Они по-прежнему не хотят ни с кем встречаться.
“Да-да, конечно, мы завтра увидимся”, — обещают они, а на следующий день мы узнаем, что за кем-то из них приехала “скорая”.
40 дней после освобождения “Норд-Оста” — большой срок для тех, кто выжил. И слишком маленький — для тех, чьи близкие так и не пришли в себя от удушливого газа.
Опрошены сотни свидетелей, названы фамилии боевиков, обнародованы некоторые составляющие суперсекретного газа — обо всем этом рапортует следствие. И — первые судебные процессы, в которых родственники пострадавших требуют от московских властей беспрецедентные компенсации за причиненный моральный и физический ущерб.
Как боевики со взрывчаткой попали в Москву? Почему не хватило антидотов и погибло так много заложников? Что еще наши власти и спецслужбы могли сделать для их освобождения и почему все-таки не сделали? Эти вопросы не дают покоя очень многим.
У свидетелей этого кошмара — свои вопросы. И свои ответы.
Эти заметки — всего лишь страничка, штришок, запятая в такой огромной и такой запутанной истории “Норд-Оста”.
“Мы так ждали этого ребенка!”
— Я никому не нужна, — говорит она тусклым голосом. — А мой будущий ребенок тем более...
Каждый день она ездит через всю в Москву, чтобы показаться врачам.
— Вы же сами понимаете, ничего определенного мы вам сказать не можем, — осмотрев беременную женщину, разводят они руками.
И — уже между собой: “Жалко ее, уж лучше б сделала аборт”.
Избавиться от плода ей предложили сразу же, как только Лилю привезли с улицы Мельникова в 13-ю больницу. К счастью, она пришла в себя сама, без реанимации и сразу же сообщила, что беременна.
— Мы с мужем очень давно ждали этого ребенка. Мне уже 38, и то, что я после стольких лет наконец-то “залетела”, — просто чудо, так все говорят, — Лиля еще не знала, что ее мужа, с которым она была на “Норд-Осте”, не могут найти ни среди мертвых, ни среди живых.
Его нашли на следующий день — в морге.
— Как я прожила этот месяц, лучше не вспоминать, — рассказывает Лиля. — В голове только одна мысль — где взять сил, чтобы выносить ребенка? Стараюсь вообще ни о чем не думать, ничего не вспоминать. Самое ужасное, что никто из врачей не знает, как этот газ может воздействовать на будущего малыша. Какие испытания он проходил? Что разрушается в первую очередь? И как мне теперь жить?!
Поход за своими вещами, оставленными на “Норд-Осте”, а потом оказавшимися в руках следствия, стал для несчастной женщины еще одной пыткой.
— Вы понимаете, они сидели пьяные и, совершенно не стесняясь, хамили мне прямо в лицо, — потрясена Лиля. — У меня пропали деньги, сумка, куртка, даже документы... Получается, эти пьяные уроды сначала меня обобрали, а потом же еще надо мной и смеялись: “Какие деньги? Ничего не знаем!” Я приезжала несколько раз, но так ничего и не нашла... Родители у меня уже давно пенсионеры, отец после инсульта несколько месяцев не встает с постели... Кто, скажите, вернет мне любимого человека? Что будет с ребенком, которого я столько лет ждала?! Никому я не нужна, никто мне не поможет. И зачем мы пошли на этот проклятый мюзикл?..
“Мы сидели в одном ряду”
Светлана Мельникова и Антон Приходько сидели на соседних креслах на балконе. Познакомились спустя несколько часов после захвата ДК.
— Мне неудобно рассказывать нашу историю, у людей горе, а для нас этот мюзикл — счастье! Там мы познакомились, там и решили пожениться, — улыбается Светлана, жительница Подольска... — Мой будущий муж сделал мне предложение за несколько часов до штурма.
Света собиралась на “Норд-Ост” с подругой, Антон пригласил свою невесту. По странному совпадению никто из них напарников так и не дождался.
Антон без удовольствия смотрел на сцену и все время отправлял SMS’ки своей девушке. Ответа не было. После первого акта он собрался уходить домой. Но потом почему-то передумал.
— Мы поняли, что это серьезно, только ночью, когда нам запретили выходить в туалет, — вспоминает Светлана. — Нам все время говорили: “Мы же терпим, и вы терпите, это только начало”. Потом все-таки стали выпускать в сортир по десять человек — каждого второго обматывали какими-то проводами, предупреждая, что это взрывное устройство.
Еды на балконе практически не было. Несколько раз за трое суток террористы кинули в толпу несколько жвачек. Одна досталась Антону. Он сразу передал ее соседке.
— В какой-то момент у меня поднялась температура, пот градом катился по лицу, бил озноб, — говорит Света. — Тогда Антон подошел к боевикам и буквально на коленях умолял их вызвать доктора или дать лекарства. Один из чеченцев потребовал 500 долларов за обычный анальгин. Антон отправлял записки другим заложникам с просьбой помочь деньгами. Набрали шесть тысяч рублей. Все деньги отдали террористу. Он выдал нам всего одну таблетку.
На третьи сутки Светлана стала терять сознание. Антон оторвал подлокотник и уложил девушку спать. Сам расположился в проходе. Она проснулась за три часа до начала штурма. Антон тихо плакал.
— Все будет хорошо, мы обязательно выйдем отсюда, — успокаивала его Света.
Неожиданно Антон стал что-то искать в своей сумке. Через несколько минут он протянул ей маленькую коробочку.
— Это тебе...
Внутри лежало обручальное кольцо.
— Сегодня я думал сделать предложение другой. Извини, не знал, что встречу тебя, — сказал Антон. — Будь моей женой.
“О чем он? Прямо как в кино”, — Света лишь улыбнулась.
— Мне жить — не больше суток, — ответила она.
— Я обязательно спасу тебя, — пообещал Антон.
В 5.30 в зал пустили усыпляющий газ.
Света сразу уснула. Антон держался из последних сил...
Он очнулся на следующий день в 13-й больнице.
— Где моя жена? — спросил он у медсестры. — Она рядом сидела.
На этот вопрос Антон искал ответа больше двух недель. Ведь за все трое суток, проведенных в театральном центре, он не узнал ни фамилии, ни адреса, ни телефона девушки. Женщин с именем Света оказалось в заложниках ровно 69 человек.
— Сначала я обошел все морги, меня холодный пот пробивал, когда санитары подводили меня к очередному телу, — вспоминает Антон. — Светки среди погибших не оказалось. Потом начались поиски по больницам. Ни в одной из столичных больниц, куда доставили заложников, ее не было.
15 ноября Антон сидел на ступеньках института Склифосовского под проливным дождем и плакал. К нему подошла старушка, представилась медсестрой. Разговорились.
— Милок, несколько дней назад у нас одну девушку перевели по месту жительства, в подольскую горбольницу, может, это и есть твоя жена? — пожалела горемыку бабушка.
Следующим утром Антон поехал в Подольск. Он нашел Светлану в одной из городских больниц в отделении нейрохирургии.
— Когда я его увидела, у меня началась истерика. В это трудно поверить, но за три дня, проведенные в заложниках, я успела по-настоящему полюбить этого человека, — делилась с нами Света.
20 ноября Свету выписали из больницы. В этот же день молодые люди подали заявление в загс. День бракосочетания назначили на 25 февраля.
На днях мы еще раз связались с ребятами.
— К сожалению, Свету вчера опять положили в больницу, обострилась какая-то болезнь, — грустно вздохнул Антон. — Врачи опасаются за ее жизнь. Сейчас она находится в реанимации. А ведь несколько дней назад мы уже придумали имя нашему будущему малышу...
Человек из трубы
Оркестровую яму в театральном центре на Дубровке стали восстанавливать в первую очередь. Только потом взялись за сцену, кресла, фойе ДК.
Свой последний концерт, посвященный памяти погибших заложников, музыканты “Норд-Оста” отыграли совсем недавно. Только на этот раз в нем не было слышно флейты, кларнета, виолончели, скрипки... 25 музыкантов — вместо 32 — вышли на сцену, чтобы исполнить прощальный мюзикл.
— Мы все могли бы спастись, но почему-то не хватило смелости убежать, — рассказывает тромбонист Михаил Дерюгин. — Я видел, как в начале второго акта в зал вбежал человек в камуфляже. Затем раздались выстрелы. Зрители стали шуметь. Тогда чеченец стал кричать на ломаном русском: “Вы заложники, здание окружено, все двери заминированы!”
В этот момент музыканты побежали к выходу из оркестровой ямы. 17 мужчин и 15 женщин заперлись в своих гримерках и выключили свет.
— У нас в комнатах была громкая связь с залом. Мы притихли, собрались около приемников и слушали, что происходит наверху, — продолжает Дерюгин. — Так мы просидели сорок минут. За это время мы бы успели собрать вещи и убежать через служебный вход, о существовании которого чеченцы не знали.
Через сорок минут в подвал спустились двое вооруженных чеченцев. Сначала они ворвались в женскую комнату, устроили допрос. Через несколько минут раздался стук в комнате мужчин. “Сейчас же открывайте, иначе взорвем дверь!”
Одному из оркестрантов все-таки удалось скрыться.
— За несколько минут до прихода боевиков я вышел в подвал покурить. Когда возвращался обратно, услышал чеченскую речь, — рассказывает Михаил Конкин. — От страха побежал назад, залез в вентиляционную трубу. Позже все проходы в подвал боевики заминировали. Я долго искал выход, облазил всю трубу вдоль и поперек, однако все двери были закрыты намертво.
Михаил провел в “норе” больше двух суток. Без еды и воды. “Хорошо, сигареты были”, — говорит он.
Двое суток он связывался с женой, которая сообщала обо всем, что происходит в зале. На третьи информация о сбежавшем оркестранте просочилась на телевидение. Боевики тут же узнали о местонахождении Михаила. Двое вооруженных чеченцев отправились проверять вентиляционное отверстие. Однако на разминирование дверей, ведущих в подвал, потребовалось бы много времени, поэтому операцию решили отложить до утра.
— В субботу в одиннадцать утра уберем мины и залезем в трубу, — сказал один из террористов. — Сбежавший заложник не жилец!
— Слава богу, что “альфовцы” пришли за мной раньше, — вспоминает Конкин. — В четыре часа утра раздался какой-то шум. Я испугался, думал, что это чеченцы. Меня вытащили оттуда, отправили в госпиталь. Когда я узнал всю эту историю, чуть не потерял сознание. В этот момент я по-настоящему испугался. Ведь все могло кончиться гораздо хуже...
“На нас поставили чудовищный эксперимент”
— Ма, я никогда не буду любить так, как ты. И если что-то случится, то не буду так страдать, — сказала ей 16-летняя дочь Варя после случившегося.
Катя отвернулась, чтобы она не видела слез. И не стала ни в чем разубеждать.
— Если ей повезет, и она встретит свою любовь, то все сама поймет, — качает головой Катя. — Когда мы познакомились с Игорем, у меня уже и муж был, и двое маленьких детей. “Что ты делаешь, сумасшедшая, какая такая любовь!” — сходили с ума родные. А я взяла малышей в охапку и ушла к Игорю — молодому красивому студенту, который был младше меня. И ни разу ни на одну минуту об этом не пожалела.
Они сидели на соседних стульях, за одним пюпитром, в той самой оркестровой яме, куда потом заложников водили в туалет. Екатерина Соседова и Игорь Морев — муж и жена, оба скрипачи, раз в неделю они вместе выступали в этом мюзикле и часто брали на спектакль детей.
— Я до сих пор будто сижу в этом зале. Пятый ряд, партер. Перед нами скрипачи, рядом тромбонистки. Сейчас уже и не вспомнить, о чем мы с Игорьком все эти дни разговаривали. Но он как-то сразу понял, что ничем хорошим для нас это не закончится. “Мы все здесь заложники — и зрители, и чеченцы. Не взорвут эти, — кивнул он на шахидок, — так перестреляют свои”, — сказал он мне в первый же вечер. Я не хотела верить, а тут, когда через весь зал чеченцы потащили огромные фугасы, все окончательно поняла. Мы люди верующие, у меня был с собой молитвослов — вот мы и просили Бога о чуде.
Иногда к ним подсаживалась чеченка, все учила жизни: то про бомбежки рассказывала, то про сына, который не знает, что такое школа. “Вы тут в Москве жируете, по театрам ходите, а мой сын, кроме автомата и смерти, ничего в своей жизни не видел, — говорила она. — Если у нас сейчас ничего не получится, мы придем снова. Только теперь уже к вашим детям, в школы”. И говорила она это так спокойно, что Катя с Игорем ни на секунду не усомнились — и ведь действительно придут, и никто их не остановит.
— Мне с Игорем сильно повезло. Не каждый родной отец так будет возиться со своими детьми, как он ими занимался. Ваньку (ему сейчас 18) учил играть на фортепиано, дочку Варюшку — на скрипке. Все хотел, чтобы и наш общий сын Сережка (он в этом году пошел в первый класс) стал музыкантом, собирался через пару месяцев взяться за него всерьез... Делал с детьми уроки, читал им книжки, выходные — святое — всегда проводили всей семьей, в отпуск на машине уезжали на месяц на Черное море. “Мне для себя ничего не надо, я живу только ради вас”, — просто Игорь такой был человек, он не мог не отдавать. Сильный, надежный, порядочный — до встречи с ним я думала, что таких просто не бывает.
К концу третьих суток все страшно устали. Наступило какое-то странное отупение. А в голове только одна мысль: “Побыстрей бы все кончилось”...
— Игорь толкнул меня в бок: “Намочи тряпку и закрой лицо”. У нас была вода, и мы все сделали себе повязки. Последнее, что помню: теряю сознание, Игорь уже спит, тряпка плотно прижата к носу и ко рту. Того, что он может не проснуться, я не боялась — недавно он проходил диспансеризацию, и врачи сказали, что у него отменное здоровье. Боялась шальной пули, да, но не отравления. Кстати, о газе. Странный он какой-то был, “левый”. И я уверена, что никакая это не разновидность фентанила, который якобы используют при наркозе. Дело в том, что я до этого перенесла три тяжелейшие операции и прекрасно знаю, какой “отходняк” бывает от фентанила. Тут же все было по-другому: в голове такой шум, будто там орудуют тысячи молотков, и постоянная рвота. “Не давайте им заснуть!” — будто с другой планеты кричит врач, а спать-то как хочется!
Катя почти не включает телевизор и не читает газет. “Правды ведь все равно ни журналистам, ни нам никто не скажет”, — уверена она. По этой же причине не будет подавать в суд и на правительство — считает, что с абстрактным государством судиться бесполезно, а Игоря все равно не вернешь.
— Неподалеку от нас сидела девушка-астматик, она без ингалятора жить не может — и ничего, выкарабкалась. Когда она забирала вещи, следователь не поверил своим глазам: “У астматиков же не было ни единого шанса!” А у моего Игорька их было на 100 процентов, а он умер. Так же, как и многие другие абсолютно здоровые люди, в чьих свидетельствах о смерти стоит жирный прочерк. У меня такое чувство, что на всех нас поставили какой-то чудовищный эксперимент, и я не удивлюсь, если через год у половины заложников начнутся какие-нибудь генетические изменения и у нас вырастут хвосты или копыта.
Клиническая смерть
Елена Якубенко (девичья фамилия Тараканова) всю жизнь расписывала детские сады, школы и часовни. Одна из таких церквушек находится в поселке Дубосеково, что под Волоколамском. 19 октября ей исполнилось 46 лет, а через неделю ее не стало. У женщины осталось двое детей — дочь Екатерина и сын Александр.
— Мама сидела в 22-м ряду на 27-м месте, — рассказывает дочь Елены Александровны, Катя. — Больше месяца мы пытались найти людей, которые находились на соседних креслах, но все они погибли сразу во время штурма. Никого не осталось в живых, кто сидел в 22-м ряду. Видимо, как раз в конце зала находилась вентиляционная система, через которую запускали газ.
Последний раз заложница позвонила детям на вторые сутки. Она сказала всего несколько слов: “Отойдите подальше от здания, мы живыми не выйдем”. Связь тут же оборвалась.
В тот же день Екатерина с братом по совету психологов вышли к зданию, где собирались родственники заложников, с плакатом: “Мама, мы тебя ждем”.
— Она была абсолютно здоровая. Патологоанатом производил вскрытие — ни один из органов не поврежден, инфаркта не было, — вспоминает дочь. — Врачи сразу сказали: “Острое отравление”, — но в строке “причина смерти” поставили прочерк.
За час до штурма здания из Венесуэлы позвонила сестра-двойняшка Елены Александровны.
— Что там известно о Леночке? Мне с сердцем плохо, ох чувствую что-то очень нехорошее, — плакала она в трубку.
Начался штурм. О том, что в здание на Дубровке только что пустили газ, еще никто не знал. А в это же время на другом конце земного шара, домой к двойняшке Ольге несся реанимационный автомобиль. Врачи диагностировали клиническую смерть...
Женщина вскоре пришла в себя, но звонить пожилым родителям в Москву уже не имело смысла. “Я знаю — Лена погибла”, — это были ее первые слова после возвращения с того света.
Елену Якубенко похоронили 29 октября на Митинском кладбище, проститься с ней пришло около 200 человек. На следующий день дети забрали вещи матери.
— Сотовый телефон мы так и не нашли, но в сумочке все сохранилось, — рассказывает Катя. — У мамы в записной книжке была копия паспорта. На обратной стороне листа она написала завещание. Внизу поставила дату — 23.10.02 г. Все еще только начиналось, до штурма оставалось трое суток. Но, видно, мама уже ни во что не верила...
Стоит только дом построить...
На “Норд-Ост” они пошли впятером. Женя с Олей и их друзья — Света с мужем и дочкой. Малышку выпустили вместе с последней “детской” партией заложников. Ребята сидели в одном ряду, одинаково дышали через мокрые тряпки. Света с мужем выжили, а Женя с Олей — нет.
— Вот уже больше месяца мы не можем узнать, от чего точно умерли наши дети, — говорит Лариса Николаевна, мама погибшего 34-летнего Евгения Фролова. У Фроловых осталось двое детей — 7-летний Саша и 4-летний Миша. — Вскрытие им сделали сразу же, а результаты обещали нам сказать через две недели. С тех пор я регулярно звоню следователю, но он отвечает, что пока не время.
Обычная панельная девятиэтажка в Кузьминках. В стандартной “трешке” — большой аквариум, шведская стенка и железная дорога. На экране телевизора — совсем еще крошечный Сашка. Его купает Женя.
— Ребята себя редко снимали, все детишек, у нас много кассет осталось, — глядя на экран, откуда доносятся счастливое гуканье и плеск воды, рассказывает Лариса Николаевна. Потом камеру забирает Женя, и теперь уже видно, как Ольга кормит новорожденного Мишку. — Оля в последнее время очень сильно похудела. Все работала с утра до ночи. Очень уж им хотелось побыстрее свой дом достроить. Они несколько лет назад купили участок рядом с нашей дачей, в Ступинском районе. “Оля, ну зачем ты столько работаешь! Присядь, отдохни, поживите хоть немножко для себя”, — все ругала я ее. А она: “Да ладно, потом наотдыхаемся, вот доведем все до ума и тогда куда-нибудь с Женей сходим”.
Этим “куда-нибудь” и стал “Норд-Ост”.
— Света, Олина подружка детства, все казнит себя за то, что позвала с собой наших ребят. Уж мы ее как ни успокаиваем, а она чуть что — в слезы. У ее мужа другая беда — волосы стали выпадать, и кожа с лица клоками сходит. То ли на нервной почве, то ли от газа — никто не знает, — продолжает Лариса Николаевна. — А сыновей у нас было трое, Женька — средний. Оля в соседнем дворе жила. Настрадалась она, бедняжка, чуть что — в слезы. Вот Женька и старался ей всегда во всем помогать.
В 46 лет у Ольги умер отец. Старший брат женился, родители построили ему кооперативную квартиру, а потом он из семьи ушел и ее оставил. Оля все умоляла мать прописать его к ним обратно. А потом умерла мама — несчастный случай на работе. И брат втайне от Оли прописал свою дочку в эту квартиру, а потом предложил ее разменять. В этом случае Оле досталась бы комната в коммуналке.
— У Оли был жесточайший нервный срыв, она даже в больницу после этого загремела — очень переживала, что брат, для которого она столько сделала, так с ней поступил, — рассказывают ее близкие. — Может быть, поэтому для Ольги так важно было свое жилье.
Самый красивый сад и самый красивый дом — у Фроловых. Яблони, груши, смородина — десятки деревьев и кустарников, многие из которых только в этом году стали плодоносить. Оля с утра до ночи закручивала банки, ими сейчас забит весь холодильник. Женя сутками пропадал на работе, хорошо зарабатывал.
На днях Лариса Николаевна вместе с еще семью родственниками бывших заложников подала заявление в суд.
— Мы с мужем — пенсионеры. И просто не представляем, как теперь будем поднимать мальчишек, — говорит она. — Сейчас нам многие помогают — звонят обычные люди, приносят книжки, вещи, деньги. Огромное всем спасибо. Но мы же понимаем, что это не может длиться вечно...
