних гнойников тотчас вырастали новые пузыри.
— За свекром тебе ухаживать. Ты — городская, образованная, — предупредил Минька. — И вообще, у нас брюхатые бабы не ленятся. Коров доят, на семью стряпают, мужа обхаживают. А ты, слабачка, по утрам на двор бежишь и блюешь.
В женскую консультацию в райцентр Инну не пустили — “еще чего, в нашем селе отродясь такого не было”. По утрам, приготовив завтрак на всю ораву, она обмывала умирающего свекра и выслушивала от него гадости.
Характер из-за болезни у деда стал невыносим. Нередко тот запускал в невестку тяжелым сапогом. По вечерам жаловался сыну: “Жена твоя меня плохо лечит. Хочет уморить!” И тот, недослушав, тяжелым кулаком приучал Инну к суровым казачьим порядкам.
— Думала раньше, что такое только в кино может быть: “Сними, дура, с меня сапоги, я спать хочу!”. Любила я Миньку, потому и терпела. Уйду в погреб, обниму колбасы домашние, пахучие, что на крюках под потолком висят, — и ору. А ночь настанет, Минька меня обнимет. И ничего, кажется, больше уже не надо. Все ему прощаю.* * *Беременная баба — не женщина, а уж родившая — и вовсе тягловая лошадь. Дед умер на следующий день после появления на свет Захара.
— Я стала самой бесправной в семье. Все хозяйство на меня бросили — и коров доить, и крышу крыть. Смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Мне было чуть больше 25 лет, а выглядела на сороковник.
“Минька, поедем в Москву. На работу пойдешь. Все у нас наладится”, — каждый день приставала Инна к мужу. Может, и не уговорила бы, да его в армию взяли, и по какой-то счастливой случайности попал парень не в соседнюю со Ставропольем Чечню, а в элитный кремлевский полк.
— Это были самые лучшие мгновения в моей жизни. Все бросила — телевизор, видеомагнитофон, чтобы свекровь не подумала, что назад не вернемся. А сама точно рассчитала — Миньке в Москве понравится.
Дембель Минька и вправду домой не спешил. Но на работу тоже не устраивался. Лежал на диване и почем свет клял жену.
— Мне земля нужна, тракторист я классный, — обычно выступал он. — Вы поломали мою светлую казачью жизнь. Меняйте квартиру в Москве на домик в деревне, а иначе поминай как звали.
Пару раз он паковал чемодан. Нанимал на женины деньги такси до вокзала. Инна, растрепанная, простоволосая, с вечным фингалом под глазом, кидалась под колеса. “Ладно, на сегодня тебя прощаю. Но завтра беру билет домой!”
Первой не выдержала теща. Походила по агентствам недвижимости и все-таки нашла подходящий вариант размена. Себе — “однушку” в Подмосковье. Молодым — хибарку где-то под Зарайском.
Однажды Инна вернулась домой с работы, а дома — тишина. Ползает по полу описавшийся Захар. На столе записка корявым почерком: “Жить с табой больши ни хачу. Уехал навсигда дамой. Там мне лудше жить. Да сведания. Твой Минька”.Муж третий: гарный хлопецПо вечерам, обхватив пухленького Захарку, она рыдала в подушку. И не знала, в чем ее вина. В том, что любила Миньку до смерти и ни разу ему не изменила?
— Не могла я его забыть. От горя и пить начала. Благо в деревушке, где я поселилась, это дело любили. Подружки у меня появились новые, полюбовнички. У их жен глаза на мокром месте, а мне все равно. По округе слух пошел, будто я колдунья и мужиков привораживаю. Больно надо — они и так готовы, стоит пальчиком поманить.
“Ауди” Игоря застряла в болоте на подходе к деревне. Инна шла мимо, подтолкнула. Слово за слово. Она узнала, что сам он родом из Крыма, но давно переехал с семьей в Москву, держит пару магазинчиков, а здесь оказался проездом.
Задержался он у Инны на вечер, а опомнился через неделю.
— Он не был мне нужен — так, развлечение на выходные, — усмехается Инна. — Когда он предложил мне поехать с ним в Москву — я не поверила. Думала, что это водка в нем говорит.
Возвращение было не триумфальным, зато быстрым. В тот же день Игорь снял большую квартиру и заставил перевезти туда от матери старшего Гену. Он оформил развод с женой и предложил Инне в скором будущем записать ее мальчишек на себя.
— Это как в сказке все происходило. Так не бывает. Мне подруги говорили, что завтра он очнется и вернется к законной половине. Та приходила к Инне, плакалась: “Вам Игорь чужой, верните мне мужа. Хотите, я вам денег заплачу?”
Инна смеялась, слушая несчастную женщину. Она не настаивала на официальной регистрации, но влюбленный избранник буквально силой заставил ее расписаться. “Кольца, платье, друзей позовем. Я хочу, чтобы все у нас с тобой было серьезно...”* * *Они уже начали обставлять квартиру. По вечерам все вместе смотрели телевизор или ехали в гости. Инна перезнакомилась со всеми друзьями нового мужа. Мальчишки называли чужого дядю папой.
Идиллия закончилась внезапно. Против Игоря возбудили уголовное дело. Ему вменили какие-то крупные налоговые преступления, да еще и связь с бандюками. Должны были арестовать, но он вовремя ударился в бега. Поцеловал Инну, как солдатку, на прощание и пообещал, что обязательно вернется. Уехал на родную Украину, туда же под шумок слиняла его первая семья.
— Об этом я узнала уже потом, когда получила по почте справку о заочном разводе, — плачет Инна. — Оказалось, что он должен всем, кому только можно. Давно жил в кредит. Деньги начали с меня трясти, а не с его бывшей жены. Никто ж не знал, что он ей на Украине целое состояние оставил. И сам туда же смылся. А наша милиция с хохлами не сотрудничает, так что вряд ли его выдадут. Этот козел заранее отлично придумал, как себя с семьей обезопасить. Подставил меня, чужую, глупую бабу.
Сейчас Инна торгует на рынке мясом. Продала свой домик в деревне. Вместе с сыновьями ютится у мамы в крошечной подмосковной “однушке”.
— И почему же я такая несчастная? — тоскливо вопрошает она, взвешивая мягкую филейную часть для какой-нибудь роскошной дамочки. — Я ведь тоже могла быть на ее месте и иметь все. И все потеряла.
Ее новый хозяин, обрюзгший кавказец, так не считает. Он говорит ей, что каждому дается по его делам и главное — все “не просрать”. Платит мало. Больше грозится уволить.
Для того чтобы окончательно расплатиться с долгами Игоря, Инне понадобится ровно полтыщи лет. Она уже подсчитала. А дома мать качает люльку с ее дочкой, годовалой Ксенией Игоревной.
— Когда Ксюша вырастет, я обязательно научу ее, как жить и как не повторить мои ошибки, — надеется Инна.
А что ей еще осталось, кроме надежды?
