Бесспорно, можно называть нас язычниками. Ведь нам действительно очень важно знать, что могилы наших умерших близких где-то рядом. Туда можно забрести, когда на душе худо, принести с собой цветок, запоздало признаться в любви, пожаловаться на жизнь, немножко поплакать. Что мы без нашего прошлого?..
Две истории, которые вы прочтете ниже, — о том, как вполне официальные, но абсолютно безразличные лица не дали другим, нормальным людям проводить своих близких в последний путь. Наверное, эти лица не знают, что такое зов сердца. А может, они принципиально против могил как места памяти и скорби? Подумаешь, одним мертвецом больше, одним меньше…
Из чего соткана наша жизнь? Из воспоминаний.
Летом отец часто брал маленькую Любу с собой в деревню в Тульскую область. После пыльной Москвы с высокими домами девочка удивлялась огромной собаке на цепи, колодцу с вкусной ледяной водой и гусям на улице. Но главным событием их деревенского бытия была, конечно, рыбалка.
…Раннее летнее утро. 4 часа. Шлеп-шлеп-шлеп... Это рядом с Любой идет отец по тропинке. А все равно как-то боязно. Все еще яркая Луна (упадет, не упадет?..) и лес, чернеющий вдалеке. Шестилетней Любе жутковато, и она потихоньку засовывает свою ладошку в папину руку.
Рыбалка оказалась удачной. Любаша сама выловила карасика. А обрадовался больше папа. Всей деревне потом хвастался: “Моя доча вот та-а-акую рыбину поймала!”
24-летняя Любовь Новикова замолкает. Я тоже молчу.
18 июня этого года Любин отец, Николай Григорьевич Казаков, 47 лет, пропал.
Люба с мужем живет отдельно, а отец ушел вечером с друзьями из своей московской квартиры на улице Яблочкова и не вернулся. Через три дня Люба с матерью пришли в ОВД “Бутырский”, чтобы заявить о пропаже. Но дежурный им объяснил, что согласно правилам заявление можно подать только через 10 дней. Мол, отоспится ваша пропажа и вернется. Женщины уехали ни с чем. Они же не знали, что нет такого правила, что заявления должны приниматься в любое время, а 10 дней — обычная милицейская самодеятельность.
Люба потом съездила в тот ОВД еще раз, но нарвалась на сотрудника, который, глядя ей в глаза, не постеснялся сказать следующее: “Наверное, вы его сами в подвале закрыли и спаиваете, чтобы квартира вам досталась”. Люба заплакала и пошла к выходу. Наверное, милиционеров где-то специально учат так разговаривать с заявителями, чтобы они немедленно уходили и по возможности больше не возвращались.
В конце концов заявление оставить все же удалось. Прошел месяц. Все это время Любе говорили: ищем, результатов нет. Отчаявшись, Люба сама села на телефон и с первого раза дозвонилась до Бюро несчастных случаев.
— Казаков?.. — деловито осведомилась трубка. — Есть такой.
— Скажите, — Люба изо всех сил постаралась взять себя в руки, — есть у него родинка на правой щеке и татуировка на руке? Там написано…
— Не знаю, — равнодушно перебила трубка. — Приезжайте — поговорим.
В бюро сомнений никаких не осталось: он. Еще им сказали, что в тот вечер возле гостиницы “Молодежная” Любиного отца сбил “Москвич”, а спустя сутки Николай Григорьевич умер в Боткинской больнице.
— После этого у меня было только одно желание — поскорее похоронить отца по-людски, — объясняет мне Люба. — Он как-то обмолвился: “Помру — мне бы простую могилку, чтобы было куда прийти”. Мне очень хотелось успеть похоронить его хотя бы до сороковин...
Люба принялась хлопотать о похоронах. В морге им выдали свидетельство о смерти. И только дома они рассмотрели, что в нем написано.
На обратной стороне документа стоял какой-то странный штампик: “Прах находится в Николо-Архангельском крематории”. Какой прах? Почему прах?! Никто ведь не собирался его кремировать. Да и не хотел он этого... Очевидно, попыталась объяснить себе Люба, во время аварии никаких документов при отце не оказалось, никто не знал его фамилии, и сообщать о его смерти, стало быть, было некуда.
Потом женщина узнала, что все решил фактор времени. Пока она умоляла милицейских принять заявление о розыске, тело отца лежало в морге, и через две недели в соответствии с законом его кремировали как невостребованного.
В ГИБДД САО родным Казакова выдали его паспорт и другие документы, которые были при мужчине во время аварии. Значит, паспорт у отца все-таки был?! Это известие повергло Любу в шок. Там же есть адрес! Почему же никто не сообщил родным?! Дознаватель Роман Долматов объяснил ей, что вовсе не считает себя виновным, поскольку несколько раз выезжал к ним домой, но никого застать не мог.
Новикова в отчаянии пожаловалась в прокуратуру, ГУВД Москвы. Отовсюду сообщили, что милиция действительно напортачила и виновные теперь привлечены к дисциплинарной ответственности. Только Любе от этих сообщений ни тепло ни холодно. Потому что отец до сих пор не похоронен, и будет ли он предан земле вообще — большой вопрос. Прах отца отдавать дочери никто не хочет. Ведь цепочку милицейского разгильдяйства продолжила бюрократическая ошибка. Оказалось, что в свидетельстве о смерти, которое на руках у дочери, указан ошибочный 1953 год рождения отца, а в крематории труп значится под настоящим годом рождения — 1955-м.
Люба не теряла надежды, делала многочисленные запросы, собирала свидетельства о рождении папиных сестер, обивала пороги, выпрашивая справки. Но точку поставил ответ из Брянской области, с родины отца. По метрикам он числится там не как Казаков, а как Козаков. Вот и все.
— Все бесполезно! — в сердцах говорит Люба.
Иногда она позванивает в крематорий. Зачем? Сердобольные люди посоветовали ей звонить почаще, потому что иногда так получается, что мест для хранения всяких невостребованных урн не хватает, и их хоронят под номерами в общей могиле. Кажется, все идет именно к этому…
Жительница подмосковной Апрелевки Валентина Коробовская всегда была крепким орешком. Уже пенсионеркой пришла работать в Центр социального обслуживания и удивляла всех своим жизнелюбием. Все старушки от нее без ума были.
— Вы знаете, она ведь своим бабушкам и сарафаны шила, — рассказывает мне ее бывшая начальница Валентина Старшова, — и продукты на зиму запасала, и краны чинила, и проводку. Перетягивала диваны и врезала замки...
Удивленным коллегам Коробовская бодро объясняла: “Жизнь меня научила все уметь самой”. В общем, необычная была женщина. Сколько невзгоды к ней ни цеплялись — упрямо боролось за жизнь.
Родилась она перед самой войной. Вышла замуж, родила ребенка. Закончила институт. А поскольку с мужем скоро рассталась, сама воспитала, выучила сына Игоря, что называется, в люди вывела. Возглавляла лабораторию экономических расчетов в строительном институте в Апрелевке, несколько раз избиралась депутатом местного горсовета. Помогала сыну растить его троих мальчишек.
Правильная, самостоятельная, но при этом чуткая и отзывчивая, она очень любила людей, жалела старушек, всем хотела помочь.
11 сентября этого года Валентина Тимофеевна позвонила сыну, который живет с семьей недалеко от нее, поздравила с днем рождения. Договорились отметить праздник в выходные.
Но в выходные бабушка дверь родным не открыла. Не случилось ли чего? Не должно бы, ведь совсем недавно сын с женой обследовали 62-летнюю Валентину Тимофеевну по полной программе, и врачи не нашли никакой патологии.
Коробовская, впрочем, была очень самостоятельным человеком и о своей личной жизни отчитываться не любила. Подумали, что уехала к сестре в Москву. Правда, сестриного телефона у них не было, и тревога потихонечку начала забираться в их сердца...
22 сентября старший внук Валентин по веревке через балкон влез в бабушкину квартиру. Увидел: газовая колонка работает, свет горит в коридоре, котлеты на плите, а бабушки — нет.
В этот же день Игорь с женой Татьяной пришли в Апрелевское отделение милиции.
— Бабушка исчезла? Гм-гм… Никаких заявлений не нужно. Подождем три дня — у стариков это бывает. Хорошо?.. — ласково заглянул им в глаза дежурный.
Родиновы первый раз пришли за помощью в милицию и не верить человеку в форме не имели никаких причин...
Видимо, искать надо самим родным, подумали Игорь с Татьяной. И взялись за дело. Им помогали все, кто знал Коробовскую.
Сноха Татьяна Родинова, сердечница со стажем, набирала с собой несколько пузырьков с лекарствами и отправлялась по моргам. Человеку стороннему никогда не понять, как тяжело даются такие поиски... В морге Апрелевки Коробовской не числилось, в соседних — в Селятино и Наро-Фоминске — тоже. Больницы не располагали информацией о такой больной. “Скорая” к Коробовской не выезжала. Впору было отчаяться.
Помог, как это часто бывает, случай. Бабушки, за которыми ухаживала Валентина Тимофеевна, развернули бурную деятельность и нашли женщину, которая имела доступ к журналам учета “скорой помощи”. Вот она-то и нашла ту самую запись.
— Мне позвонила знакомая старушка, — вспоминает Татьяна Родинова, — и говорит: “Позвони в “скорую”: нашлась Валентина Тимофеевна”. И трубку положила. У меня сердце екнуло. Живая! Может, в реанимации?..
Но надеждам не суждено было сбыться.
Узнать удалось вот что. Вечером 12 сентября на 44-м километре Киевского шоссе была сбита женщина. Ее отбросило на встречную полосу, где по ней проехалось сразу несколько машин. Виновник “главного” наезда с места происшествия скрылся. При погибшей находилось два документа: пенсионное свидетельство на имя Коробовской и свидетельство на право бесплатного проезда на имя Прасковьи Свириденко. (Это был документ сестры, который та попросила Валентину Тимофеевну заламинировать.)
А где находится труп — теперь уже неизвестно.
Родиновы в очередной раз поехали в Апрелевское отделение милиции. Нашли следователя, который должен был заниматься этим ДТП. “Султанов Сергей Александрович, — сказали им. — Вот только он в отпуске. А без него узнать, где сейчас тело погибшей, невозможно”.
Разжалобили все отделение, позвонили следователю домой, и Султанов — вот чудо! — согласился заехать на работу. Ненадолго, конечно. Только бензинчик попросил оплатить: все-таки не по служебной надобности поедет…
Родиновы не возражали. Султанов отдал им два документа, найденных при погибшей, и просто сказал, что их владелицу давно захоронили. Как неизвестную. Игорь прислонился к стене: “У меня нет сомнений, что это моя мать”. Татьяна мысленно посчитала до десяти и задала следователю вопрос, который много дней задавала себе, детям, небу, покосившимся домам и уличным кошкам:
— Почему вы не сообщили нам о гибели Валентины Тимофеевны?
И получила исчерпывающий ответ.
При погибшей было два документа. Выданный в Апрелевке на фамилию Коробовская — без фотографии. Выданный в Москве на фамилию Свириденко — с фотографией. Следователь внимательно изучил карточку и решил, что это и есть погибшая. И в дальнейшем, пока родные разыскивали ее как Коробовскую, во всех документах она была зарегистрирована как Свириденко.
— Вам, наверное, она и не нужна была, раз вы раньше не обращались, — покровительственно улыбнулся следователь и вышел из кабинета.
Татьяна даже не успела спросить, почему же он не позвонил хотя бы в Апрелевский пенсионный отдел, где было выдано удостоверение, и не выяснил, не пропадала ли женщина по фамилии Коробовская. И почему, наконец, не искал родных Свириденко?..
Выяснилось, что Валентина Тимофеевна похоронена в Наро-Фоминске. Родиновы добились разрешения на эксгумацию.
— Мы еще вовремя ее нашли, — вздыхает Татьяна. — У всех безродных на могилках табличка: “Неизвестная”. А у нашей на низком холмике и таблички не было. По схеме могилку еле нашли. Затоптали бы ее — и дело с концом!
Перед эксгумацией Татьяна долго собиралась с духом, до последнего момента надеялась на что-то. И одновременно боялась.
— Я боялась, что другого человека выкопают. Что тогда делать? Где дальше Валентину Тимофеевну искать? Но достали гробик маленький, словно детский, — я поняла: наша. Она ведь очень маленького роста была...
В тот же день останки перезахоронили на кладбище в Апрелевке.
— Мы когда свидетельство о смерти получали, — заканчивает свой грустный рассказ Татьяна, — нам сказали, что погребального пособия нам не положено: и не надейтесь, мол. Да какое уж тут пособие…
К чему нам, скажите, милицейская реформа? Можно, конечно, милицию назвать полицией или одно из ее подразделений — Федеральным бюро расследований. Мы-то с вами знаем, что все останется как было.
Я настойчиво пытала знакомых сыщиков, как могло такое произойти. Прекрасно отдаю себе отчет: если у погибшего при себе нет никаких документов, опознать его очень трудно, а стало быть, родным сообщить о несчастье невозможно по определению. Но если в кармане погибшего лежит паспорт или удостоверение… Я предположила, что родственники не извещаются, потому что у наших стражей порядка не хватает компьютеров или там бензина.
Сыщики мне в сердцах объяснили, что не хватает только одного: мозгов. И если сотрудник милиции хочет выполнить свою обязанность и установить родственников, то всегда это сделает.
Технически это выглядит следующим образом. За информированность родных отвечает то отделение милиции, которое выезжает на место и проводит проверку. Оперативники, возвращаясь в ОВД с происшествия, докладывают ответственному дежурному. А тот (в этот же день!) дает поручение одному из сотрудников сообщить родственникам. Причем это поручение фиксируется в журнале.
Почему до родных не доходит эта информация? Как мне объяснили опытные розыскники, по массе причин. Дежурный плохо принял информацию (звонили из УВД, а ему было плохо слышно) — соответственно, неправильно передал. Или дежурный наряд завернул в магазин по дороге — до места не доехал. Или тот, кому поручили передать скорбную весть, съездил разок для очистки совести среди дня — естественно, родственников не застал. А то и проще: дежурная бригада работает по убийству, и отрывать человека из-за такого пустяка не хочется.
Как же так? Все ведь под Богом ходим. Наверное, у равнодушных людей какой-то свой Бог, который велит им закрывать глаза всякий раз, когда от них зависит очень многое. Например, судьба человека...
