— Что вы мне все твердите: родные да родные! Мы — чужие. Да я убить ее готова! Хоть бы не слышать ее никогда и не видеть...
Такой ненависти мне уже давно не приходилось наблюдать. Одна сестра отрекалась от другой. Причем не понарошку, а, как говорится, от всей души. Причина банальная — квартирный вопрос.
А ведь еще совсем недавно они были не разлей вода: Раиса и Алевтина — два сапога пара.
У них одинаковая походка, одинаковые жесты и фигуры. Одинаковые серые пальто, сшитые по случаю лет двадцать назад, с одинаково побитыми молью песцовыми воротниками. Их голоса по телефону не различают даже собственные дети.
— Раиску из 18-й квартиры родная сестра из дома выгнала, — шептались во дворе соседки.
Тетя Рая — тихая и безобидная старушка, бывшая учительница. Из тех, кто, выйдя на пенсию, целыми днями кормит голубей и выгуливает внуков.
Она жила вместе с матерью, 97-летней Полиной Андреевной. Старухи-вековухи во дворе одна за другой отправлялись на тот свет. Полина Андреевна, казалось, была вечной. Каждую осень сосед-пасечник продавал ей три трехлитровых банки меда. К весне те пустели. Ложка меда в день, ничего сладкого и жирного, никаких волнений — так продолжалось не один десяток лет. За свою долгую жизнь Полина Андреевна не позволила себе ни грамма алкоголя. Только на 90-летний юбилей гости уговорили ее пригубить немного шампанского. “Фу, кисло, на квас похоже”, — решительно отодвинула именинница бокал после первого же глотка.
Муж Полины Андреевны умер совсем молодым, через неделю после серебряной свадьбы. Та и слезинки не проронила на его похоронах.
Дочери — это была главная гордость Полины Андреевны. И единственное ее слабое место.
* * *
— Я воспитала детей как одного человека, — любила повторять Полина Андреевна. — Я никогда не показывала одной, что люблю ее больше, чем другую. Моим дочерям нечего делить — у них все пополам. Они друг за друга глотку перегрызут.
Младшая Алечка совсем не походила на старшую Раису. В молодости, очевидно, Алевтина была хороша собой, что и теперь еще сказывалось в ее демонстративных манерах и яркой губной помаде, победоносно алевшей среди морщин. Она жила отдельно и навещала мать с сестрой только в день их пенсии.
Забрав обе пенсии и проинспектировав кухонные шкафы, Алевтина Алексеевна с двумя полными сумками — крупа, картошка, консервы — покидала родительский дом.
— Жалко Алю, — вечером на дворовой скамеечке объясняла Раиса Алексеевна своим подопечным голубям. — У нее муж пьет и сын пьет. А мы с мамой богато живем — чего же не поделиться...
Алевтина была младше Раисы лет на десять. Она родилась в январе 44-го, в далекой сибирской деревеньке, ровно через девять месяцев после того, как ее отец, гвардии сержант, приезжал с фронта на короткую побывку домой.
Роды были трудными. Несколько месяцев Полина выхаживала слабую дочку, отпаивая ее коровьим молоком. На молоко она обменивала у сельчан то золотые сережки, то цепочку. Чем сильнее по ночам задыхалась от плача крошечная Алевтина, чем меньше оставалось в шкатулке семейных ценностей, тем самозабвеннее и жальче любила ее мать.
* * *
Непостижимым образом это трепетное отношение передалось и окружающим. Алечку боготворили все — от мала до велика. Хотя она особо на публику не играла. Могла и кавалера у подружки отбить, и языкастой соседке сказать пару ласковых. Алевтина переступала через жизненные коллизии, будто бы не замечая их. Может, поэтому ее любили.
Старшая Раиса казалась на этом фоне серой мышкой. Зато, в отличие от Али, она всегда была готова пожалеть любого и помочь... И глаза у нее постоянно были на мокром месте, и валерьянка под рукой.
Раиса и Алечка словно являлись наглядным примером философского принципа единства и борьбы противоположностей. Не дай бог, если кто решался обидеть Раису. Алевтина грудью вставала на защиту сестры. А та, хоть и старшая, платила ей в ответ поистине рабским обожанием.
После окончания учительского института Раису распределили на Дальний Восток. Она проработала больше года и собралась замуж, о чем телеграфировала родным.
— Немедленно возвращайся, мать при смерти, — получила нерадостный ответ, подкрепленный солидной врачебной справкой.
— Зачем вы меня обманули? — рыдала Рая две недели спустя.
— Ты глупая и ничего не понимаешь. С кем останется Алечка, если ты будешь жить у черта на куличках? — холодно рассудила Полина Андреевна. Смертельно больной она не выглядела. — Дети пойдут, и сюда ты уже так просто не выберешься. Если твой жених так тебя любит, то пусть приезжает к нам. Ну а если нет... — мать сделала неопределенный жест рукой.
— Зачем он тебе вообще такой нужен? — закончила за нее 13-летняя Аля.
Как и следовало ожидать, суженый не помчался за Раисой через весь Союз. Лет через восемь она, растерявшая даже зачатки былой миловидности, вышла замуж за человека много старше себя, вдовца с маленькой дочкой, и уехала учительствовать на село.
* * *
— Присаживайтесь. Чай будете? — вытирает Раиса Алексеевна покрасневшие глаза и кивает на колченогий стул. — Извините, но, кроме сушек, угощать нечем. В магазине я давно не была, давление высокое, — и тут же, без перехода: — А как там Алечка себя чувствует, не знаете? Не болеет ли? По телевизору передавали, что магнитные бури сегодня.
Новое жилье у тети Раи — тесная комнатенка в коммуналке, напоминает прохудившийся чулок. Такая же длинная и темная, а в конце — дырка света, балкончик.
В санузле нет лампочки — прежние владельцы, уезжая, выкрутили все патроны. Они и газовую плиту с собой увезли, и ржавые смесители, мотивируя это тем, что покупали их на свои деньги.
— Зачем же вы переехали в этот кошмар из отличной двухкомнатной квартиры? — ужасаюсь я, глядя, как вальяжно прогуливается по аляповатым обоям в цветочек семейство тараканов.
— Меня Алечка перевезла.
Почти до пенсии Раиса спокойно прожила в своей деревне. Вдалбливала в головы будущих доярок и трактористов сложные математические формулы. Закручивала за лето по сто банок солений и компотов для городской родни. Возилась с Алечкиным сыном.
Однажды, работая на огороде, свалилась без сознания. Инсульт. Врачи думали, что не выживет. Вытаскивать ее с того света было некому. Приемная дочка как раз сдавала экзамены в школе. У мужа опустились руки.
* * *
Сестра Алевтина взяла отпуск за свой счет. Она кормила ослабевшую Раису бульоном с ложечки. Переворачивала ее с боку на бок, чтобы не было пролежней, подносила судно, делала массаж. На свои сбережения покупала дорогие лекарства.
— Алечка меня выходила, вынянчила. Благодаря ей я сейчас жива, — свято верит тетя Рая.
Своих детей у Раисы не было после выкидыша. Она никому не рассказывала, как это произошло. Даже муж не знал.
— Беременность протекала у меня тяжело. Мне было уже за тридцать, токсикоз страшный, осложнения, — вспоминает она. — Послали меня в Москву на обследование. Остановилась я у матери, в нашей старой квартире.
— Хорошо, что ты здесь, — обрадовалась Алечка. — У мамы ремонт надо сделать, а мне некогда. А у тебя времени теперь полно.
Ночью Раю, напрыгавшуюся с малярной кистью, отвезли в больницу с кровотечением.
Они никогда не говорили об этом между собой. Лишь десятилетия спустя, сидя у постели парализованной сестры, Алевтина впервые заплакала и попросила у нее прощение за того неродившегося малыша.
Она думала, что Раиса без сознания и не увидит ее слез. Но та будто почувствовала их. И сердце ее задохнулось от любви и нежности.
Сейчас она говорит, что это был самый счастливый миг в ее жизни.
* * *
Неродную племянницу Оксану Алечка невзлюбила: “Зачем ты ее удочерила? Воспитывала бы моего сына, если в тебе материнский инстинкт взыграл...”
Именно тетя Аля, когда Оксана подросла, рассказала ей всю правду о ее рождении: “Девчонка должна знать, что она нам — никто”.
— В детстве, когда я приезжала в гости к бабушке, Алечка придиралась к любой мелочи, чтобы сорвать свою накопившуюся злость, — вспоминает Оксана. — Как-то я заикнулась об этом маме, но та сказала, что такого не может быть.
Только в четырнадцать лет, оставшись один на один с теткой, подросшая Оксана сумела дать той достойный отпор. С тех пор в отношениях с племянницей Алечка сохраняла нейтралитет.
— Я ее ненавижу и бабку тоже, — негодует Оксана. — Тетка из тех людей, что без сожаления перешагивают через других. Я думаю, что в ее системе ценностей вообще не существует деления людей на “плохих” и “хороших”. Есть она. Есть окружение, которое обязано ей поклоняться. Остальные — мусор. В принципе, Алечка по-своему очень любит мою маму. Но это любовь хозяина по отношению к вещи. Захочу — на полку поставлю, захочу — выброшу. А как только сестра вышла из ее повиновения, так стала злейшим врагом.
* * *
— Мы пропишем тебя в родительской квартире. Не век же тебе в деревне мучиться и воду из колодца таскать, — мягко убеждала Аля Раису, приходившую в себя после инсульта. — Тем более что мама долго не протянет. А ее квартиру я терять не хочу. (Дело происходило до того, как разрешили приватизацию жилья. — Е.С.) Я бы и сама туда переехала, но мы с мужем стоим на очереди, и мне никак нельзя.
Раиса смирилась с вынужденным переездом и даже попыталась быть полезной — готовила матери обеды, стирала белье.
Потом принялась помогать еще и сестре. Два раза в неделю она ставила будильник на пять утра и тряслась в автобусе через весь город. “У Алечки намечена уборка. Без меня она не справится!” — так объясняла тетя Рая соседкам свои поездки.
Когда же сын Алевтины женился и молодая сноха наотрез отказалась жить со свекровью, Алечка задумала рокировочку. Сама с мужем она решила перебраться к Полине Андреевне, освободив собственное жилье для молодых, а старшую сестру переселить в коммуналку.
Раису поставили уже перед фактом очередного переезда. Но та, никогда и слова против сестры не вымолвившая, вдруг заартачилась.
— Жить мне осталось недолго, Аля. Позволь хотя бы помереть в родных стенах, — умоляла она. — Я бы уехала обратно в деревню, да после смерти мужа ты сама мой старый дом продала, чтобы с долгами за свадьбу сына расплатиться.
Строптивость всегда податливой сестры повергла Алечку в шок. Перевезти ближайшую родственницу насильно она не могла — юридически квартира была оформлена на Раису. Вот тогда все и увидели истинное лицо младшенькой. Ее ненависти не было предела.
— Райка сошла с ума. Она бьет маму сковородками! Я буду ее отселять, а сама перееду сюда, чтобы ухаживать за старушкой, — рассказывала она ошалевшим от такой новости жильцам дома и предлагала им поставить автограф на жалобе в суд. — Вы же не хотите, чтобы рядом с вами жила умалишенная?
Однако иск к производству не приняли. Тогда, дождавшись, когда Раису положат в больницу с давлением, Алевтина тайно перевезла ее вещи на новое место.
— Сестра меня после выписки на порог не пустила, в общем коридоре разговаривали, — плачет тетя Рая. — Она требовала, чтобы я ей отписала мамину квартиру. А она за это оформит на меня коммуналку.
— Ну и что вы?
— Судиться с ней у меня здоровья не хватит, — вздыхает Раиса. — Не на улице же мне ночевать? Я подумала, что, может, так и лучше: хоть маленькая комнатка, да своя.
* * *
— Райку жалеете? Лучше меня пожалейте! — встала в позу Алевтина Алексеевна, когда я принесла ей привет из новой “квартиры” тети Раи. Всем своим видом Алечка демонстрировала, что не намерена вести долгие светские беседы.
— Мой сын со снохой здесь совсем ни при чем. Это мама с Раей жить не хочет. А оставить столетнюю старуху одну я не могу. Считайте, что я пожертвовала своим спокойствием ради благополучия матери, — переводит дыхание Алевтина Алексеевна. — И потом, почему родительская квартира после смерти матери и сестры должна достаться совсем чужой для нас Оксанке?
Я связалась с Оксаной, падчерицей Раисы Алексеевны. Спросила, как она относится к тому, что ее мать выбросили из родного дома.
— Мне эти старухи до смерти надоели, — проводит рукой по горлу Оксана. — Судиться с теткой из-за квартиры я не стану. У меня тоже семья и дети, мне спокойствие дороже. Нам с мужем проще назанимать денег и купить матери “однушку”, но ведь она-то как раз и не хочет никуда переезжать. Надеется, что Алечка опомнится и помирится с ней. Я знаю, мама ходит в свой бывший двор и плачет под окнами. Мне соседи звонили...
Недавно тетя Рая все-таки согласилась переписать родительскую квартиру на младшую сестру. Комнатка в коммуналке также остается за Алевтиной. Та передумала ее отдавать. А когда сестер спрашивают, почему они совершили такой странный “чейндж”, младшая отвечает за себя и за Раису: “А не все ли равно, чья эта площадь по бумагам? Мы же родные люди...”
Комментарий специалиста
НАСЛЕДСТВО ДЕЛИТЬ — ЧТО ВОДУ ПИЛИТЬ
“Мой дядя самых честных правил...”
Внучатые племянники и пятиюродные братья, кузины бывших мужей и сводные прабабушки...
Возрадуйтесь — это свершилось.
В результате долгих и продолжительных дебатов Федеральное собрание приняло-таки на днях третью часть Гражданского кодекса, которая должна регулировать наследственные права российских граждан.
Отныне не только дети и супруги покойного могут требовать оставшееся после поминок добро, но и другие его родственники вплоть до восьмого колена.
Старые порядки наследования имущества в нашей стране действовали аж с 1922 года. После этого закон модернизировали всего раз — в 64-м году. Не меняли его по одной-единственной причине: наследовать в стране победившего социализма по большому счету было нечего.
С той поры многое изменилось. Появились богатые люди и, как следствие, — принадлежащие им ценные бумаги, компании, виллы на Кипре и банковские вклады.
— Но собственники не были уверены, что имущество останется в семье после их смерти, так как в старом кодексе об этом ничего не говорилось, — объясняет Елена НАХИМОВА, старший управляющий адвокатского бюро “Нахимова и партнеры”. — Я считаю, что новый закон обращен к человеку. Если раньше было всего две очереди наследования, то сейчас их стало в четыре раза больше.
— Внуки, племянники, троюродные тетки — да на такую прорву нахлебников и миллионного состояния не хватит!
— Одновременно призываться к наследству никто не будет. Сначала, как и положено, идет первая очередь. А уж потом, если не объявятся дети и супруги, — все остальные. И так вплоть до восьмой очереди наследования.
— Но если прямых наследников много, а родительская квартира, которую они хотят между собой поделить, всего одна?
— Вопрос сложный. Наша пресловутая приватизация породила такую ситуацию: в начале 90-х годов гражданам упорно внушали, что если они срочно не приватизируют квартиру в совместную собственность без определения долей, то наследование не наступит. Что мы в результате этой ошибки имеем: одинокая дочь после смерти матери вынуждена впустить на свои квадратные метры ранее проживавших отдельно брата-алкоголика, сестру с малолетним потомством... А как же — по старому закону эти люди имеют право на свою часть наследства, оставшегося от матери.
— А по новому закону, получается, не имеют?
— Имеют, конечно. Но превращать квартиру в коммуналку уже не нужно. Долю наследства можно отдать в виде денежной компенсации или другим реальным имуществом. И еще один серьезный момент — по кодексу 64-го года право на обязательнуюю долю в наследстве гарантировалось несовершеннолетним или нетрудоспособным детям, нетрудоспособным супругам и родителям, а также нетрудоспособным иждивенцам. Они твердо получали 2/3 от той доли, которая им была положена по закону. Сейчас размер обязательной доли снижен до 1/2 и, кроме того, суд вправе ее уменьшить еще.
— Но это же несправедливо — иждивенцев обижать...
— Для кого-то получение обязательной доли действительно принципиально, а кто-то ее потерю просто не заметит. Многие наши олигархи стремительно приближаются к пенсионному возрасту. Что же — признавать их нетрудоспособными иждивенцами?
Как прогнозируют специалисты, проблем с изменением наследственного законодательства будет предостаточно. И, возможно, наши суды просто завалят исками недовольные наследники разной степени родства.
— Конечно, аферисты и мошенники вполне могут отыскать лазейки и в новом кодексе. Там, к примеру, появилось понятие “простого завещания”, когда человек пишет на листе бумаги, кому он хочет отдать свое имущество, и не заверяет этот документ нотариально. Так что без судебных разбирательств во многих случаях не обойтись, — продолжает свой комментарий Елена Нахимова. — Но жизнь не может стоять на месте. Иначе мы не только свое законодательство не создадим, но и классическое римское право потеряем.
