У моего соседа, узбекского полковника, три жены. Официальные. На его родине это разрешено законом. Когда полковника направили учиться в Российскую академию МЧС, он взял одну жену с собой. Она скрашивает его будни и зарабатывает на жизнь, пока он оттачивает мастерство узбекского спасателя. Полковнику — хорошо. Ему тайно завидуют российские офицеры...
Гарем — несбыточная сказка для российского мужчины. Многие изменяют женам. Но открыто жить с несколькими женщинами боятся. Да и традиция многоженства умерла на Руси со времен крещения.
А может, и не умерла. В Ярославской области живет замечательный человек по фамилии Герасимов. Он своего женолюбия не скрывает. Его фамилию носят семь детей, рожденных от... пяти жен.
Дождь, как щетка, счистил осеннюю позолоту. Расцарапал лес и оставил голышом.
Старая “Волга” с оленем на капоте затихла у дороги. Трое мужчин разбивают об оленя вареные яйца и едят пресными. Соль отсырела...
— И в этом боговдохновенном месте живет султан?!
— Чем плохо место? Тихо...
— Жены царя Соломона предпочитали дворцы.
— У нас здесь — Ярославская область.
— Поэтому и не верится. Однако вот идет селянка. У нее спросим.
Женщина в резиновых чоботах проходит мимо завтракающих.
— Скажите, матушка... дом Герасимова?..
— Машиниста или что кроликов разводит?
— У которого жен много...
— А-а. Ёбр-террорист, — от дождя у женщины блестит лицо и горят щеки, словно их обмакнули в малиновый компот. — За промтоварным...
— А что он за человек?
— Да как и мы — голь подрейтузная...
И женщина идет дальше, не оборачиваясь.
Брови уголочком
— Доброе утро!
Нет ответа.
— Хозяева!
Тишина.
— Есть кто живой?..
Из комнаты появляется голова молодого человека:
— Отец, к тебе пришли! — голова скрывается.
Слышен утомленный кашель. Скрипят половицы, невидимый человек шмыгает носом. Звенит пряжка на ремне и с шумом натягиваются брюки. Наконец появляется сам... Очень невысокого роста мужчина с хмурыми треугольными бровями. Бородатый.
— Не звонили вчера. Я думал, не приедете...
— Мы вас разбудили? Но уже десять утра.
— Я ложусь в пять... Проходите в комнату. Я умою лицо.
На полках в гостиной стоят томики перестроечного “Нового мира” и “Знамени”. Бородач тихо входит в комнату. Все молчат.
Что мы знаем об этом человеке? У царя Соломона было тысяча жен. У князя Владимира — семьсот. У Владимира Герасимова — пять. Первая — официальная, другие четверо — гражданские. История этого многоженства длится в общей сложности четверть века. Герасимову 49 лет, и столько же — его супруге Раисе. Остальные женщины — две Людмилы, Алена и Евгения — моложе. Жене, например, 28 лет. Три месяца назад она родила Герасимову дочку. Детей у Герасимова семеро. Вся необычная семья проживает компактно, но раздельно. В пяти домах села Заречье. (Имена женщин и название деревни изменены. — Авт.)
Теперь мы сидим напротив новоявленного ярославского султана и думаем. За что его припечатала женщина на дороге?.. “Султан” медленно ворочает глазами. Он еще не проснулся. И вообще беседовать ему неохота.
— Может быть, вы посмотрите, чем я здесь в принципе занимаюсь? — спрашивает хозяин.
В принципе Владимир Владимирович — директор местного очага культуры. Он возглавляет зареченский ДК. Герасимов пишет стихи и музыку. И сам исполняет ее вместе с детьми. Неплохие песни, кстати, душевные. Но творчество зареченского поэта не интересует общественность. Общественность беспокоит его личная жизнь...
В этом трагедия Герасимова. Он жаждет участия и не находит.
— Сейчас Раиса придет, — тоскливо говорит он. — Старшая жена. Она сообразит кофейку...
Вот здесь мы оживляемся.
Муки танкистаДоподлинно известно, что Владимир Герасимов служил в танковых частях. (На День танкиста собираются все жены и дети, невзирая на разногласия.) Затем наш герой учился в медицинском техникуме и училище культуры города Ярославля. Вернулся в родное Заречье и сменил на посту руководителя местной самодеятельности. (Своего отца, между прочим.) Раиса училась с ним вместе, но оставалась незамеченной. Пока ее не отправили руководить в Заречье танцевальным кружком. В 1978 году Герасимов открыл счет. То есть женился...
Он говорит торопливо и сбивчиво. Как человек, сотни раз рассуждавший об одном и том же. Он устал, ему надоело. А деваться некуда. В его речи много бессвязного и запутанного, а имена существительные встречаются крайне редко.
— Рая самая благородная, — говорит он. — И своих, и нет... детей забирала, к матери возила. В город на экскурсию, отдохнуть. Она быстрее всех привыкла. Смирилась...
Между тем старшая жена — уже в доме. Дом заметно оживает с ее появлением. Открываются и хлопают двери. В коридоре шепчутся люди. Бряцают ведра. Светло-рыжая дородная женщина входит в комнату.
— Если бы Рая меня бросила, я бы не выжил, — тут же заявляет Герасимов.
Женщина словно не замечает. Опустив глаза, застилает скатертью журнальный столик.
— Вы раздеваться будете? — говорит она.
И тут мы вспоминаем, что не сняли курток...Любовь на песочкеГлаза какие-то неуверенные. Стесняется, раздумывает, подбирает слова. Боится обидеть. И страстно желает быть услышанным.
Его не удивляет, что один мужчина сожительствует с пятью женщинами. Он хочет донести правду. Правда заключается в стихах и детях. Только это достойно внимания. Герасимов — мыслитель. По крайней мере стремится. Женщины служат ему источником вдохновения.
Слова подбирает осторожные. И вообще сторонится подробностей. Объясняется, почти не глядя на собеседника. Увлеченно оправдывается и мучается. Мучения, кажется, искренние...
— Если жизнь длиною в метр, то первые десять сантиметров — женщину любишь. А остальные — тянешь с ней лямку. Выходит, любовь — это страсть.
— Как это вы, верующий, можете так говорить?
— А я так и не говорю. Вы меня подталкиваете. Слово “любовь” я вообще не употребляю. Грешно мне. И перед людьми стыдно.
— Что ж, и женщинам своим никогда не говорили?..
Герасимов мнется. Втягивает шею, как гвоздь в доску. А я его вытаскиваю.
— Да говорил, конечно. Неискренне. Лапшу вешал по необходимости.
— Какой необходимости?
— Производственной. Когда надо женщину успокоить. Привести в себя. Но во всем остальном я был честен.
Многоженец Герасимов, попивающий кофе из чашки с кружочками, не обманывал женщин. Не изворачивался. Не скрывал. Не тянул силком. Не выделял из прочих. Не насиловал. Не дарил подарков. Не поддерживал материально. Уверяет, что предупреждал об опасности жизни с ним. И факт: женщины соглашались добровольно. Они как раз не стеснялись признаваться ему в любви.
— Людмила-первая была дочерью председателя колхоза, — Герасимов ломает печенье и опускает его в кофе. — Для нее это был настоящий позор. Но она же пошла. Я — добрый человек, а внутри — гордец и эгоист. И не стоит пользоваться моей добротой. Будет хуже. Будет — по-моему...
Зачем прикидываться? Я отлично понимаю этого человека. Герасимов — отнюдь не “террорист”.
Женщина — уникальное природное образование. И нет драгоценнее вещи, чем ее доверие. (Впрочем, как и доверие ребенка.) Благодаря этому чувству она раскрывается, как ракушка моллюска. Становится беззащитной и хрупкой. Но на этом зыбком песочке она способна преобразить жизнь из самого завалящего материала. Влюбленная женщина изменяет жизнь. Потому что любовь для нее — творчество. И если мужчина знает об этом — он в полном шоколаде. Стоит ему помочь женщине-моллюску раскрыться, любовь прольется и на него золотым дождем.
Герасимов, видимо, сумел подарить своим “женам” (каждой в отдельности) ощущение их неповторимости. В ответ женщины добровольно приняли крест его любвеобильности. На первых порах, конечно. Но женщина без претензий, как мужчина без обеда: сырой полуфабрикат.Пятерка ГюльчатайЖены Герасимова зарабатывают на жизнь самостоятельно. Это естественно. Зарплата их общего мужа в доме культуры не превышает 1500 рублей. Раиса трудится воспитателем в детском садике. Людмила 1-я — в сельпо. Людмила 2-я — руководитель изостудии. Алена — преподаватель филологии в местном колледже. А младшая Евгения — главный бухгалтер небольшого магазина. У всех, конечно, свои подсобные хозяйства с капустой, морковью и бульбой. Сам глава клана в жизни не держал в руках лопату. И искренне удивляется, как семечко в земле превращается в жирный баклажан.
О семейных неурядицах Герасимов рассказывает захлебываясь. Начинает с середины, перескакивает и попутно вздрагивает. Наверное, они ему снятся...
Одна из его жен боится темноты, мышей, а зимой — одиночества. Как с этим справиться в деревне? Неизвестно. Другая жена искренне ненавидит маму. Живут они вместе и ежедневно грызутся до самозабвения. У третьей в доме агонизирует родственница. Она прикована к постели и умирает в течение последних девяти лет. Родственники терпеливо ждут. У четвертой вечно не хватает денег. В доме не бывает хлеба, зато полно дешевых китайских халатов. Пятая рыдает из-за любой мелочи: посмотрит телевизор... выронит градусник... забудет в гостях ключи...
Кто-то плохо относится к православию и не дает крестить ребенка. Кто-то не может найти общего языка с дочерью. Кому-то постоянно гадят соседи. Все жены по очереди впадают в отчаянье, закатывают истерики, требуют невозможного, сплетничают, интригуют и просто скандалят без повода. Герасимову влетает, когда он прется в нечистой обуви на кухню, разбрасывает вещи, стряхивает пепел на ковер или не думает избавиться от накопившегося мусора.
Герасимов живет, как на войне. Каждая женщина страдает ущемленным достоинством. Таят обиды и не могут простить мужу, что он — “ничей”.
Герасимов ответственно заявляет, что русская женщина для гарема не подходит.
Поэтому Герасимов привязан к детям. Они не столь изменчивы, как их мамы...
Он встает с дивана:
— Идем, я покажу вам свою келью.
И ведет нас в помещение за кухней. Жена Раиса, сталкиваясь с процессией, опять скромно опускает глаза. Не потому, что муж приучил. А просто ей так легче. В келье на стенах, обшитых деревом, висят бумажные иконки. И фотографии Владимира Владимировича в одежде монастырского послушника. Очень, кстати, ему к лицу.Кризис в келье— Здесь я прячусь от всех, — объясняет любвеобильный Герасимов.
— И как вы совмещаете веру с реальностью?
— А никак не совмещаю, — честно признается многоженец. — Про седьмую заповедь (“Не прелюбодействуй”. — Авт.) помню. И живу с чувством душевного разлада. Дети успокаивают.
— Каким образом?
— Священник в шутку называет меня — отец Владимир. Он говорит: женщины — плохо, а дети — хорошо. Моя надежда — на добрый суд. Их-то я люблю...
Фотограф просит Герасимова взять в руки томик Закона Божьего. Тот открывает книгу, вдумчиво смотрит в нее и говорит:
— Раньше жен объединяли мои творческие кризисы. Выпивал я... Требовал прийти сюда то от одной, то от другой. Они сопротивляются, но идут. Сидят, обхаживают. Ждут, когда снова в человека превращусь. Правда, уже три года не срывался.
— Вам их не жалко?
— Жалко! Стыдно! Свинство это!!! Бессовестный я человек!!! — Герасимов с чувством захлопывает Закон Божий. Вскакивает и понижает голос до страшного шепота: — Пошлость неимоверная! Сижу вечером с одной... О детях говорим, о школе. Поднимаюсь — и бегом к другой. И уже не о детях... Вообще ни о чем не разговариваем. Этим делом занимаемся. Я и сплясать могу голышом перед женой с баяном. Когда в настроении. А потом... Потом гадко... — он подходит ко мне и говорит в самое ухо с ненавистью: — Только помою его... И к следующей. Тянет с неимоверной силой. За тем же самым...
И скорбно замолкает. Смотрит на икону святого князя Владимира.
— У него было семьсот жен, — говорю я.
— Да?..
— Однако это не помешало ему крестить Русь.
— За все надо душу класть, — глубокомысленно заявляет Герасимов. — Раиса! — кричит он в кухню. — Может, ты что-нибудь обо мне хорошее скажешь?..
Нет ответа.
— Рая!
Тишина. На пол глухо сваливается мешок. Из него мячиками выкатываются четыре вилка капусты.
— Видите, они меня совсем не понимают. И стихи не читают. И песни не слушают...
— Я говорить не буду, — слышится окающий голос первой жены, Раисы. — Покормить могу, а говорить — нет.
— Что же, тебе и сказать нечего?
— Говорить ты у нас мастер. А я помолчу...
— И даже рубашки перед выступлением гладят без любви... Не как раньше, — сообщает Герасимов.
Нам пора. Необходимо заехать к одной из жен. Герасимов выходит провожать. Дождь рядит. Жухлая трава мирно спит в лужах. “Волга” медленно трогается, зареченский султан ускорят шаг и кричит:
— Мы же не поговорили о самом главном... О национальной идее! У меня есть предложение! Все ищут... слышите?..
— Что за идея?
— Надо воспитать любовь к малой Родине. Чтобы всякий прославлял свою деревню, городишко, хутор. Стихи, песни, заводы там... умные мысли... гордость... Чтобы все — о ней, о Родине... Это очень важно!
— Да, конечно... — говорю я.
А что мне еще сказать?ЭпилогМонастырь не восстановили. Здания отдали под студенческие общежития. В одном из корпусов, в бывшей женской келье, живет Алена Владимировна Г. Преподавательница филологии. “Третья” жена В.В.Герасимова.
— Что мне вам сказать...
Взгляд у женщины — тихий и обращенный внутрь.
— Объясните, что в нем такого... особенного?
— Ничего, — говорит Алена и загадочно улыбается. — Ни-че-го. Ни уверенности... ни спокойствия... ни силы.
— Тогда почему женщины так упорно рожают от него детей? И вы...
— Рядом с ним... — Алена поднимает глаза в нежных искорках... — и только рядом с ним...
Она смотрит на меня беспомощно. А я — с напряженно-глупым вниманием. В отопительной батарее с шумом лопается воздушная пробка.
— Я не знаю, как объяснить, — говорит женщина. — Не у меня одной так. У всех его жен...
За шкафом на полу лежит мальчишка. Он лежит на пузе, высунув язык, и рисует. Ему так удобнее. Это герасимовский младший сын.
Зато мне почему-то становится неловко. Стыдно перед маленьким человеком. За глупые вопросы к его матери.
— Как же вы так живете? — почти шепчу я.
— Так и живем, — отвечает женщина. — На краю чужого гнезда...
Осень умыли... Обманули глупую красавицу. Она думала, что с дождем станет еще ярче. А дождь сорвал с нее одежду, поматросил и бросил. Теперь она лежит в поле, в ста километрах от Ярославля, и ждет зимы.
У обочины притихла старая “Волга”. Трое мужчин — шофер, фотограф и репортер — доели сало, холодные картофелины и черный, с запахом сырости, хлеб.
— А все-таки первая жена лучше всех...
— Почему?
— Если бы она не простила, хрен бы чего вышло у этого греховодника.
— Все у нас на женщине держится...
Вздох. Тишина. Груженный сетками от железных кроватей “МАЗ” разбрызгал лужи. И пошелестел к Москве...
