ЛЮБОВЬ И МУЛЬТИКИ

— Наконец-то! — сам себе улыбнулся жених, когда новобрачные вышли из загса. Потом закрыл глаза и добавил:

— Не могу поверить — неужели это все-таки произошло?

Он любил ее почти сорок лет. Только через 35 лет дождался первого поцелуя: когда она впервые позволила ему чмокнуть себя в щечку, он так разволновался, что попросил воды. Ничего удивительного — ведь тогда ему стукнуло уже 76. А четыре года спустя они поженились.

Напиши об этой любви беллетрист, мы сказали бы: такого в жизни не бывает. Оказывается, бывает. Уникальные, потрясающие письма и

рисунки — свидетельства этой любви.

Вряд ли у нас в стране найдется человек, который не знаком с Владимиром Сутеевым. Даже те, кто не может припомнить этого имени, наверняка знают Чиполлино, доктора Айболита, Пифа, Мойдодыра, Кота-рыболова, Козленка, который умел считать до десяти, и великое множество других веселых и добрых героев, нарисованных им для детских книжек и мультиков.

Сутеев — это детство не одного поколения наших соотечественников. Его называли “русским Диснеем”, и неизвестно, кому из двух выдающихся художников такое сравнение должно льстить больше.

Впервые он увидел ее на киностудии “Союзмультфильм”, куда она, выпускница курсов художников-мультипликаторов, пришла работать. Это произошло в 47-м году. Он был зрелым 45-летним мужчиной, прошедшим всю войну, имевшим горький опыт несостоявшейся семейной жизни: первый брак Сутеева развалился вскоре после его возвращения с фронта. Она — хоть и моложе на 13 лет, но тоже далеко не девочка — была всецело поглощена своей семьей, дочкой и любимым мужем. И все же Владимир Сутеев влюбился в нее в первого взгляда, сразу, окончательно и навсегда.

— Конечно, есть женщины красивее, чем Таня Таранович, — говорили о ней на студии, — но обаятельнее вряд ли.

Жизнелюбивой, одаренной Татьяне все в этой жизни было интересно — она любила петь, прекрасно вышивала, водила машину, увлекалась фотографированием, прыгала с парашютом… Но художник Сутеев оставался за бортом ее насыщенной жизни. Она восхищалась его талантом, ценила его мягкий юмор, интеллигентность, душевную тонкость — и только.

— Тебе ничего не светит, — убеждали его сослуживцы, — она обожает своего мужа.

Владимир Григорьевич не спорил: что толку спорить с очевидным? Он не пытался добиться взаимности, он просто любил. Единственной “вольностью”, которую он позволял себе, были письма. Иногда она отвечала на них, чаще — нет, но он все равно писал, потому что не делать этого было выше его сил.

“Не знаю, как начать письмо, как к Вам обратиться: милая Таня? Можно?.. Милая Таня! Вы обещали мне ответить, и я буду ждать теперь, когда в моих руках будет драгоценное письмо, написанное Вашей Рукой… Я знаю, что Вы уже ничего другого мне не скажете, но иметь от Вас хоть что-нибудь для меня счастье необыкновенное. Я берегу Ваши два письма, я знаю их наизусть, я целовал их, хотя в них много горького для меня… Вы мне написали правду, что никогда не полюбите меня (я этого всегда боялся, боялся этой определенности). Я жил неизвестностью…

Все мои работы наполнены любовью к Вам, и все Вам принадлежит...”



* * *

На фронте Сутеев крепко выпивал. “Доводилось пить даже одеколон, — рассказывал он. — Ничего особенного, такое впечатление, что пьешь спирт и закусываешь мылом”. Пристрастие к спиртному перешло и в мирную жизнь.

— Вы напрасно так много пьете, — как-то сказала ему Татьяна.

— Какой же я глупец, сам не мог догадаться, что вам это не понравится! — хлопнул он себя по лбу. С того дня и до самого конца своей жизни больше он не выпил ни рюмки.

В середине 50-х Владимир Григорьевич женился — одиночество тяготило его. У новой супруги было слабое здоровье, Сутеев очень заботился о ней, но что касается любви, увы… Сердце его по-прежнему принадлежало Тане Таранович, и только ей. Он продолжал писать письма.

“Я знаю, что уже теряю чувство собственного достоинства, знаю — Вы перестаете меня уважать, но что мне с собой делать? Я знаю, что у Вас уже сложилось обо мне представление, как о глупом и тупом человеке, у которого мысли ворочаются как булыжники, и даже их он не может выразить своим каменным языком. Но уверяю, это от счастья видеть Вас и говорить с Вами. Я не помню того, что говорю Вам, я в это время мысленно молюсь на Вас и весь трясусь от страха, как бы мне чего-нибудь не испортить и не сломать из того, что уже есть: право иногда видеть Вас и молча любить Вас...

Мои мысли теперь стали скромнее. Я старею, и у меня уже меньше надежд, но я всегда буду Вас любить, а люблю я Вас все больше и больше. Ваше счастье для меня много дороже моего собственного.

P.S. У меня скоро выходит новая книжка, я Вам ее пришлю, можно?”

Он — художник, сценарист, режиссер — выпускал все новые и новые книги и мультфильмы, становился все более знаменитым, маститым, всенародно любимым. У нее родилась внучка, которая полностью захватила ее внимание. Но ничего не менялось в его отношении к ней.

“Я понимаю, что годы идут, что я выгляжу все смешнее и смешнее, но я ничего не могу поделать. Сколько раз я был в студии не повидавши Вас. Все из глупой трусости, боязни быть смешным и глупым. И как стыдно и грустно уходить, зная, что Вы тут, так близко и далеко. Как я счастлив, что Вы есть! Я давно уже ни на что не надеюсь, но я не могу не любить Вас и не сердитесь на меня.

P.S. Если будете писать, то напишите, пожалуйста: можно ли мне еще написать Вам?”



* * *

Некоторые свои письма он не отсылал — те, которые, на его взгляд, могли бы расстроить ее, быть ей неприятны. Их нашли среди прочих бумаг Сутеева уже после его кончины.

“Это письмо будет жестокое и злое (если я смогу). Это последние слова, обращенные к Вам, за ними тьма, старость и смерть... Все самое красивое, самое светлое пришло после войны, когда я был раздавлен, измучен, ранен и никуда не годился. Но я встретил Вас... Я полюбил Вас внезапно для себя, и вдруг вся страсть, никогда не испытанная, обрушилась на меня. Но Вы! Вы не проявили ко мне самой обыкновенной человеческой доброты, и я боюсь, что у Вас ее совсем нет. (Теперь я понял, что Вы недобрая, но все равно... люблю.) Вы хотели отдать меня другим женщинам, лишь бы успокоить меня! Этого я простить не могу, ибо самого плохого, никудышного вздыхателя не отдают и не посылают к другим. Это презренье к человеку, а я этого не заслужил...”

Когда в 67-м году Татьяна Александровна вышла на пенсию, он лишился единственной возможности видеть ее. Несколько лет полной оторванности от любимой женщины — в эти годы он даже не писал ей. Однако оторванность была лишь внешней — думать о ней он не переставал ни на минуту. А в 1972-м умер муж Татьяны Александровны. Узнав об этом, Сутеев долго не решался позвонить ей. Собрался с духом только два года спустя. День 3 октября стал для Владимира Григорьевича памятным — в этот день она согласилась увидеться с ним. С тех пор каждый год 3 октября он будет поздравлять ее с праздником их собственной Октябрьской революции.

Он стал постоянно навещать ее — большей частью дома у ее дочери Элеоноры, где после рождения второй внучки Татьяна Александровна проводила почти все время.

— Владимир Григорьевич обязательно приезжал к нам раз-два в неделю, заглядывал ненадолго, от силы на час, — рассказывает Элеонора Сергеевна. — Времени у него было очень мало — жена тяжело болела, потом ее парализовало, он не мог отлучиться от нее надолго… Маленький, худой, запыхавшийся, какой-то неухоженный, плохо одетый — он буквально светился счастьем, когда появлялся у нас на пороге. Он всегда приносил какую-нибудь игрушку моей младшей Танюшке, спрашивая при этом: угадай, кто живет у меня в портфеле? А когда уходил, то все время смотрел на маму и обязательно что-нибудь забывал: то портфель, то беретку — он всегда носил такую беретку с хвостиком, в каких обычно изображают художников…”

Сутеев никогда не был практичным, деловым человеком. Несмотря на свою известность и огромное количество созданных им мультфильмов и вышедших книг, денег не нажил, жил в маленькой однокомнатной квартирке, обставленной старой обшарпанной мебелью. Однажды, уже в 80-х, Сергею Михалкову и ему предложили очень выгодный заказ — написать и проиллюстрировать книгу “Похождения олимпийского Мишки”. Владимир Григорьевич от этой работы отказался.

— Почему? — спросил его Михалков.

— Да неинтересно это! — пожал плечами художник.

— Ну и дурак ты! — резюмировал поэт.

Несмотря на свою невероятную любовь к Татьяне Александровне, несмотря на открывшуюся возможность быть рядом, Сутеев этой возможностью не воспользовался — не мог оставить парализованную жену. Чувство долга и ответственность оказались сильнее. А письма своей Танечке он продолжал писать, когда он или она уезжали куда-либо из Москвы.

“Я бесконечно люблю тебя, и всегда передо мной стоишь ты: светлая, нежная, добрая, как вся душа твоя, полная красоты и благородства. Живу однообразно: хожу в магазины, веду хозяйство и пытаюсь писать сценарий о курице, которая отправилась искать своего пропавшего цыпленка. Я сам, как курица, все думаю о своем цыпленке. Мой дорогой цыпленок где-то там, в предгорьях Кавказа. Как он? Любит ли он еще меня? Может быть, какой-нибудь наглый кавказский петух уже ходит около него, бросая черные пошлые взгляды, роет землю и квохчет с кавказским акцентом… Это все, Танечка, в порядке ревнивого бреда, но мне от этого не легче! Пиши мне скорее, побольше. Люби меня покрепче. Ты самая красивая моя сказка, самый красивый рисунок”.

Эти строки Сутеев написал Татьяне Александровне в Ессентуки, куда та уехала отдыхать со старшей внучкой Ирой. В ту пору ей было 65 лет.



* * *

Они поженились только в 1983 году, спустя год после кончины Софьи Ивановны, супруги Владимира Григорьевича. Свидетельницей на свадьбе была внучка невесты Ирина. Оглядев маленькую группу немолодых людей, среди которых выделялась девушка в светлом платье, сотрудница загса недоуменно спросила:

— А где же жених?

— Сегодня выхожу замуж не я, к сожалению! — рассмеялась Ирина.

Даже начав совместную жизнь, они очень долго не могли перейти на “ты”. До тех пор, пока младшая внучка Татьяны Александровны, Танюшка, отправившись с ними отдыхать в подмосковный Дом творчества, не заявила:

— Буду штрафовать вас! За каждое “вы” — пять рублей.

За время отдыха Танюшка собрала приличную сумму, но в конце концов добилась своего.

Было ли им трудно начинать общую жизнь сначала — в таком-то возрасте? Человек творческий, талантливый, не проявлял ли Владимир Григорьевич в быту сложностей характера, столь свойственных выдающимся личностям?

— Что вы! — машет рукой Элеонора Сергеевна. — Он буквально лучился счастьем, добротой, оптимизмом. Человек с таким чувством юмора просто не может обладать тяжелым характером. А человек, у которого сбылась мечта, — тем более! Мама с ним как-то даже помолодела, расцвела. Единственное, из-за чего она ссорилась с ним, — это когда он втихаря курил. Врачи ему категорически запрещали это...

Элеонора Сергеевна вспоминает о нем с такой нежностью, с какой не всякая дочь будет говорить о родном отце:

— Как он гордился своей новой семьей! Обожал, когда мы все вместе приезжали к нему на дачу, гулял с нами по улице и старался, чтобы нас — не только его жену, но и дочь, и внучек — видело как можно больше знакомых. Да, он очень любил домашнюю пищу, а мама терпеть не могла готовить, но мог ли он сердиться на нее за это? Я часто приезжала к ним, чтобы наварить-напарить всего побольше. Владимир Григорьевич говорил мне:

— Как вкусно, Лорочка! Только очень уж добродетельную пищу вы готовите. Хочется чего-нибудь остренького!

Он постоянно шутил, придумывал смешные четверостишия. А еще — зарисовывал каждый момент их жизни, изображая себя в виде утенка, а жену — в виде цыпленка, персонажей своей известной детской книжки. Делал это с присущей ему виртуозностью — будучи левшой, рисовал одновременно и левой, и правой руками. Этих рисунков у Элеоноры Сергеевны сохранилось около сотни...

Но со временем зрение у него становилось все хуже и хуже. Последнюю книгу — сборник стихов Чуковского — иллюстрировать ему помогала Татьяна Александровна. А потом настала полная тьма. В этой тьме утонули и цыпленок с утенком, и все прочее веселое зверье, которое он собирался нарисовать...

В больничной палате, куда его положили с безнадежным для такого возраста диагнозом — почечная недостаточность, — он, по признанию врачей, был самым тяжелым и при этом самым мужественным и оптимистичным пациентом, всех поддерживал, подбадривал, развлекал шутками. Но однажды молодая медсестра, пришедшая делать ему укол в вену, сказала:

— Ну-ка, дедуля, давай свою левую руку!

Услышав это безликое “дедуля”, он как-то сразу потух. Ответил с какой-то пронзительной безнадежностью:

— Левую руку не дам — это единственное, что у меня осталось.

А потом добавил с горечью:

— Мадам, вы, наверное, устали. Пойдите лучше отдохните. Не нужно мне никакого укола...

Умирал он долго и тяжело. Уже будучи без сознания, в бреду то и дело говорил о своих близких:

— Танечка, я сегодня ходил в магазин... Купил яблок, они очень хорошие... Скажи, пожалуйста, Лоре, чтоб взяла для девочек...

А когда Татьяна Александровна вытирала пот с его лица, он ловил губами ее руки и целовал их.

Вместе они прожили десять счастливых лет и умерли не в один день, но в один год. Владимир Григорьевич Сутеев — 8 марта 1993 года, не дожив нескольких месяцев до своего 90-летия. Татьяна Александровна пережила его на полгода — за эти полгода она состарилась на много лет, словно кто-то вынул из нее живую упругую пружину. С уходом мужа в ее жизни образовалась брешь, заполнить которую уже ничто не смогло.




Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру