Впервые помянул Красную площадь в такой формулировке не Пимен, а заезжий барон Августин фон Мейерберг. Он побывал в Московии в 1661 году. В донесении австрийскому императору посол назвал площадь перед Кремлем всем нам известным именем. До того ее считали Торгом, а после одного грандиозного опустошительного огня — Пожаром.
Да, прошло пятьсот лет со дня основания Москвы, прежде чем главная рыночная площадь стала Красной, то есть красивой, как красна девица. Этот титул дан не царским указом, а молвой, народом, заполнявшим простор, где кипела жизнь и решались судьбы не только подданных, но и самих царей. Бориса Годунова объявили государем здесь. Отсюда толпа хлынула в Кремль и убила его сына Федора. Кровавый Соляной бунт устрашил Алексея Михайловича казнью приближенных на этом месте. Три дня стрельцы и “черный люд” убивали имущих. “Красная площадь упиталась кровью многих бояр, и думных и ближних, и иных чинов людей”. Первым памятником стал не монумент Минину и Пожарскому, а “почетный столб” с именами убитых бояр, описанием их вины и заслуг стрельцов. Он простоял четыре месяца, до бунта, известного под названием “Хованщина” (увековеченного Мусоргским в музыке гениальной оперы).
Суд и расправа вершились у Лобного места. Его название толкуется по-разному. Одни связывают его с латинским словом — lobium, что значит — возвышенное место, кафедра. Историк Москвы Михаил Снегирев видел в этом названии связь с Краниевым местом Иерусалима. На греческом языке kranion означает череп. Его в Святом граде напоминало возвышение, служившее одновременно судом, местом исполнения приговоров и трибуной, где оглашались указы и известия. В Москве перед одними из шести ворот, как в Иерусалиме, возникло подобное видное место. Письменно оно помянуто в начале царствования царя Ивана, вскоре проявившего себя во всем ужасе Грозным. Явившихся к нему с жалобой жителей покоренного Пскова он обливал кипящим вином, палил им бороды и волосы, укладывал голыми наземь. Случившийся после той экзекуции страшный пожар 1547 года царь посчитал небесной карой за злодеяния, после чего покаялся перед народом на Лобном месте. Растроганные красноречием юного Ивана Васильевича москвичи слушали со слезами на глазах его речь, достойную Цицерона:
— Люди Божьи и нам дарованные Богом! Молю Вашу веру к Богу и к нам любовь… Оставьте друг другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел: в этих делах и в новых делах я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать!”
Расправа над псковичами падает на первую “эпоху казней” Ивана Грозного. Кроме нее насчитывают три других, одна другой страшнее. Последняя эпоха казней пала на жителей Новгорода. На Красной площади установили 18 виселиц, зажгли костры под котлами с кипящей смолой, в руках палачей засверкали топоры. Обреченных вешали, рубили, кололи на глазах царя, собственноручно пронзившего копьем старика. Двести трупов устлали в тот день, 23 июля 1571 года, залитую кровью площадь. Детально описаны страшные экзекуции в “Истории государства Российского” Карамзина, трудах других дореволюционных русских историков. При Сталине лютые казни Ивана IV исчезли из трудов советских ученых и литераторов, выискивавших всяческие оправдания “борьбе с изменниками боярами”. Находили они оправдание и репрессиям вождя, видевшего себя неким пролетарским Иваном Грозным.
По словам помянутого Августина, на самом Лобном месте “совершались торжественно священные обряды, обнародовались царские указы и царь или боярин обращал слово свое к народу”. Один из таких обрядов вошел в силу после дворцовых переворотов Смутного времени. “Когда царевичу исполняется 16 лет, его ведут на площадь и ставят на возвышенное место, чтобы весь народ его видел и мог предохранить себя потом от обмана, ибо в России явилось много самозванцев. До сего обряда царевича видят только представленный для его воспитания и некоторые из главных прислужников”, — сообщал другу в Лондон придворный врач царя Алексея Михайловича Коллинс, служивший в Москве десять лет.
К Лобному месту направлялись по церковным праздникам крестные ходы во главе с патриархом и государем. Ежегодно, в память о входе Христа в Иерусалим на осляти, совершалась церемония, напоминавшая театральное действо с участием сотен исполнителей, включая царя и народ. К Лобному месту подводили белого коня, “снаряженного как осла”. На него боком усаживали патриарха, и таким образом, подобно Иисусу, он следовал через Спасские ворота к Успенскому собору. Под копыта коня, которого вел в поводу царь, подстилали красное сукно, а московские дети, по примеру иерусалимских, снимали с себя одежды и бросали их к стопам святейшего.
Попытки захватить трон в Кремле не раз начинались и заканчивались у Лобного места. Здесь духовенство и бояре сообщили толпе после освобождения Москвы Мининым и Пожарским, что на царство избран малолетний Михаил Романов. Чему все были рады и, как сказано, прокричали: “Да буде царь и государь Московскому государству и всей Московской державе!”. Но до этого выбора произошло много кровавых событий. И все — на Красной площади. На Лобном месте выставляли убитого царевича Дмитрия, чтобы народ мог удостовериться в его неожиданной смерти. И здесь же вскоре князь Василий Шуйский обманул москвичей: “Борис послал убить Дмитрия-царевича, но царевича спасли, а вместо него погребли сына попа”. Эта ложь открыла самозванцам путь к высшей власти.
У Лобного места, встреченный духовенством и “всем клиром московским”, гениальный авантюрист Григорий Отрепьев сошел с коня, приложился к иконам, присягнув православию. Сопровождавшие его литовские музыканты заиграли на трубах и ударили в бубны, заглушая пение молебна. Недолго музыка играла. Все тот же князь Василий Шуйский, увидев, что творит Самозванец, отрекся от недавних признаний, взбаламутил Москву. У Лобного места над его головой палач занес топор. Та казнь не состоялась. Самозванец, коронованный в Успенском соборе, проявил великодушие и на свою голову пощадил князя. И он во главе заговорщиков сверг Лжедмитрия с престола. Три дня в шутовской маске, с дудкой и волынкой в руках, чья музыка не пришлась по душе православным, валялся зарубленный царь на Красной площади. А у Лобного места, где чуть было не полетела на плаху голова князя Василия, толпа избрала Шуйского на царство. Четыре года (президентский срок!) продержался “боярский царь” на шатком московском престоле под ударами изнутри и снаружи.
Выдав себя за “главного воеводу” якобы спасшегося Лжедмитрия, на Москву пошел холоп князя Телятевского. Усадьба князя стояла в Китай-городе, где сейчас дом Федеральной службы охраны, на углу Никольской и Богоявленского переулка. “Главный воевода” попал в историю под именем Ивана Исаевича Болотникова. Этот самозванец “был детина рослый и дюжий, родом из Московии, удалец, отважен и храбр на войне, и мятежники выбрали его главным атаманом или предводителем своего войска”. Так охарактеризовал этого самозванца современник. Командуя стотысячным войском, “детина” подошел с боями к селу Коломенскому, ныне оказавшемуся в черте Москвы на правах музея. Там он потерпел от воевод царя Василия поражение, возглавив посмертно список вождей “крестьянских восстаний”.
При царе Алексее Михайловиче сотрясал основы Московии Степан Разин, разбойничавший на Волге и Дону. “Из-за крутой излучины вырывается десяток легких лодок, и уже с веселыми прибаутками разгуливает жигулевская вольница по остановленному каравану, выносит на берег дорогие товары и тащит в лесную глушь хозяина с приказчиком”. Так живописует разбой ватаги Разина советский историк в книге о Москве. Трижды он приезжал в столицу, прежде чем решился на войну с царем, дважды совершал богомолье в Соловецкий монастырь, ходил в походы на крымских татар, турок, персов “за зипунами”, то есть награбленным. Прославился взятием волжских городов. Впереди него летела молва, что в его войске находится царевич Алексей Алексеевич, идущий на Москву по приказу отца “побить за измену”.
Самый знаменитый самозванец, Емельян Пугачев, выдавал себя за Петра III, наводя ужас на дворян при Екатерине II. При живой жене и трех детях заимел этот “царь” вторую жену в качестве “императрицы Устиньи”. Захватывая крепости, учинял расправы, всем известные по “Капитанской дочке”: “Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице… и через минуту увидел я бедного Ивана Кузьмича, вздернутого на воздух”. Цитирую эпизод казни нескольких офицеров. А вот картина массового террора из документальной “Истории Пугачева”: “Лагерь полон был офицерских жен и дочерей, отданных на поругание разбойникам. Казни проводились каждый день. Овраги были завалены трупами расстрелянных, удавленных, четвертованных страдальцев”. “Триста человек дворян всякого пола и возраста были им тут же повешены”. Пушкин вынес самый справедливый приговор всем народным восстаниям: “Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный”.
Степана Разина пытали и судили в здании Земского приказа на Красной площади. Четвертовали у Лобного места на эшафоте, то есть отрубили руки и ноги, потом — голову.
Емельяна Пугачева содержали в клетке на Монетном дворе на Красной площади. Члены Сената, Синода, президенты всех коллегий и “особы первых трех классов” единогласно приговорили “учинить смертную казнь, а именно четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь”. Что и было сделано, но в просвещенный XVIII век, чтобы уменьшить муки казнимого, изменили последовательность ударов топором — сначала отрубили голову.
“Крестьянским восстаниям” при советской власти посвящались романы, научные труды, диссертации. Именами главарей названы поныне улицы Москвы. Болотниковская, Пугачевские 1-я и 2-я улицы, как сказано в советском справочнике “Имена московских улиц”, названы в честь вождей этих восстаний. “Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и другие”, — заявлял Сталин, объясняя их поражения тем, что восстания крестьян не “сочетались с рабочими восстаниями”.
Не только большевики питали слабость к вождям из народа. “Личность Разина глубоко поразила народное воображение и породила цикл сказаний и песен”, — констатировал в 1909 году либеральный энциклопедический словарь “Брокгауз и Ефрон”. Творили лживые сказания и песни люди вполне образованные и имущие. Знаменитую песню “Из-за острова на стрежень” сочинил фольклорист, этнограф и поэт Дмитрий Садовников, наставник юношества, автор сборника “Загадки русского народа”, умерший в Санкт-Петербурге в 1887 году. В ней, как известно, воспевается Степан Разин, бросивший за борт “персидскую княжну”, после того как услышал в свой адрес упрек казаков: “Нас на бабу променял”.
Поэму “Казнь Стеньки Разина” сочинил сын лавочника, житель Китай-города Иван Суриков, автор вечных песен “Что стоишь, качаясь, тонкая рябина”, “Степь да степь кругом”…
Точно море в час прибоя,
Площадь Красная гудит.
Что за говор? Что там против
Места Лобного стоит?..
Вот толпа заколыхалась —
Проложил дорогу кнут:
Той дороженькой на площадь
Стеньку Разина ведут…
Издатель газеты, знаменитый журналист и театрал, житель респектабельного Столешникова переулка Владимир Гиляровский сочинил поэму “Стенька Разин”.
Утро ясно встает над Москвою,
Солнце ярко кресты золотит,
А народ еще с ночи толпою
К Красной площади к казни спешит…
Лютый палач, поменявшийся крестом с атаманом, неожиданно отказывается рубить Стеньку. В толпе тот увидел красавицу, которой послал воздушный поцелуй.
Оттого умирал он счастливый,
Что напомнил ему ее взор,
Дон далекий, родимые нивы,
Волги-матушки вольный простор,
Все походы его боевые,
Где он сам никого не щадил,
Оставлял города огневые,
Воевод ненавистных казнил.
Действительный статский советник академик Сергей Коненков изваял Степана Разина с ватагой. Монумент 1 мая 1919 года установили перед Лобным местом. И сам вождь пролетарской революции товарищ Ленин произнес отдаленную от истины речь, что именно “Лобное место напоминает нам, сколько столетий мучились и тяжко страдали трудящиеся массы под игом притеснителей, ибо никогда власть капитала не могла держаться иначе, как насилием и надругательством”. Улицу Варварку переименовали в честь Степана Разина. В наши дни грезил образом Степана Разина Василий Шукшин, мечтая создать о нем фильм.
Пристрастие Ленина и Сталина к самозванцам понятно. В вождях “крестьянских восстаний” вожди пролетарских революций видели предшественников, беспощадных к классовым врагам, способных на массовый террор. Непонятно другое. Поэты Садовский и Суриков умерли до революции, не успев расстаться с недвижимостью. Гиляровского уплотнили, превратив в жителя коммунальной квартиры, лишили газеты. Коненков уехал в Америку. Шукшин потерял в годы репрессий отца. Другие певцы атаманов и вождей превратились в “лагерную пыль”. Что-то притягивало наших интеллигентов к образам разбойников, ходивших “за зипунами”, вешавших комендантов, тащивших в лесную глушь хозяев и приказчика? То же чувство, что превалирует сегодня на экранах Си-эн-эн, “Евроньюс”, в эфире “Свободы” и “Эха Москвы”. Прежде проявлялось сочувствие к “борцам с самодержавием”, а ныне — к “чеченским бойцам”, палестинским самоубийцам и прочим кровожадным субъектам новейшей истории.
…Последние массовые казни вершились при Петре. Одна всем известна по картине Сурикова “Утро стрелецкой казни”. Другой казни подверглись жители Астрахани, не желавшие жить под властью “подменного царя” без бород, которые у них были “резаны с мясом”. После пыток одним отсекли головы, других повесили, третьих колесовали. У Лобного места Петр топором проложил дорогу к высшей власти. Укрепившись на троне, он превратил Красную площадь в полигон европейских нововведений, о чем — рассказ впереди А последняя гражданская казнь здесь произошла при Екатерине II. Тогда за подлог наказали дворянина Истомина. Палач сломал над ним шпагу и ударил его по щеке. А тот вскочил и сбросил служивого на землю. Так трагедия обернулась фарсом, став еще раз иллюстрацией известного правила истории, установленного вождем мирового пролетариата Карлом Марксом.
