...В нынешней Чечне, по сути, три трассы: на Хасавюрт, Моздок и Назрань. Это хорошо укрепленные дороги, на которых в пределах прямой видимости стоят мощные посты. Идут постоянные проверки на мины: то и дело приходится медленно тащиться за колонной саперов, которые, впрочем, не особенно утруждают себя — это видно даже невооруженным глазом. Солдаты просто неторопливо идут под прикрытием БТРов.
Но стоит свернуть с трассы вбок, как окружает безлюдье. Два-три километра — асфальт исчезает, все окутывает туман. И только по натужному рычанию машины догадываешься, что едешь в гору...
В салоне — напряженное молчание: мы въезжаем в самую опасную часть республики — Ножайюртовский и Веденский районы, которые до сих пор считаются оплотом боевиков. Водитель откровенно нервничает: “жигуль” бросает на скользкой, как каток, дороге из стороны в сторону. То и дело буксуем. Приходится вылезать под холодный дождь и, хлюпая в рыжей чеченской грязи, толкать авто. От этого настроение становится совсем мерзким.
Время от времени мы проезжаем через притихшие, совсем призрачные деревушки. В первую войну на этом перевале шли страшные бои. Сейчас каждое село заперто армейскими блокпостами, похожими на небольшие крепости. Но в 96-м году захват боевиков Грозного начался именно с того, что чеченцы сбросили за месяц с небольшим все эти укрепления. Отсюда до Грозного — километров тридцать-сорок. Идеальная позиция...
На этот раз решили не повторять прежнюю ошибку. С боевиками начали бороться их же тактикой — партизанской. Весной были созданы группы специального назначения. В каждую группу входит несколько специалистов-штурмовиков из российского спецназа, несколько оперативников ФСБ, саперы.
Вот в гости к таким ребятам мы сейчас и ехали...
Прошли замершее, разрушенное Ведено и углубились в лес. Дорога здесь разбита танками и БТРами, поэтому водитель с машиной остается на окраине райцентра, а мы с сопровождающим идем дальше. Месим грязь примерно час. Смешно, но дорога напоминает чем-то городскую улицу: навстречу идут дети, женщины с покупками, приветливые старики в высоких папахах... Правда, идут очень странно: след в след по траковой колее. Придорожные кусты, да и все леса вокруг буквально нашпигованы минами. Народ подрывается на них каждый день.
Чеченцы сами по себе очень религиозны, но набожность местных жителей — притча во языцех даже на Кавказе. Именно здесь — центр фанатичного, идейного сопротивления. Местные боевики признают только власть ислама. Вернее, тех догматов, которые они сами считают истинной религией. Именно этих людей финансируют международные радикальные организации.
Наконец выходим к уже привычным укреплениям на окраине крошечного села. Называю нужные имена, и вытаращенные глаза вышедшего навстречу Арсена искупают все мучения! Журналист здесь, в горах, — это такая же дикость, как, например, джакузи. Арсен — один из оперативников ФСБ, живущий безвылазно в горах с мая. Он и сам уже мало чем отличается от ваххабита, а человек из внешнего мира кажется ему, наверное, инопланетянином.
Меня отводят в “резиденцию” его группы. Это крепость внутри крепости. Военный городок, разместившийся на окраине, занимает часть села — а несколько домов находятся внутри городка за колючкой. В одном из них и живут новые российские “чекисты”.
Меня принимают по-королевски. Правда, старший офицер, командир группы, сразу убирает в сторону камеру и диктофон: “Не надо этого”. В полуподвале, служившем когда-то кухней, в углу — цветной телевизор, вместо кроватей — деревянные лежаки, в другом углу — целый ворох обмотанных какими-то тряпками снайперских винтовок. Меня устраивают на единственном диване, где почему-то сидит молчаливая чеченская женщина. Пока накрывают импровизированный стол, женщина теребит кончик платка. После кивка командира — выходит. Арсен качает головой, разливая коньяк.
— Водку не пьем, — объясняет он. — Да и коньяк, честно говоря, тоже не очень. Опасно.
Возвращается старший и, качая головой, садится за стол. Он тоже без маски.
— Ну что, за встречу, что ли?.. Вот занесло же тебя! — усмехается он и поднимает стакан.
После паузы мне рассказывают историю молодой чеченки:
— Ее муж был упертый ваххабит. С первой войны воюет. Молодой парень, лет двадцати пяти. И уже трое детей. Где-то месяц назад вернулся домой, — рассказывает Арсен. — Сдал мне лично схрон. Повел в лес, сам откопал. Говорит, просто устал... А вчера ночью — убили парня. Прямо дома. Вот так и живем...
Охота на “червяка”
Постепенно хмелея, мои собеседники становятся более откровенными. Оказывается, каждая группа, кроме прочего, охотится за конкретными лицами. Мои хозяева, например, пасут ни много ни мало, как “кошелек партии” — араба Абу Валида, который пришел на смену Хаттабу.
— Летом чуть не поймали гада, — качает головой старший — Смотрим, чувак по тропе идет — ну, взяли его. А это, оказывается, “червяк” был, наживка. Он идет по тропе первым, а за ним — в пределах прямой видимости — остальные. Мы-то тогда неопытные были... А потом он рассказал, что следом шел Абу Валид с чемоданом денег.
Второй “клиент” этих ребят — глава местного клана боевиков, чеченец Борзоев. Это невероятно жестокий и изворотливый командир. В иерархии боевиков он удостоился высшей почести — клички Волк. Сейчас, после гибели многих известных полевых командиров, Борзоев стремительно выдвигается на первые роли. Как сказали “мои” офицеры, это уже новое поколение, не знающее мира и выросшее только ради того, чтобы убивать...
Позже выяснилось, что мой собеседник — подполковник ФСБ; он два года буквально с боем пробивал в Москве создание подобных групп.
— Это на сегодняшний день единственная возможная тактика в горах. Только наша группа за лето изловила восемнадцать боевиков, — говорит он. — И не каких-то там непонятных чеченцев, арестованных при зачистке. Бандитов, на которых клейма ставить негде...
Потом мы говорим о “Норд-Осте”. Я вспоминаю гневную реакцию палестинцев на взрывы в Нью-Йорке. Ребята качают головой:
— Нет, не было ничего такого даже близко, — говорит Арсен. — Чувствуется, что народ устал. Понимаешь, палестинцы, при всем их недовольстве, под Израилем очень неплохо живут. А эти здесь — десять лет жизни не видят. Что при Дудаеве, что при Масхадове, что при наших. То есть народ элементарно устал. Здесь проблема в другом. Более старшее поколение уже наелось всем этим. А вот молодежь, которая выросла на войне, честно говоря, просто рвется в бой...
— Я не сказал бы, что это фанатики, — вступает в разговор старший. — Это очень расчетливая, хитрая молодежь, которая хочет иметь много денег. Которая умеет убивать, знает, что никому доверять нельзя, и готова продать любого ради выгоды. Помяни мое слово: мы вырастили здесь, в горах, таких лидеров криминального мира, что солнцевские даже близко не валялись с ними. Они еще скажут свое слово...
Мы говорим о зачистках.
— Честно говоря, не всегда понимаем действия армии, — усмехается Арсен. — Из каких соображений происходят эти жесткие зачистки? Как, кто принимает решения?.. Проверять села, конечно, надо. Но нужно менять тактику. Сейчас как: военные еще только выезжают на позиции, а боевики или просто беспаспортные уже смылись из села. И, конечно, главная беда — мародерство. Убери его — и уже можно с чеченами договариваться...
Командир смотрит на часы и разливает остатки коньяка. В горах темнеет быстро, и намек понятен без слов. Я спешу задать последние вопросы:
— А чеченцы, которые служат на российской стороне, могут обеспечить порядок? Может, армию все-таки пора выводить?..
Командир ухмыляется:
— Разговоры идут об этом давно, но армию, даже при всем ее бардаке, убирать ни в коем случае нельзя. Сейчас на нашей стороне, формально, — 12 тысяч вооруженных местных. Но, знаешь, даже чечены из нашей группы поддержки иногда переговариваются по рации с боевиками. И так во всем — доверять далеко не всегда можно... Сейчас на нашей стороне — несколько крупных формирований. Это прежде всего кадыровская служба безопасности и братья Ямадаевы. Последние вообще считаются полными беспредельщиками. Мы не знаем, какие процессы происходят внутри этих групп, вернее, знаем, но не все. И армия в этих условиях — единственный буфер. Стоит ее вывести, как они тут же вцепятся друг другу в глотку. У местных, горских чеченов — знаешь, сколько кровников на равнине?..
Допиваем и выходим. Меня провожают до околицы, то есть до шлагбаума, рядом с которым вкопан в землю тяжелый танк.
— Блин, и не страшно? — кривится подполковник. — Может, охрану дать?.. — и тут же перебивает свое предложение: — Нет, сразу срисуют. Так лучше — за своего сойдешь. А насчет войны я тебе точно говорю: мы засели здесь на 20—30 лет. Ты про Масхадова спрашивал — на переговоры с ним не пойдут, хотя бы потому, что это уже отработанный вариант. Ему давали карт-бланш. Думаю, договариваться Кремль будет даже не с Кадыровым, а с бизнесменами. По сути, республику просто сдадут в аренду людям, которые смогут навести здесь хоть видимость порядка...
И здесь я не выдерживаю:
— А как же ты?! Почему ты сидишь здесь, если не доверяешь даже чеченам, которые у тебя служат, если у республики нет будущего? Ради чего ты здесь? Ради денег?..
Офицер задумывается:
— Может быть, и ради денег. Но ведь ты понимаешь, что Путин, Россия теперь уже никогда Чечню не отпустят? Особенно после “Норд-Оста”. Это означало бы развал страны. Наверное, я здесь, чтобы Россия осталась Россией. И если мои ребята месят здесь дерьмо под пулями, то, значит, не все офицеры еще продажные, правда?..
Разделяй и властвуй?
Назад после коньяка идти было не так страшно. Но все же вздохнули мы свободно, только, когда перемазанные, как классические свиньи (“жигуль” с лысой резиной буксовал чуть ли не на каждом пригорке), спустились на равнину, где прямиком заехали в село Новогрозненское. Это место считается одним из самых лояльных российским властям поселений. Тем не менее сразу после событий в Москве Новогрозненское и еще несколько соседних сел окружили военные и почти неделю зачищали. Открыли село только сегодня утром.
Меня сразу ведут в дом местного имама и кади (то есть шариатского судьи). Когда началась зачистка, военные сразу же ограбили несколько домов. Имам Исмаилов вместе с главой администрации тут же составил акт и понес к отцам-командирам. Тем это не понравилось, и имама тут же арестовали, продержав без всяких объяснений в Ханкале в кузове автомобиля.
— Это чтобы права не качал!.. — кипятится маленький бородатый дедушка. — Но меня вот только выпустили — и, сам видишь, людей сколько пришло... Я составляю акты, пишу заявления — и сразу в прокуратуру, в Ханкалу. Пусть лежат — когда-нибудь понадобятся. Пусть через много лет, но все будут знать, что мы живем здесь по закону, а они — нет!
Арест имама чуть не превратил мирное село в очаг сопротивления. Военные так и не объяснились. То ли им все без разницы, то ли... И я сразу вспомнил слова Арсена о том, что слишком многое в действиях военных не понимают даже офицеры ФСБ.
Собственно, об этом я и размышлял всю обратную дорогу. “Норд-Ост” заставил еще раз задуматься о наших отношениях с этой республикой и, самое главное, — с этим народом. Не вызывает никаких сомнений, что второй приход России сюда оказался куда лучше и благотворнее, чем раньше. Одно то, что здесь появилось электричество и газовое отопление... Но Россия принесла с собой и свою главную болезнь — чиновничий беспредел во всем и везде.
И вдруг подумалось: если наша страна сможет преодолеть эту болезнь здесь и сейчас — возможно ли, что возрождение России начнется именно с мира в Чечне?..
