Серая земля.
Серое крошево снега.
Над серым горизонтом сизо-черный дым от трубы крематория. Конвейер чадит не переставая круглые сутки. Души улетают на небо, прах достается земле.
Можно ли здесь найти человека?
Известны имя его и фамилия. Сухие данные служебных характеристик. Обрывистые воспоминания старых друзей.
Теперь известно все. Даже место его последнего пристанища. Ново-Архангельское кладбище на окраине Москвы. Коммунальная квартира для мертвых.
Все началось с письма: “Помогите разыскать сына, — почерк старческий, но четкий. — Я ничего не знаю о нем. Может быть, он ходит по улицам рядом с вами. Может, наблюдает мир из окна дома инвалидов или психушки. Может, на одном из кладбищ Москвы или Московской области есть все же его могила…”
Автор — 81-летняя Ульянова Клавдия Ивановна из украинской Каховки, мать.
* * *
— С таким знаменитым именем достойно по жизни, Сашка, шагай. Не замарай его! — любили повторять его школьные учителя.
Быть в советской стране Александром Ульяновым — и почетно, и престижно. Любая дорога человеку с таким именем открыта.
Кареглазый босоногий мальчик, собирающий соленые ракушки. На берегу самого Черного моря, под Херсоном. Там, где даже зимой редко падает снег, где дуют мягкие ветра.
Характер у Сашки Ульянова тоже был южный, незлобивый. Наивный, как у многих шестидесятников. Совсем не для суровой столичной жизни приспособленный. И все же, получив школьный аттестат и единственную в городе золотую медаль, в 63-м году он отправился покорять Москву.
— Брат с легкостью поступил на истфак. Мы немного удивились, он ведь в детстве больше математикой увлекался, — вспоминает Юлия Цинская, сестра Александра Ульянова. — Но родных на Украине не забывал. На каждые праздники прилетал, на каникулы. Потом, после распределения — его ведь в Москве оставили, что большая редкость, — открытки нам присылал. У него здесь невеста была, но что-то у них не сложилось. Годы и расстояния рассорили…
В ноябре 73-го Александр приехал в родной город уже с молодой женой Верой. Нашел он ее в Москве. Хорошенькая, ухоженная, в кримпленовом костюме. Тоже историк. Как показалось близким, на провинциалов интеллигентная столичная сноха поглядывала свысока.
— А как вы с Сашкой познакомились-то? — попыталась узнать подробности романа сестра Юля.
— Запомни, не мужчины нас выбирают, а мы их, — снисходительно улыбнулась Вера. — В Саше чувствуется перспектива, он умный. А у меня есть характер. Вместе мы многого добьемся.
На этом откровенности между новыми родственниками закончились.
В скором времени Ульяновы переселились в отдельную квартиру в Горках Ленинских. Дача, машина, импортная стенка в большой комнате — все как положено в идеальной советской семье. Александр дни и ночи отдавал работе в музее Ильича. Вера — между прочим, ставшая доцентом Института инженеров железнодорожного транспорта — корпела над кандидатской диссертацией.
Подрастала дочь Леночка. Слабое существо с тоненькими ножками и вечно простуженным голоском.
Отец ее до смерти любил.
* * *
— С семьей брата мы рассорились в начале восьмидесятых, — вспоминает Юлия Цинская. — Умер мой отец, Вера потребовала срочно поделить наследство. “Не будет этого, пока мама жива!” — возмутилась я. Раньше они летом у нас отдыхали. Леночка такая хиленькая росла. Но после скандала перестали. А если я звонила, племянница просто бросала трубку или, что чаще, грубила.
Как-то Юлия приехала в Москву в командировку. Остановилась у Ульяновых, но поняла, что пришлась не ко двору. Пустой чай, промятая раскладушка на кухне, между холодильником и газовой плитой. Что и говорить — бедная родственница.
Нет, брата в таком приеме Юлия не винила. Он ведь очень любил жену и дочь. “Лишь бы у них все было хорошо. А мы встревать с нашими советами не станем”, — утирала слезы старенькая мама.
Пришла перестройка. Вместе с ней отпала необходимость в перспективных научных работниках с громкой фамилией и огромным опытом музейной работы.
— Стороной мы узнавали, что Саша уволился из Горок Ленинских, устроился в какую-то коммерческую фирму на большие деньги, пытался создать свой бизнес. Надо же было обеспечивать подросшую дочку, — вздыхает Юлия. — Леночка поступила в Плехановский институт, а это ого-го какие денежные вливания… Но я сердцем почувствовала, что добром это не закончится. Саша — историк, а не коммерсант.
К 93-му году от предпринимательских идей ученого Ульянова не осталось ничего, кроме огромных долгов.
Он продал все, что мог. Но кредиторы требовали гораздо больше, угрожали. Поздней ночью избитого Александра Ульянова нашли неподалеку от родного дома, без сознания. Все вокруг было кроваво-черным от грязи и крови.
В больнице, слава богу, пришел в себя. Тогда же стало ясно, что таким, как прежде, талантливый историк не будет уже никогда.
Нет, больной не бросался подушками и не требовал к себе назойливого внимания. Он вообще не представлял опасности для окружающих, как объяснили врачи. Обычный тихий сумасшедший.
Доктора пожимали плечами и советовали поскорее забрать его домой: “Может, со временем все образуется…”
За мужем в клинику приехала Вера. Наблюдала со стороны, как непослушными руками Александр пытается застегнуть пуговицы на рубашке. Как осторожно спускается по лестнице, не переставая повторять о своей привязанности к семье, о своей любви к ней.
Может ли любить сумасшедший? Можно ли любить сумасшедшего?
Вера подала на развод.
* * *
— Последний раз брат приехал в Каховку в апреле 2000-го, — вспоминает Юлия Цинская. — Племянница сообщила, чтобы мы его встретили здесь, на перроне. Сам он нас, дескать, не найдет. Саша вышел из вагона — худющий, потерянный, с совершенно безумными глазами. Зомби, живой труп, а не человек. Они его в Москве как бандероль в поезд бросили. Он ничего не ел за полтора дня пути.
В просторной квартире в Горках Ленинских для бывшего историка “с диагнозом” места больше не было. Сначала Леночка перестала кормить отца. Закрыла кухню на замок. “Нет денег, значит, не будет и еды”, — так, по словам сестры Юлии, объяснила свою позицию племянница.
Домочадцы отобрали у экс-главы семьи паспорт и ключи от квартиры. Ульянов бродил по ленинским местам, знакомым с юности. Как нищему, протягивали ему соседи ломоть хлеба или кусок колбасы. “Как же вашей дочери и жене не стыдно так себя вести?” — возмущались совершенно посторонние люди.
Бездомный скиталец кротко качал головой: “Лена хорошая. И Вера тоже. Я их очень люблю”.
Потом на электричке — надоумил же кто-то! — он уехал в Москву, побираться на Курский вокзал.
Администрация поселка пробовала вмешаться, но сделать чиновники так ничего и не смогли: “Претензий к своей бывшей жене и дочери Ваш брат не имеет, — написали они в официальном ответе сестре Ульянова. — Его пенсию по инвалидности получала бывшая жена. На руках у дочери имеется доверенность Ульянова А.В., в которой он доверяет ей распоряжаться всем его имуществом”.
* * *
— В Каховке мы отмыли с Саши грязь, накормили его, положили в местную больницу, — вспоминает сестра Юлия. — Он буквально балансировал между жизнью и смертью. Оказывается, дочка, наслушавшись нареканий соседей, “засунула” родного отца в психушку, и там его несколько месяцев травили транквилизаторами. Когда брат пришел в себя, первое, что сказал: “Я боюсь возвращаться в Москву!” — “Ну так живи у нас, — пригласила я его. — Мы купим тебе маленькую хатку на берегу моря, ты будешь счастлив и спокоен”.
На Украине Александр Ульянов пробыл около шести месяцев. В октябре 2000-го Юлия берет отпуск и едет с ним с Россию, чтобы решить наконец жилищный вопрос, поделить заработанную Ульяновым квартиру в Горках Ленинских на троих.
— Лена вызвала милицию и начала кричать, что ее сумасшедший отец привел домой первую попавшуюся бомжиху с вокзала. И я, мол, хочу их обворовать. Это про меня-то, — вздыхает Юлия. — Потом, успокоившись, села перед Сашей на колени и ласково так спрашивает: “Папа, ты же хочешь остаться с нами? Чужих нам не надо. Ты же обещал все нажитое оставить мне, а не им…”
Седой старик, безвольный и кроткий, лишь кивал в такт ласковым словам дочки и улыбался: “Я люблю тебя, Леночка!” Как только “украинская тетка” ушла в аптеку, Лена наглухо защелкнула входную дверь.
Больше брата живым Юлия не видела.
Первое время она еще пыталась бороться: названивала соседям, чтобы узнать, как чувствует себя Александр, переслала с оказией необходимые для его лечения лекарства…
Но подмосковный телефон в квартире Ульяновых отвечал откровенной грубостью. “Не звони нам больше. Папа не хочет тебя слышать. Он тебя ненавидит”.
Через пару месяцев: “Папа здесь больше не живет. Мы его выселили в отдельную квартиру”.
И, наконец, в начале сентября 2001 года: “Папа умер. У него была прободная язва. На похороны вам лучше не приезжать, мы его уже сожгли”.
— Материнское сердце подсказывает мне, что Саша жив. Они просто заперли сына в дурдом, чтобы распоряжаться имуществом, — говорит Клавдия Ивановна Ульянова, мать. — Мы просили хотя бы выслать урну с прахом или сказать, где он похоронен. Нет ответа. Из Москвы прислали копию свидетельства о смерти, а в бумажке даже время кончины не написано, и от чего умер — тоже нет.
* * *
— Лена, извините, это беспокоят из газеты “Московский комсомолец”. По просьбе родственников с Украины мы хотели бы узнать, где похоронен ваш отец. Это возможно?
— Я ничего не стану комментировать, — голос у Елены Ульяновой тоненький, болезненный. — Это наше личное семейное дело, попрошу прессу не вмешиваться.
— Хотя бы можно узнать причину его смерти?
— Я все сказала, — короткие гудки и простуженное эхо в телефонной трубке.
Оказывается, как много могут поведать документы — если уж родные и близкие люди молчат. Свидетельство о смерти гражданина России Александра Васильевича Ульянова за номером 1985 было выдано в подмосковном Ногинске. В нем действительно не стояла причина смерти. Вместо точной даты ухода — расплывчатая формулировка “умер в июне 2001 года”.
— Как такое может быть? Да очень просто, — объяснила нам милая сотрудница ногинского загса. — Человек был выселен в наш город своими близкими, никто его, наверное, не навещал. Он потосковал-потосковал да и умер. Тело, как это часто сейчас случается, пролежало в запертой квартире два месяца, разложилось. Милиция забрала его в морг. Когда покойного нашли, определять причину смерти было уже поздно.
Ногинск. Улица Советская, дом 42е. Замызганные осенней грязью провинциальные хрущевки. Именно среди них доживал свой век Александр Ульянов. Ходил ли он по улицам? Покупал ли продукты в магазинах? Сидел ли вечером перед телевизором?
Делал ли все то, что отличает нормального человека от того, кто уже переступил черту? Кто стал ненужной тенью своей прежней жизни?
“Вполне возможно, что Ульянов умер от истощения и тоски. Просто не захотел больше жить”, — развели руками врачи.
* * *
Серая земля. Серое крошево снега. Над серым горизонтом сизо-черный дым от трубы крематория. Это Ново-Архангельское кладбище на окраине Москвы. Последний пункт назначения.
Именно тут, как нам удалось выяснить, и был в итоге погребен Александр Васильевич Ульянов. Колумбарий девятый, ряд девятый…
Бывшая жена и дочь похоронили его через полгода после кремации, через девять месяцев после смерти. В марте 2002 года. Именно тогда, когда мать и сестра на Украине забили тревогу и начали требовать показать им дорогую могилу или выслать на родину пепел.
До этого урна просто пылилась на складе.
Вероятно, Вера и Лена Ульяновы не от жадности не хотели перезахоронения праха в Каховке. Возможно, им казалось, что после этого украинские родственники потребуют у них часть наследства. Или вдруг поинтересуются, кто получал пенсию за Александра, пока тот жил заброшенный всеми в Ногинске. Или на кого теперь оформлена ногинская квартира...
Каждый судит по себе.
— Я эту урну сам в могилу ладил. Почему-то она мне запомнилась, — неожиданно разоткровенничался на кладбище один из могильщиков. — Может, потому, что она в новом ряду стоит? А может, оттого, что близкие его не плакали, скорее торопились. Сейчас многие с прохладцей к этой церемонии относятся. Знаете, сколько у нас таких невостребованных? Иногда даже кажется, что их больше, чем тех, кого хоронят. Эх, и зачем жил человек?.. — неожиданно философски закончил мужик. И проворно зашуровал инструментом.
