Психолог он, конечно, великий. Лицо всегда спокойно, как у игрока в покер. Действия противника просчитывает, как шахматист — на несколько шагов вперед. Как теннисист, умеет подавать мягко, но точно в линию. Он делает крупные ставки, и чаще — выигрывает. Но проигрывать тоже случалось, и по-крупному... Он был на самом верху — в Кремле. Советником по спорту при президенте Ельцине. Многие тогда ненавидели его за “постоянный доступ к телу”. Потом он оказался в опале. Из ведущего спортивного деятеля превратился в одиозную фигуру, едва не лишился членства в МОК. Мало кто верил, что он снова поднимется. Но первая в истории победа россиян в Кубке Дэвиса — согласитесь, красивое возвращение на пьедестал. Он шел к этому триумфу 28 лет своей тренерской карьеры. На кон было поставлено многое, если не все. Тарпищев понимал: сейчас или никогда. И накануне первого матча финала признался: “В моей жизни уже бывали осечки, и я знаю, как дорого они могут стоить…”
— Что если бы вы проиграли?
— Меня бы “похоронили”... — он посмотрел на меня в упор и улыбнулся. — Удержать Кубок в следующем году шансов нет. Неудачный расклад.
— Вы высоко поднимались и больно падали. Тяжело сохранять лицо, живя в тени?
— Относительно легко. Я никогда не держался за должности. Уходить было не жалко, а обидно — из-за несправедливости.
Сейчас вспоминаю, как появился в Кремле в 94-м, после четвертой операции на ахилле — в гипсе, на костылях. Представляешь? Передвигаться почти не мог. Жизнь, правда, вел бурную. Каждый день 20 встреч, 50 звонков...
— Правда, что два года вы жили фактически в изгнании — ездили по зарубежным турнирам, в то время как на вас в буквальном смысле охотились и люди даже боялись покупать дачу рядом с вашим участком?
— Правда. Я многим мешал. Ельцин звал меня в Кремль дважды, я отказывался. Принципиально не хотел в политику. Согласился, только когда президент пообещал “постоянный доступ к телу”. Этим и нажил себе кучу “друзей”, которые боялись, как бы я не сказал лишнего, и мечтали от меня избавиться. А когда Ельцин лежал с инфарктом (тогда его активно оберегали от внешнего общения), на меня грамотно свалили пропажу денег, якобы загадочно исчезнувших из Национального фонда спорта...
— Так ведь вас на тот момент в фонде уже давно не было?
— Неважно, создавал-то его я.
— Скажите, если вас реально хотели убрать, почему не сделали этого? За два года можно любого человека достать...
— Бог помогал, я ведь был прав. Я всегда опережал врагов на несколько шагов.
— Инстинкт самосохранения?
— В детстве я много дрался. Был не слишком сильный, но очень верткий. И очень худой — в любую дырку в заборе мог просочиться.
—Как тот политик: “Мне зонтика не надо, пройду между струй”?
— Может быть. А по поводу инстинкта — помню, мне был 21 год. Приехали с командой в Тбилиси, на чемпионат СССР. И у кого-то из наших украли куртку. Я погнался за вором, а он полоснул меня ножом. Рубашку порвал, а живота даже не коснулся — у меня реакция хорошая, увернулся. В тот же день я уехал из гостиницы, где мы жили. Чутье подсказало. И точно: вечером местная шпана пришла туда — меня добивать...
— Вам никогда не было страшно, что интуиция обманет и не успеете вовремя скрыться?
— Скрываться не в моем характере. Говорю же: я как шахматист. Умею просчитывать ходы. Но не буду лукавить — состояние не из приятных.
С Ельциным Шамиль Тарпищев познакомился на пляже, невзначай.
— Мы в футбол играли. Потом, для разнообразия, я предложил партиечку в теннис. Борис Николаевич, нахмурившись, проворчал: “Я же не умею...” Но, подумав, согласился.
— И вы сразу проиграли — из дипломатических соображений?
— Так мы в паре играли. Против старшего тренера сборной Леонюка и артиста Михаила Задорнова.
— Ельцин сразу согласился стать в пару именно с вами?
— Он знал, что я — профессионал. А значит, не было риска проиграть. С его-то мощной подачей волейболиста!
Оказалось, раньше Борис Николаевич в паре не играл, но ему понравилось. Нагрузки меньше, разрядки больше, и надежность партнера неплохо проверяется. Вскоре эти матчи вошли у Ельцина в привычку, он заметно приблизил к себе Тарпищева и сделал ему предложение: “Ты много говорил о спорте. Теперь у тебя есть шанс сделать не так, как было, а так, как надо...”
— Кое-что мне сделать действительно удалось. Но многого не успел. Зато теперь накопил опыт и смогу помочь моему другу Вячеславу Фетисову. Потому как нынешняя схема управления спортом безнадежно устарела и ее нужно кардинально менять. Но это отдельная тема, о которой, думаю, мы скоро поговорим...
— Не зря все-таки теннис считается спортом дипломатов. Почти как гольф... Столько проблем можно обсудить, не выпуская из рук ракетку или клюшку...
— Не знаю, не пробовал. Впрочем, пока дойдешь от лунки до лунки...
Политика и спортсмена объединяет одно: умение в нужный момент мобилизовать нервную систему. Особенно под прессингом.
Когда-то он хотел поступать на биофак МГУ, но передумал. Уговорили отдать документы в институт физкультуры — ГЦОЛИФК (позже РГАФК, а ныне — РГУФК). Тарпищев бросил теннис рано — в 14 лет, успев, однако, выполнить первый взрослый разряд. Но тогда погиб его тренер Виктор Лундышев — разбился на машине в свадебном путешествии... Тарпищев долго не играл — тосковал , но пытался забыться в учебе. И все же вернулся. Решил тренироваться сам. В 17 лет пробился в десятку сильнейших игроков Союза.
— В детстве вам кто-нибудь предсказывал яркую карьеру?
— Нет. Я не из спортивной семьи.
— В школе были лидером?
— Даже не знаю... Но старостой выбирали с 3-го класса. Хотя вплоть до 10-го по росту я был самым маленьким.
— Сильно комплексовали?
— Нисколько. Кстати, в 11-й класс я пришел уже самым высоким. За год вырос на 18 сантиметров!
— Может, о корнях расскажете?
— Мой отец был штамповщиком на заводе “Знамя труда”. Кстати, высочайшей квалификации: делал такие штампы, что их никто повторить не мог. Я потом за него в заводской футбольной команде играл. Получалось неплохо. Кубки выигрывали... Однажды отца пришли награждать, и вдруг выяснилось, что он... на пенсии. С тех пор в футбол я не играл. А так, можно сказать, зарабатывал на жизнь в качестве подставного лица, — смеется. — Платили, кстати, неплохо...
— А что же отец?
— Перед уходом на пенсию ему хотели дать Героя Социалистического Труда. Но на весь завод полагался только один Герой, которого пришлось уступить — кстати, вполне заслуженно — директору завода. Он тогда тоже на отдых собирался. А отец получил орден Ленина, орден Красной Звезды. А еще у него был значок “Ворошиловский стрелок”, которым он очень гордился.
— Моей жене Анжеле всегда было наплевать на мои должности. Когда она поступала в институт при МГУ (где потом училась на психоаналитика), говорила экзаменаторам, что мы просто однофамильцы. С ее характером наше супружество ей бы только помешало...
Почему-то ее не волновали подарки, хотя она вовсе не из богатой семьи. А я вот до сих пор помню, как оставался в детстве без карманных денег и газировщица за углом неделю поила нас с другом Серегой Жидковым в долг. По весне мы с ним надевали сапоги и шли на растаявший каток — искали монеты: вдруг кто-нибудь выронил, когда катался. И, знаешь, находили. Иногда рубля три можно было насобирать — и сразу достойно расплатиться с газировщицей, даже на жизнь еще оставалось...
Из цветов Анжела признавала только ромашки. Кремлевскую тусовку ненавидела. Приемы раздражали ее. Неискренние улыбки выводили ее из себя. Она так и не приняла ту мою — политическую — жизнь. К тому же хотя Анжела сама была хорошей теннисисткой (я даже помогал ей в качестве тренера), в какой-то момент мои круглосуточные разговоры о теннисе достали ее вконец... Такая горькая нестыковка личной жизни и карьеры.
Мы с женой уже много лет вместе не живем. Детей я оставил себе. С младшим, Филиппом, почти не расстаюсь, сам укладываю его спать.
Неважно, чем занят Шамиль Анвярович, — Филипп не отходит ни на шаг. Папа принадлежит только ему, и нечего посторонним посягать на любимого родителя. Впрочем, иногда Филипп все же сменяет гнев на милость и великодушно затихает. Минут на десять...
— Со старшим сыном — Шамилем (вообще-то его зовут Амир, но жена хотела, чтобы он был Шамилем, так и звала его, а вслед за ней и окружающие) — вижусь реже. Но обязательно завтракаю с ним каждый день. И отвожу в школу. Неважно, что вставать приходится в 6.30. Ради этих утренних разговоров я готов, если понадобится, не спать вообще.
— Вы не слишком балуете сыновей?
— Слишком. И знаю, что воспитанию это сильно вредит. Но я так их люблю, что ничего с собой поделать не могу. Как вспомню, что им пришлось пережить, когда меня “закапывали” бульварные газетенки. Амиру тогда было восемь. Одноклассники изводили его. Он каждый раз возвращался домой озлобленным. Пришлось перевести его в сельскую школу рядом с домом, где мы и сейчас живем вместе с семьей моей сестры Эльмиры. Кстати, ее дочка Алия — фантастически талантливая девочка. Ее всюду зовут — в плавание, в фигурное катание. Но, думаю, из нее вырастет настоящая теннисная звезда.
— Кто из сыновей больше похож на вас?
— Думаю, Шамиль. Он идет по моим стопам. Слезы на корте текут и текут. Но случись драка, он будет драться до последнего. Пока не упадет без сил.
— Сейчас не скажешь, что в детстве вы много плакали.
— Плакал, когда проигрывал. Плачешь же от обиды, а не от боли.
— Марат, вырвавший два победных очка в финале, до исступления повторял, что лучший — Женя. А лавры героя во всеуслышание уступил Мише Южному. О себе же скромно забыл... Или это пафосный спектакль, или — непостижимая порядочность.
— Поверь, это — второе. Вообще Марат — слишком хороший, слишком добрый. Этим многие пользуются...
— Насколько я знаю, вы серьезно изучали психологию. Если не секрет, где именно?
— Я два года учился в лаборатории у известного психолога Леонида Гиссена. Занимался темой стресса в спорте. Знаешь, сколько раз игрок может оказаться в таком состоянии во время матча? Раз семь или восемь! Вот и представь, как важно, будучи тренером, уметь вовремя на это влиять.
— Вы всегда так спокойны, даже когда у ваших игроков рвутся нервы и струны на ракетках?
— Я проходил специальный тест на тренерскую профпригодность. Он определял степень преобладания процессов возбуждения над торможением. Оказалось, меня практически невозможно вывести из себя. Идеальная ситуация для тренера. Я и на корте такой.
— Когда еще вам помогли знания человеческой психологии?
— Могу привести случай на давнишнем чемпионате Европы в Болгарии. Подходят ко мне ребята из команды, кричат: “Борисов плачет, вас просит!” Выясняется, счет уже — 2:6, 1:4. Вадим проигрывает. Спрашиваю, что случилось, — а он в панике: “Я не могу играть, соперник зашагивает!” Представь мое состояние. Как реагировать — непонятно, а реагировать — надо! Я задумчиво подхожу к вышке, где сидит судья, и спрашиваю, нельзя ли посадить арбитров на линию, чтобы судили за шаг при подаче. Отказывают. Мол, на этой стадии соревнований судьи на линии не положены. И тут меня осеняет... Я Вадима спрашиваю: “Сейчас ведь твоя подача?” — “Ну и что?!” — “Как что? Вставай на полметра в корт и подавай...” Идея понравилась. После второй подачи навылет соперник взбунтовался. Матч прервался минут на двадцать, пока болгарин шумел и выяснял ситуацию. Вадим между тем успокоился и преобразился на глазах. Нервная система у него подвижная, на этом я и сыграл. Борисов тогда победил на одном дыхании.
— Теперь я понимаю, почему мы выиграли финал Кубка Дэвиса...
— Мое решение поставить Южного, на случай пятого матча, было риском. Но я чувствовал: если поставить Кафельникова — он не выиграет. Матье — молодой, амбициозный. У него нет комплексов, авторитетов. Француз прекрасно видел, что Женя далеко не в идеальной форме, знал, что у него жуткий варикоз — он же сразу после финала на операцию улетел. То ли дело — ровесник, который совсем недавно выиграл у него на турнире в Сопоте. Тут уступить нельзя. Не простят.
Сначала Матье подавлял Мишу: играл дома, да и матче с Сафиным неплохо разогрелся, в то время как Южный еще даже не успел почувствовать игру. Но потом...
— Миша до последнего не знал, что выйдет в последнем матче?
— Его тренер Борис Собкин знал, но я просил его Мише ничего не говорить. Чтобы не мандражировал раньше времени. Между тем тренер должен был подготовить его к выходу на корт.
— Психологический прием?
— И не единственный. В один из пиковых моментов, видя, что Южный никак не может поймать игру, я попросту отправил его пописать, чтобы поостыл. Вернулся он, заметно успокоившись, и начал отыгрывать у француза подачу за подачей. Но переломный момент этого матча никто по сути не заметил. В середине четвертого сета у Матье начались судороги. И это окончательно решило исход игры.
— Американцы потом говорили, что вид у вас во время этого матча был до того невозмутимый, что вы, вероятно, отличный игрок в покер...
— Это только вид. Я 4 килограмма на этом финале потерял...
— А как к вам относится нынешний президент?
— В те редкие встречи, которые у нас были, он всегда был внимателен и, мне кажется, слушал меня с интересом. Думаю, Владимир Владимирович ценит то, что мы сделали в Париже. Знаю, он очень внимательно следил за ходом финала из Китая, хотя местное телевидение ничего не транслировало.
—А ведь теннис ему не родной!
— Теннис вошел в моду, только когда Борис Николаевич вдруг появился на людях в шортах и с ракеткой в руках. А нам доставались “худшие дети”, отсеянные из других видов спорта. К слову, так и рождались великие тренерские методики — не благодаря, а вопреки... Вслед за Ельциным вся интеллигенция ринулась на корт. Мамы, папы повели за собой детей. Уимблдон стали показывать по телевизору...
— Теперь то же самое происходит с дзюдо, которое любит Путин?
— Конечно. К тому же дзюдо — массовый вид спорта. Вот если бы президент любил прыжки с шестом...
И все же некоторые последствия опалы Тарпищев все еще чувствует...
— Америка до сих пор дает мне визу со скрипом. На Олимпиаду в Солт-Лейк-Сити из-за этого на неделю опоздал. Впрочем — все к лучшему. Когда наконец прилетел, Самаранч сказал: “Тебе повезло. Ты поздно приехал”.
— А вспомните, как вас хотели изгнать из МОК, шантажируя, что в противном случае Питер не получит Олимпиаду-96? Может, это вы виноваты, что те Игры в итоге отдали Атланте?
— Да ничего бы Питер в любом случае не получил. И все это прекрасно понимали. В МОК я был избран в интересах России. А то, что меня хотели дискредитировать, чтобы оттуда убрать, говорит только о том, что в наших интересах действовать никто не собирался... Но я пошел к Хуану Антонио Самаранчу, убедил его в своей правоте, и президент МОКа встал на мою сторону.
— Членство в МОК — пожизненная привилегия?
— Нет, я — член МОК до 2009 года.
— Шамиль Анвярович, у вас в жизни есть главные принципы?
— Слышала когда-нибудь поговорку: “Верный, как татарин”?
— Нет, я знаю только что-то насчет “хуже татарина”...
— Так вот я больше всего верность ценю, сколько бы меня ни предавали. А еще — умение побеждать по-честному.
— Как в Париже?
— Да уж... А ты знаешь, что принес нам этот успех? Французы и голландцы уже хотят учиться теннису у нас! Даже не знаю, с чем такие эмоции сравнить. Вот разве что Марат Сафин точно сказал: “Это даже круче, чем секс!”
