В начале этого года за неуплату коммунальных платежей был отключен от света и тепла АЗЛК. Тысячи рабочих завода к тому времени уже месяцами не получали зарплату, но многие из них упорно продолжали ходить на работу — привычка...
Прошло больше полугода. Сюжеты от заводских ворот постепенно исчезли с экранов и газетных полос. Минпромнауки России совместно с правительством Москвы уже сломали головы, пытаясь найти выход из кризиса. А завод, которым раньше гордился город, стоит и ждет решения своей судьбы. Или, точнее сказать, лежит. Корреспонденты “МК”, побродив по пустым цехам, грохотавшим когда-то круглыми сутками, могут подсказать высокой комиссии по крайней мере один из выходов. Огромные пустующие пространства АЗЛК с успехом можно использовать для съемок блокбастеров типа “Терминатора”. Мертвый завод подходит для этого идеально.
Мы перелезли через заводской забор рядом с проходной. Плац перед входом в гигантский сборочный цех присыпан тонким слоем снега. Снег девственно чист. Ни следа. Пересекаем площадь и входим в открытую дверь цеха. В нос ударяет запах гари.
— Пожар, что ли? — спрашиваю я фотокора. И сам себе отвечаю: — Нет, на пожаре тепло, а тут холодно, как на полюсе...
Холодина в цехах — арктическая. Такое впечатление, что мороз здесь аккумулировался. Свет из немытых заводских окон проникает в глубь помещения метров на 50. Все остальное тонет во мраке. И — тишина.
Обходим освещенные участки. Вот контейнер для стружки. Поверх отходов — груды пустых водочных бутылок. И кузова, кузова, кузова легковых машин. Некоторые уже тронуты ржавчиной...
Рядом с замолкшими станками с ЧПУ — огромные контейнеры с деталями. Но все же почему здесь так пахнет гарью?.. А вот и причина. Из железного поддона кем-то сделан очаг-кострище. Судя по всему, недавно здесь были люди. Жгли костер и у него грелись. Поддон доверху заполнен золой, рядом — остатки дров.
С опаской, как по разоренной пещере Аладдина, мы идем вглубь. Примерно метров через сто начинаем жалеть о том, что не захватили фонарик. Свет зажигалки освещает только саму зажигалку. Кругом — абсолютный мрак.
Нащупывая ногами дорогу, упрямо движемся дальше. Прямо как сталкеры. Холод пробирает все сильнее и сильнее. Но вот — блеснуло пятно отраженного света. Что такое, ведь здесь нет электричества?.. Оказывается, освещен относительно небольшой по заводским меркам участок. Площадка примерно 50 метров на 100 разделена на две части сеткой. Одна — пустая, а другая заставлена иномарками. Судя по всему, это “Рено”: их собирают на соседней территории. Но утверждать не беремся. Несмотря на прожекторы, видно плохо. Опять идем.
По огромному наклонному пандусу поднимаемся на второй этаж. Откатываем тяжелые ворота и проходим в цех. Тут тоже горит лампочка. На постаменте стоит 407-й “Москвич”. А чуть дальше — темная диспетчерская. На ее стеклах — написанный от руки плакат, призывающий соблюдать чистоту. А рядом — еще одно кострище. В нем тлеет огромное полено. Неподалеку — недособранный “Москвич”-“каблук”, окруженный дровами. Банка из-под шпрот. Пустая бутылка. И — наконец! — живая заводская душа. Кошка пробежала и спряталась под кузов машины.
На втором этаже гарью воняет еще сильнее, чем внизу.
— Слушай Тема, — говорю фотокору, — а мы тут не угорим?..
— Главное — двигаться, — отвечает он, — пошли!
Идем вдоль бесконечной вереницы кузовов, рядов станков и каких-то непонятных конструкций, утонувших в густой темноте. Метров через 300 — конец цеха. Кузова на конвейере застыли, как после взрыва нейтронной бомбы: одни — двигаясь вверх, другие — спускаясь. Стрелки на всех заводских часах показывают 9.10 утра. Наверное, именно в этот момент отключили ток...
Пустой павильон цеховой столовой. Тут стоит в качестве экспоната старинный 401-й “Москвич”. Залезаю в кабину, кручу руль. Баранка поддается с трудом: тоже застыла. Идем обратно. И слышим грохот где-то у кострища.
— Может, бомжи?
— Ни один полоумный бомж в такую холодину сюда не полезет. Давай посмотрим...
Возле очага стоят трое в спецовках. Увидев нас, вздрагивают.
— Вы кто такие?.. — нетвердым голосом спрашивает один из них.
Присматриваемся. Нет, он не напуган — просто уж очень пьян. Другой — немного потрезвее, а третий вообще как стекло. Начинается долгая процедура проверки наших удостоверений при свете вновь разожженного костра. Наконец успокоились. Познакомились. Эти люди — не бомжи и не сталкеры. Рабочие. Просто от людей отвыкли...
— Нет, своих имен не скажем. Боимся. Я вот 28 лет в этом цеху отработал, он — 30, а он — 20. Дежурим здесь, сутки через трое. Зарплата?.. Да что ты, мил человек! Просто по старой привычке ходим. Хорошо еще начальство дрова подвозит. Греемся. Смотрим, чтобы трубы не полопались, и вообще за порядком...
За трубами в принципе можно уже и не смотреть: и так полопались. Во многих местах видны ледяные наплывы. По словам рабочих, восстановить завод будет трудно. Если вообще возможно. Вся электроника, пропитанная конденсатом, перемерзла и “накрылась”. Так что, как в “Терминаторе”, не получится (помните, там на кнопочку нажали — и завод заработал).
Но о том, что завод все-таки заработает, мужики здесь мечтают круглые сутки. Когда-то в этом цеху было 1700 человек. Сейчас по списку числится 132. Ходят дежурить всего несколько человек. С 23.00 до 9.00 на завод все же подают электричество — иначе на этой огромной и темной территории творилось бы вообще бог знает что. Рабочие опять жалуются:
— Выпьешь — и чуть не плачешь. Вспоминается, как тут было. Здорово! Шум, гам, станки работают, люди... — почти мычит самый пьяный из наших собеседников.
— Мужики, дайте на пузырь, мы вам экскурсию устроим! — предлагает другой.
Мы благодарим. Говорим, что уже все видели. Но на самом деле просто боимся, что после добавки ребята тут угорят и не проснутся. Фотографируем на прощание кошек: работяги от камеры шарахаются, как от чумы.
Мы опять перелезаем через забор и направляемся в заводоуправление. На вахте сидит женщина-дежурная с нашивкой “Служба безопасности”. Поверх форменной дохи наброшено еще и пальто.
Зовут ее Вера. Проработала здесь 8 лет. Денег не получала 9 месяцев. Тоже здесь по привычке. Говорит, что из заводоуправления ходят еще человек 50. Кто сейчас директор завода — она не знает. Да и какая теперь разница? Раньше на “Москвиче” работало больше 30 тысяч человек, сейчас числится 2500.
— Живу на что? Так у меня еще другая работа есть. Тем и кормлюсь.
— Вы бы на рынок хоть пошли продавцом...
— У меня дочь торговала — два раза подставили. И я боюсь. Лучше уж здесь.
— Ну чем лучше? Вас уже столько раз обманывали — чего еще ждете?
— Не знаю даже... Привыкла...
Умом Россию не понять точно. Возле Музея АЗЛК на улице греется сторож. Именно греется на улице. Внутри — совсем уж собачий холод. Сторож начеку. Нас в музей не пускает. Говорит только, что там темно и все трубы полопались. Устав от общения с нами, вздыхает и уходит внутрь...
Московские и федеральные власти долго боролись за акции “Москвича”. И контрольный пакет остался в федеральной собственности. Правда, под управлением “топ-менеджера” — гендиректора Рубена Асатряна и его друзей. Команда Асатряна руководит заводом с 1996 года. Руководит эффективно: рабочие любовно называют свою администрацию “мафией”. Чего тут еще добавить?
Из недавнего сообщения информагентств: “На 11-й Международной автомобильной конференции замглавы Минпромнауки России Сергей Митин заявил, что “диапазон дальнейшего развития АО “Москвич” достаточно широкий”.
Тут не поспоришь. Он даже очень широкий. Как Заполярье. И такой же холодный и никому не нужный...
