От сумы да тюрьмы не зарекайся... Тем более когда живешьв России. Истинность народной мудрости корреспондент “МК” испытал на собственной шкуре.
...А сдала меня, братцы, родная жена — смертельно обидевшись на слово “корова”, которым я по пьяной неосторожности наградил ее. Другие плохие слова стерпела, а это — она ведь до сих пор носит платья 44-го размера — нет! Короче, не успел я опрокинуть очередную рюмку за приближающееся Староновогодие (или минувшее Рождество?), как два мрачных типа в милицейской форме потребовали “с вещичками на выход”. Поскольку дело было ночью, в отделении меня без лишних слов закинули в камеру, где уже мирно похрапывал мужичонка бомжеватого вида.
Утром нас с дядей Мишей (так звали моего ночного сокамерника) перевели в “обезьянник”. Железная клетка периодически наполнялась отловленными “незарегистранцами” — лицами, не имеющими московской регистрации. Их пачками штрафовали на месте и гнали взашей. До следующего патруля. Но были в клетке и свои долгожители. Вахтанг перебивался в ней уже вторые сутки: он пригнал в столицу трейлер с товаром, но “забыл” заплатить налог местным охранникам правопорядка. Теперь вот ждал, пока соплеменники соберут необходимую сумму на выкуп...
В отделении давали зарплату. Веселые розовощекие милиционеры быстро заскакивали в оружейную, скоренько звякали там посудой, а потом, счастливые и довольные, шли на дежурство с автоматом наперевес... “Любимый город может спать спокойно...” — навязчиво вертелась в голове строчка из популярной когда-то песни...
Ближе к вечеру выяснялось, что нас с Мишей будут судить.
— Не боись, — подбадривал меня Михаил, — штраф — и делов-то...
Он уже имел опыт общения с местными Фемидами. Соседи, недовольные возлияниями Михаила, периодически писали на него телеги, после чего его на пару дней забирали в отделение милиции. Получив очередной втык и слегка протрезвев, Миша возвращался на привычное место работы — грузчиком на рынке, вел себя тихо, ну а потом все начиналось по новой.
Судила нас моложавая дама по фамилии Матвеева. Первым под ее строгие очи попал я.
— Ну что, пьянствуем и хулиганим? — строго спросила она меня.
Стараюсь принять самый покорный вид и мямлю: бес, мол, попутал, больше, тетенька судья, не буду, простите, Христа ради...
— Чем наказывать будем, — рассуждала тем временем Матвеева, — штраф или административный?..
— Штраф! Штраф! Штраф! — почти кричу я и уже мысленно расстаюсь с энной суммой денег.
— Ну ладно, мы подумаем...
Думала она ровно две минуты. “Гражданина Сергеева подвергнуть взысканию в виде административного ареста сроком на десять суток”, — значилось в моем приговоре.
За то, что человек у себя дома злоупотребил спиртным да припустил пару-тройку крепких словечек, — десять суток административного ареста?!
Ноги мои подкосились, в глазах потемнело...
С дядей Мишей вышло еще веселей.
— Пять суток! — выдала приговор Матвеева.
— Много! — возразил Михаил. — Давай три!
— Пятнадцать! — подвела итог судья.
Женская логика...Все “суточники” (лица, получившие административный арест) должны отбывать срок в спецприемнике недалеко от поселка Северный. По дороге несколько раз капитально застреваем в снегу. Приходится всем вылезать и дружно толкать автозак вперед. Не нас везли, а мы тащили тюрьму на колесах к месту отбытия наказания.
Всех новичков поместили в карантинную камеру №10. Камера большая, метров 5 на 15. Двенадцать шконок, сваренных из толстых металлических полос, стальные тумбочки, такие же стол и две скамейки. Все намертво вделано в бетонный пол. В углу, как положено, параша.
“Машек” (матрасов) на всех не хватает, поэтому первую ночь проводим на голом железе. Одеял, подушек и прочих “излишеств”, разумеется, нет. Шконки устроены так, что стальные полосы больно врезаются в тело. Выражение “вертится как уж на сковородке” приобретает буквальный смысл: приходится через каждые две минуты переворачиваться на другой бок. Под утро становится холодно. Даже натянув на себя всю одежду, согреться не удается. Народ ходит из угла в угол и пытается заняться физическими упражнениями... Свет в камере не гасят всю ночь, так что ничто не мешает укреплять подорванное алкоголем здоровье...
Утром камеры отпирают и нас ведут завтракать. В качестве еды выступает каша-сечка — серая масса, которая уже через несколько минут намертво прилипает к миске. Жидкость бурого цвета в алюминиевой кружке гордо именуется чаем. Дают хлеб — мокрый, грубый, но зато по два куска на брата. С трудом запихнув в себя жрачку, народ бредет обратно в камеры. На обед — баланда и опять же сечка. Принцип кормежки простой: пока старую кашу не съедите — новую не получите. У многих вскоре начинается понос...
Особенность “Северки” — никого не заставляют работать. Можно целыми днями лежать на шконке и разглядывать грязные подтеки на потолке, можно почитать газету за позапрошлый год, можно... Через час от полного безделья начинаешь потихоньку сходить с ума.
Вечером неожиданная радость — душ! Строем идем в душевую, где каждому выдают по крошечному кусочку хозяйственного мыла. Полотенцев, конечно, нет. Вытираемся кто чем может.
Наутро узнаем, что часть наших отправляют на Петровку, 38. Опытные “суточники” говорят, что на главной милицейской базе вкалывать приходится чуть ли не круглые сутки, порядки значительно более строгие, но зато кормежка лучше и вообще веселее... Решаю идти добровольцем.
...Через 2-й Колобовский переулок заезжаем внутрь Петровки. Внушительное шестиэтажное здание — следственный изолятор. Наш, “суточный” этаж — третий. Остальные занимают настоящие зэки. Вдоль лестницы на стене через каждые полметра — особые черные кнопки. На случай побега. Нажмешь — и начнется “маски-шоу”.
Камеры, по сравнению с предыдущими, раза в три меньше, каждая рассчитана на 6—8 человек. Жарко. На батареях сушатся носки и ботинки. Шконки в два этажа. Мне как новичку достается верхняя, зато у окна. Продавленный матрац, подушка, одеяло — почти царские условия! Открываю окно, из любопытства обследую решетку. С удивлением обнаруживаю за ней запрещенные одноразовые бритвы (всякие бритвенные принадлежности при поступлении отбираются) и даже столовый нож.
Знакомлюсь с товарищами по “хате”. Выясняется, что по срокам я здесь чуть ли не “авторитет”: только одному парню вкатили больше, чем мне, — 15 суток, у остальных — “мелочевка” — от 3 до 7.
...Леху посадила на 10 суток жена. В молодости “по глупости” он оказался на зоне и, пока тянул срок, познакомился по переписке с молодой женщиной. После освобождения Алексей и Татьяна поженились. Были и бурные ссоры, и нежные примирения — в общем, все как у людей. Под Старый Новый год Леха перебрал и устроил супруге выволочку за какую-то мелкую домашнюю провинность. Та, как и моя благоверная, обиды не стерпела — и Леха оказался на Петровке. Через некоторое время Татьяна одумалась, но поезд, как говорится, уже ушел. Теперь она носила мужу передачи — домашние супчики и котлеты. Этих посылок с нетерпением ждала вся камера: Алексей, следуя неписаным тюремным законом, делился едой со всеми товарищами по камере. Таня тем временем горевала и с нетерпением ждала возвращения любимого мужа. О, женщины, каким местом вы думаете?..
...Дима возвращался с дня рождения друга. У метро его тормознул наряд и потащил в отделение. Принятое на грудь спиртное сыграло с ним злую шутку: вместо того чтобы покорно отстегнуть стольник и быть свободным как ветер, Димон стал толкать речь о свободе человека и своих правах. Результат — 7 суток. Кореец Саша применил против особо наглого милиционерика, вытрясавшего из него последние рубли, грозное кун-фу — получил 3 суток. Бить ментов, оказывается, социально менее опасно, чем поучать по пьяни жену...
Он появился вечером пятого дня моего заточения. Лохматый, небритый, в непонятной “расстегайке” на голое тело и онучах, он просто не мог не привлечь к себе всеобщего внимания.
— Иван Павлович Панкратов, русский человек, — незатейливо представил сам себя народу.
Иван Павлович исходил пешком чуть ли не пол-России и теперь возвращался к месту исторического проживания — в родное Бибирево. По пути его, как водится, тормознул наряд. А поскольку дядя Ваня внешний вид имел, мягко говоря, странный, то его прямиком отправили в отделение. Там он быстро достал все местное начальство, и его упекли на 10 суток.
...Когда в школе проходили Горького, мне казалось, что классик соцреализма несколько приукрасил своих босяков. Чуть-чуть добавил художественного вымысла, так сказать. Но дядя Ваня доказал: такие босяки на Руси были, есть и будут! Ивана Павловича ни в коем случае нельзя назвать бомжем: у него имеются столичная прописка и даже комната в коммуналке. Но жить на одном месте ему скучно. Ежегодно весной Иван отправляется в странствие по Руси, зимой возвращается обратно. Хотя ему всего 47 лет, выглядит он гораздо старше: жизнь и милиция изрядно потрепали русского человека...
В камере дядя Ваня сразу извлек откуда-то из глубины онучей заначку с дурью. Шумно и со вкусом втянув содержимое маленького пакетика, он явно повеселел. Вскоре его начало колбасить: он пел песни, читал стихи собственного сочинения, вел нескончаемые беседы — с собой и с Богом. Отсутствие слушателей его не волновало. Вставляло Ивана Павловича капитально: никто так и не смог заснуть. Только прикроешь глаза и приготовишься отдаться во власть Морфея — дядя Ваня высовывает голову в окно и начинает выкрикивать речевки во славу Бога. Периодически дядя Ваня шумно пил воду из-под крана и обливал свою курчавую голову. За ночь Иван Павлович умудрился выкурить две полные пачки сигарет (разумеется, чужих) и съесть все запасы сахара. На следующий день его, к счастью, перевели на другую “хату”...
Шесть часов утра. В двери металлически гремит ключ, затем раздается громкий сержантский голос: “Подъем!” Нехотя сползаем со шконок, тянемся к умывальнику. Едва успеваешь ополоснуть лицо и одеться — пора на работу.
Распорядок дня для “административных” на Петровке такой: подъем в 6 утра, до 8 часов — уборка территории (лед и снег). С 8 до 9 — завтрак. После этого народ распределяют на задания — кому что достанется. Самой лафовой считалась работа на кухне: хотя целый день по уши в мыле драишь грязные котлы, зато кормят до отвала. И не тюремной дрянью, а вполне приличной едой.
— Эх, не смог я съесть третью порцию второго! — сокрушался как-то дядя Ваня. — Своими руками в помойное ведро выбросил!..
Неплохо было попасть и на переноску мебели. На Петровку завезли большую партию новых шкафов и столов — требовалось все это собрать и растащить по начальственным кабинетам. Одновременно оттуда вытаскивали громоздкие сейфы сталинских еще времен. Сейфы время от времени самопроизвольно открывались, и из них вываливались старые дела. Вся история московского преступного мира буквально лежала у наших ног...
С 13 до 14 — обед, затем — снова на улицу и ударный труд до 6 вечера. Час на ужин, и с 20 до 22 часов — завершение работы. Итого: трудовой день для заключенных длится обычно 12 часов. Без выходных и праздников. Что там у нас в Конституции говорится про 8-часовой рабочий день и 40-часовую рабочую неделю?..
Утро. Под конвоем молоденького сержантика идем к сараю за инструментом. Разбираем метлы, лопаты и выдвигаемся к главному, генеральскому корпусу — тому самому, торжественно-пафосному, что выходит фасадом на улицу Петровка. Наша цель — очистить территорию от снега. Начинать следует с генеральского крыльца: именно к нему подкатывает высокое начальство. Драим скребками сначала красную дорожку у входа, затем — по кругу — тротуары и проезжую часть. Через какое-то время появляется трактор-снегоуборщик. За рулем, как обычно, сидит “Басаев”. Свое прозвище тракторист Витя получил за бородатое внешнее сходство с известным чеченом, а также за привычку носить черные очки.
...Витя, можно сказать, продукт местной системы воспитания. Раньше он работал в каком-то тресте и по пьяни несколько раз оказывался на Петровке. И однажды в его голову пришла счастливая мысль: устроиться работать туда, где и так часто бывал. Теперь Витя на законных основаниях ежедневно употребляет литр-другой водки, не опасаясь, что его заметут. А чтобы разбегающиеся в разные стороны глаза были не слишком заметны начальству, прикрывает их черными очками. Работает он мастерски: разогнавшись, на всей скорости врезается ковшом в приготовленную кучу снега. Кто не успел отпрыгнуть — сам виноват. Однажды Витя чуть было не протаранил машину главного милицейского начальника — спасла мгновенная реакция шофера, сумевшего-таки увернуться от бешеного трактора с ковшом наперевес...
Как значилось в паспорте имя этого прапора, никто не знал, но все называли его Васей Роговым — как популярного телегероя. Трезвым Васю не видел никто и никогда. Даже ранним утром Вася был уже подшофе. К обеду степень его “теплоты” достигала размеров двух бутылок водки, а под вечер он уже с трудом ориентировался во времени и пространстве. И чем выше была его “градусность”, тем сильнее лез из него отец-командир.
Любимый анекдот Васи. Прапорщик приказывает молодым солдатам: “Взяли по лому и пошли подметать плац!” — “Товарищ прапорщик, — робко подает голос один из “молодых”, — может, нам лучше метлы взять, чище ведь получится?..” — “Мне не надо, чтобы чище, мне нужно, чтобы вы зае...лись!”
Вася прославился еще и тем, что регулярно облегчал арестантские передачи. Принцип дележки у него был простой — 50 на 50. Правда, налог на сигареты был значительно выше. Если передавали блок хороших сигарет, Вася брал себе две трети, остальное россыпью кидал в целлофановый пакет, добавлял дешевой “Примы” — и в таком виде передавал по назначению. Другим видом контрибуции был “налог” на досрочный выпуск. Если срок ареста заканчивался ночью, то, чтобы покинуть Петровку пораньше и успеть на метро, с Васей нужно было договариваться. Такса договора, впрочем, была стабильной — литр водки. Поэтому к ночи, когда последние освобождаемые покидали Петровку, Вася замертво валялся в дежурной части и уже не реагировал ни на какие внешние раздражители.
Но вот настал и мой день. Договорился с Васей без проблем. В 10 вечера меня вывели на улицу и отпустили на все четыре стороны.
Испытываю странное чувство: почему один, почему никто никуда не ведет, не командует? Бегу к ближайшему метро. Показываю контролерше справку об освобождении: она дает право сутки ездить в общественном транспорте бесплатно.
— Иди уж, несчастненький!.. — как-то совсем по-домашнему напутствует она меня.
Честно говоря, я так и не понял, для чего у нас существует система административных арестов. Перевоспитать с их помощью домашних пьяниц (а сидели в основном мужики лет 30—45) невозможно, экономический эффект от неквалифицированного дворницкого труда — минимальный. Не выгоднее ли государству бить пьяниц рублем?
...Вот только кто тогда будет каждое утро драить красную дорожку у генеральского подъезда?..
