Североатлантический альянс явно впадает в гигантоманию — в уходящем году он поглотил еще семь европейских стран. В западных СМИ расширение НАТО восприняли, однако, с долей иронии. NATO Almost Totally Obsolete (“устарелый, ненужный”) — так переиграли репортеры его сокращенное название.*
Прокомментировать этот перл в частности и высказать свою точку зрения на будущее альянса вообще “МК” попросил генерала Питера Уильямса, возглавляющего миссию связи НАТО в России.
— Вы согласны, генерал, что “NATO Almost Totally Obsolete”?
— Так говорят те, кто хочет выдать желаемое за действительное. Те, кто к нашему клубу не принадлежит.
— К “клубу”, то есть к альянсу?
— Да, ведь есть еще страны, которые хотят в него войти. С моей точки зрения и с точки зрения политической, эта организация до сих пор привлекательна. А что касается военной стороны, то у нее тоже есть очень существенное преимущество для тех, кто является ее членом.
— В чем? В стандартизации вооружения? Да ведь это просто кормушка для военных монополий!
— Если говорить о стандартизации, то единственная, обязательная и безусловная “стандартизация” в НАТО — язык общения. Обычно используются английский и французский — два официальных языка. Но в ходе выполнения военных задач только один — английский.
— А оружие? Система подготовки? Что с зарплатой у военных в странах, недавно вступивших в “блок”, — она тоже поднимется до натовского стандарта?
— НАТО устанавливает стандарты, но не может требовать от другой страны, какой тип вооружения закупать или производить. И каждая страна сама решает, сколько должна потратить на свое вооружение, на военный бюджет. НАТО, например, пыталось разработать стандартный калибр пули, но тип винтовки страны выбирают сами, и в результате этот стандарт не всегда действует.
— Тогда не понимаю, в чем преимущество? Кроме того, что альянс аккумулировал огромную армию.
— Типичное заблуждение — у НАТО нет армии. Альянс обладает штабной, командной структурой, штабами разного уровня, но не вооруженными силами. Непосредственно “на боевом посту” есть только небольшое количество самолетов раннего оповещения и несколько кораблей аналогичного назначения.
— Правильно ли я понял, что НАТО — это огромный штаб?
— Да. В отличие от любой другой военной организации у НАТО своя командная структура, которая работает постоянно, а не только в кризисной ситуации. И одна из наиболее сильных сторон союза состоит в том, что в течение последних 50 лет разрабатываются стандарты обучения и стратегии.
— Стратегии, простите, чего?
— Все свои военные операции НАТО разделяет на два типа: это наиболее экстремальные, попадающие под статью 5 нашего устава, — защита территории членов альянса. Другие — операции “вне статьи 5” (“non-article five”), и они должны отвечать на кризисы, которые возникают в разных точках мира. После распада СССР НАТО видит своей целью обеспечение безопасности и ставит задачу остановить войну до того, как она началась.
— С этим можно поспорить, вспомнив косовский кризис, когда НАТО вмешалось в уже идущие военные действия между сербами и албанцами.
— Так или иначе, это наглядный пример, как действует механизм НАТО. В случае возникновения кризиса руководство стран — членов альянса собирается в рамках Североатлантического совета, который является нашим верховным органом, и решает: действительно ли это кризис? Затем все зависит от того, будет ли достигнут консенсус по вопросу, следует ли НАТО вмешаться в кризис. По Косово консенсус был достигнут — это была операция “вне статьи 5”.
— Говоря простым языком — война! Кто в этом случае отдает приказ начать военные действия и кто решает, кому из членов НАТО в них участвовать?
— Политики попросили, чтобы командование НАТО разработало военный план. Вернее, серия таких планов была разработана. И уже затем командование обратилось к странам, входящим в альянс, чтобы наполнить обозначенные в планах структуры своими войсками. В какой-то степени это похоже на торговлю — всегда предлагается много пехоты и всегда не хватает специализированных подразделений. Например, обеспечение космической связи, медицинские службы. В конце концов, как говорят в Англии, “собирают комиссию, чтобы вырастить лошадь, но в результате получается верблюд”.
— Думаю, сербам еще долго ровнять следы там, где прошелся натовский “верблюд”. Однако обратимся к вашей миссии в Москве. Какова ее задача здесь?
— Координировать ту политику, которая вырабатывается в Брюсселе и здесь, в МИДе России. В Брюсселе существует так называемый международный военный штаб, и мы, военная миссия связи, являемся частью этого штаба. Именно поэтому наша миссия такая многонациональная. Мой заместитель — поляк, есть американский, немецкий, венгерский офицеры. И представитель Минобороны России также работает в нашем офисе.
— Как наши военные, с которыми вы общаетесь, относятся к НАТО?
— За те шесть месяцев, что мы здесь, я чувствую некоторое потепление...
— Это несмотря на то что НАТО окончательно “продвинулось на Восток”, чего так боялась Россия?!
— Те семь новых стран, которые принимали участие в пражском саммите, только получили приглашение — лишь в мае 2004 года они могут стать полноправными членами НАТО. Это открытый клуб. Эти страны сами себя объявили кандидатами, они боролись за это право. Им пришлось пойти на изменения внутри своих стран, в частности, перевести военное командование под полный гражданский контроль.
— Глава НАТО, лорд Робертсон, недавно сказал, что альянс будет играть все большую политическую роль. Не будет ли это означать, что военный блок, в котором большинство — европейские страны, станет новым полюсом силы в Европе, которая уже объединилась под флагом Евросоюза?
— В известной степени вы правы, мы имеем две могущественные политические организации — это реальность. Но другая реальность в том, что большинство членов, которые принадлежат одной организации, принадлежат и к другой. И резервуар, из которого черпаются вооруженные силы, — тоже один.
— Зачем НАТО понадобились собственные силы быстрого развертывания? Речь идет о крупной группировке в 200 000 солдат. Ведь такие силы уже есть у США, и альянс мог бы просто использовать их в случае необходимости.
— Этих сил еще нет. Процесс их формирования закончится в 2006 году. Это будет европейский контингент, но и США туда тоже войдут. Американцы, кстати, были обеспокоены в течение многих лет, что их европейские партнеры неэффективно расходуют — с точки зрения США — свои военные бюджеты. Американцы считают именно мобильные силы показателем эффективности. Сейчас в странах — членах союза есть такие армии, которые не в состоянии действовать вне своей страны в случае кризиса.
— Такого, как афганский или косовский? В России на эти кризисы смотрят по-разному.
— Какого бы то ни было. Силы быстрого реагирования — это то направление, в котором лежит будущее НАТО.
— Будущее НАТО напрямую касается России, которой вряд ли понравится видеть, как растет группировка мобильных сил альянса возле самых ее границ.
— Мы для этого и находимся здесь, чтобы снимать подобные проблемы. Совместно идти к будущему, которое отвечало бы и российским интересам, и интересам альянса. Пока, правда, наши партнерские программы довольно скромные. Недавно, например, по приглашению России здесь была делегация НАТО, чтобы посмотреть, как мы можем помочь в утилизации излишков противопехотных мин из арсеналов бывшего СССР. Многие из них свой срок уже отслужили, они просто опасны. В самой России разработана уникальная технология, как эти мины уничтожить или даже “демилитаризовать” — превратить их из боевых мин в заряды, которые могут быть использованы в гражданском строительстве. Но нужны внешние финансовые вложения, другая помощь — именно об этом сейчас идут переговоры. В целом же по вопросам сотрудничества с Россией в Брюсселе работает несколько рабочих групп. Наши отношения развиваются, на мой взгляд, успешно.
— В сторону “консенсуса”?
— Вы ловите меня на слове — но я согласен. Я — за “консенсус”.
* NATO — North Atlantic Treaty Organization — Организация североатлантического договора.
