“Нью-Йорк — город контрастов”, — десятилетиями вздыхали советские тележурналисты, показывая бомжа, спящего на тротуаре какой-нибудь Уолл-стрит. Говорят, “бомжа” ради экономии времени съемочные группы часто привозили с собой. Нынче за контрастами далеко ходить не надо.
…В окно своей комнаты Александр каждое утро может наблюдать, как через дорогу хозяин новенького коттеджа выгоняет из гаража иномарку и, помахав домочадцам, отправляется на работу. Впрочем, особо засматриваться в окно ему некогда: надо вскипятить воду для утреннего кофе. А для этого — успеть занять хорошо работающую конфорку на общей кухне. Тогда процедура продлится не 40 минут, а 20. В любом случае у нас будет время пообщаться.
Александру 24 года. Он год как распределился в Троицкий институт термоядерных и инновационных исследований. Параллельно учится в аспирантуре. Занимает койку в “двушке” общежития для молодых специалистов. На 12 квадратных метрах — кровати, стол, шкаф, тумбочка, стулья… Места больше нет. “Удобства” — отдельно: на блок из 8 комнат — 4 туалета, душ, 4 умывальника. Кухня — на 16 комнат, три электроплиты, 4 исправные конфорки… “Не завидуешь?” — киваю за окно, где строго напротив общаги выстроились в ряд 20 коттеджей местного таун-хауса.
— Нет, зависти не испытываю. Правда, никаких надежд на улучшение жилищных условий — тоже. Но это не самое страшное. Хуже то, что оборудование, на котором приходится работать, разваливается. Наша установка неделю работает, неделю — в ремонте. А я же с детства хотел заниматься наукой… И сейчас хочу, но с каждым днем это желание ослабевает.
Когда-то распределиться в Троицк было большой удачей — бурно развивающийся научный центр, уникальные физические установки, лес, воздух… И все это в пяти минутах от столицы. Причем квартиру можно было получить быстрее, чем в Москве. Пожив в общаге 2-3 года, молодой ученый переезжал на отдельную жилплощадь, уступая место новобранцам. Жилья строилось достаточно. Но в начале 90-х процесс по известным причинам застопорился.
Таких “действующих” ученых, как Александр, в общежитии еще несколько десятков человек. Они каждый день ходят на работу в свой институт за тройным забором с колючей проволокой. Синтезируют загадочный “термояд”, вгрызаются в фундаментальные свойства вещества, укрощают плазму и попутно куют пресловутый щит Родины. Большинство же “научников” в общежитии — это те, кто только числится в институте либо давно уволился.
35-летний Леонид живет здесь 7 лет. Его оклад на должности научного сотрудника — 500 рублей. Иногда он появляется в институте, чтобы забрать эти деньги, которых как раз хватает на оплату комнаты. “Подрабатывает” в компьютерной фирме. Эта работа позволяет ему “бороться с собственной деградацией” и откладывать деньги на квартиру. Когда свое жилье появится, Леонид собирается вернуться в институт и написать кандидатскую, материал на которую давно собран.
А многие уходят “с концами”. Средний возраст ученых в троицких институтах приближается к пенсионному, и повлиять на отток молодых кадров директора не в силах. Они не могут предложить молодым ни нормальной зарплаты, ни жилья.
Конечно, всегда есть такие, кто не бросит науку ни при каких обстоятельствах. 40-летний Павел — геофизик, доктор физ.-мат. наук — относится к профессии как к призванию. Работал профессором в университете областного центра. В Троицк приехал по приглашению директора одного из академических институтов, так как здесь есть возможность заниматься серьезными исследованиями. Квартиру обещали дать через три месяца. Как водится, обещанного Павел ждет уже три года, деля 12-метровый кров с соседом-аспирантом. Больше всего его расстраивает невозможность работать в вечернее время:
— Из института по приказу директора охрана выгоняет всех в 10 вечера, здесь негде даже разложить книги. А для меня вечер — золотое время. Все успокаивается, можно подумать, возникают интересные идеи…
К остальным бытовым неурядицам ученый, получающий 2400 рублей, относится философски. На этаже не работает ни одна плита — в комнате есть маленькая своя. Один душ на 20 человек — “ухожу и прихожу поздно, когда очереди уже не бывает”…
У большинства “научников” подход именно такой. В милость свыше никто давно не верит. Надежда — либо на себя, либо ее нет вовсе. По поводу быта стандартный ответ — у нас еще ничего...
Другое дело — жены… Муж Маргариты работает в институте 13 лет, столько же они живут в общежитии, дочери — семь. Семья занимает 18-метровую “трешку”. В отличие от одиноких, “семейные” даже в такой тесноте стараются создать какой-то уют: мебель в комнате не только казенная, скатерть, шторы, холодильник-телевизор... У хозяйки к бытовым условиям свой строгий счет:
— Летом строители с таун-хаусов повадились ходить сюда мыться. Грязные, может, больные какие. Кто знает, откуда они приехали. Пользуются нашим душем, а здесь дети... Ни одна духовка на всех пяти этажах не работает… Линолеум в коридорах протерт до дыр… Вон провода оборванные висят… Ремонт недавно сделали — строительный мусор пособрали кучками да так и забыли… В комнатах отдыха живут временные рабочие. Только таблички остались: “Библиотека”, “Игровая”, “Комната для занятий”… На своем этаже мы добились, чтобы одну комнату освободили для детей. Ребенку надо где-то подвигаться, пообщаться с другими детьми, “дома” ведь не развернешься.
В получение собственного жилья здесь никто не верит: многотысячная городская очередь почти не движется, а крупнейший институт, построивший город на пару с Академией наук практически в чистом поле, за последние 10 лет не заложил ни одного нового дома для сотрудников. Как, впрочем, и десяток остальных троицких институтов.
На объективные сложности, связанные с выбиванием бюджетного финансирования, наслаивается местный “колорит” — директора институтов несколько лет не могут добиться от городских властей площадки под дом для ученых. Ответ мэра прост: у вас денег все равно нет, а у меня очередь из “инвесторов”. А нет площадки — ни в какую федеральную программу не влезешь. Замкнутый круг. Поэтому в общаге никто ничего не ждет. Зато растут таун-хаусы, усадьбы, дома улучшенной планировки. Ученым, тем более молодым, в них путь заказан. Государство, решив в тяжелый момент сэкономить на “мозгах”, постепенно приспособилось жить без этой бесполезной надстройки. Доля науки в госбюджете сокращается год от года: с 3% в 97-м до 1,5% в текущем (при обещанных законом 4%). Вот и сохраняет актуальность байка: “Директор института обращается к сотрудникам: “Господа, у меня две новости — плохая и хорошая. Наш бюджет в этом году намного меньше, чем в прошлом. Но не расстраивайтесь. Зато намного больше, чем в следующем”.
