“Голубое небо — черная смерть” — так говорят парашютисты о погибших коллегах.
В первый календарный день весны погода была отличной. Выходной, суббота. Ни облачка — самое время для прыжков.
В тот день над тверским аэродромом “Борки” разбился “L-410”. Рассыпался в полете, похоронив в железном нутре одиннадцать тел. Девятерых спортсменов и двух членов экипажа.
Четырнадцать человек спаслись.
Сотрудники тверской прокуратуры выстраивают версии произошедшего, допрашивают свидетелей.
А те, кто выжил, снова уходят в небо.
Список погибших парашютистов:
Павел Баженов, Филипп Благов, Алена Белова, Андрей Гремячих, Екатерина Лисовая, Владимир Лукьянчук, Олег Стриганов, Дмитрий Федосеев, Иван Панасюк.
* * *
— Ань, дай пилочку! А то у меня в воздухе ногти ломаются, когда кулаки сжимаю, — две девчонки, смеясь, собираются в третий подъем.
Владимирская область. Городок Киржач. Черно-белый пейзаж местной дроп-зоны — “места, откуда выбрасывают с парашютом”, если дословно с английского. “Гроб-зона” — как “сострил” уже после трагедии кто-то из журналистов...
В небе — пронзительно-чистом, с прозрачной полосой от самолетного следа, — рассыпаны мелкие черные точки.
— Как красиво ребята пошли! — тормошат меня за рукав. — Сегодня здесь многолюдно. Многие москвичи в Киржач приехали — ведь дроп-зону “Борки” прокуратура закрыла. Эх, жаль, что под Москвой полетать нельзя, свободных коридоров днем с огнем не сыщешь...
Точки в воздухе становятся горошинами, птицами, а затем уже — людьми. Зрители аплодируют. Баба Зю (Зина Федоровна) — в прошлом спортсменка, а ныне, как говорят, живая легенда парашютизма — созывает народ на следующий подъем.
…Эта девушка чуть в стороне от остальных. Красная куртка, прямая спина. Оказывается, именно по спине — не по глазам — проще всего определить: человек хочет плакать. Хочет — и не может. В тот злополучный подъем в “L-410” сели три спортсменки. Роковая брюнетка Катя Лисовая. Улыбчивая блондинка Алена Белова... Выжила только 28-летняя Юлия Коршунова.
— Это был мой тринадцатый прыжок, представляешь? Я не верю в плохие приметы, — Юля старается улыбнуться. — Сколько прыгала, столько и преодолевала страх. Только первый раз не боялась, с инструктором, когда не знала, что меня ждет.
* * *
Юля Коршунова — начальник отдела одного из московских банков. Отличная карьера, размеренная жизнь. Юля пришла на дроп-зону пару месяцев назад. Прыгнула в тандеме — понравилось. Потом был прыжок с “дубом” — десантным куполом — с высоты 800 метров. Потом она поступила на АФФ — ускоренные курсы по подготовке парашютистов-любителей. “Получишь “корочку”, студентка, только экзамен сдай”, — пообещал ее инструктор.
Она и собиралась — 1 марта.
Свистопляска началась на 18-й минуте полета, на высоте 3900 метров. Первая партия готовилась к выброске — проверяли снаряжение, натягивали шлемы... “Элку” замотало из стороны в сторону, одно крыло накренилось к земле, отвалился хвост, начались чудовищные перегрузки. “Дверь!” — крикнул выпускающий.
— Те, кто был у двери, навалились на нее, чтобы открыть, но это оказалось невозможно, — вспоминает Дмитрий Тулинов, инструктор. — Салон опять тряхануло, всех отбросило назад, к кабине пилотов, где образовалась куча мала. Я лежал лицом в пол (или это была стенка), прижатый сверху до такой степени, что невозможно пошевелиться. Я понял, что все, конец.
— Вот так глупо и умираем, как в голливудском кино, — вспоминает парашютист Сергей Архангельский. — Секунда, и мы вместе с самолетом врежемся в землю. И стало мне тут перед матушкой неудобно за свою смерть — ей-то за что страдать?! Я как-то подтянулся к выходу и выскочил через дырку в хвосте.
Из разваливающейся на ходу машины быстро-быстро сыпались люди. Их подхватывал ветер, а на подходе к земле раскрывались запасные парашюты.
— Я не потерял сознание ни на секунду, — продолжает свой рассказ Сергей Архангельский. — Спокойно наблюдал, как падает наш самолет, как горит. Местный дедок на лыжах бежал к обломкам с йодом и бинтами. Я смотрел на него и жалел, что не могу отключиться…
У тех, кто остался внутри, разорвались от писка высотомеры: приборы безжалостно зафиксировали критическую для безопасного прыжка высоту. “Запаски” сработали у всех. Но для оставшихся в салоне они были бесполезны...
Сразу же после катастрофы к уцелевшей Юле Коршуновой подбежал ее инструктор: “Такое раз в жизни случается, и не со всеми. Ну что — прыгать теперь будешь или завязала?..”
Юля позвонила маме и сообщила, что все в порядке. Та даже не поняла, что случилось: в новостях про “Борки” еще ничего не передавали.
— Ребята были намного опытнее меня. Филипп Благов, например, собирался на 400-й прыжок, он и шампанское прихватил, чтобы по традиции открыть его на высоте, — как за соломинку хватается за свои воспоминания Юля. — Я не знаю, почему выжила, а он — нет. В той ситуации ничего не зависело ни от мастерства, ни от умения, ни даже от места, на котором сидела. Многие из тех, кто погиб, находились возле выхода. А я, например, у кабины пилотов была, в глубине салона, где теоретически наиболее опасно, — и спаслась. Я знаю: второй раз ТАК не повезет. Дома говорят, что это знак свыше, чтобы больше не смела и пробовать.
— Зачем же ты приехала сегодня? Собираешься снова подняться?..
— Не знаю.
* * *
Головой в облака. Развлечение для смелых. Недешевое, но стоящее удовольствие. Раньше спортсменам-парашютистам родной ДОСААФ выплачивал за каждый прыжок по пять целковых, да еще давали надбавки мастерам спорта. Сейчас подняться в небо для спортсменов стоит 220 рублей, для “чайников” — от 80 баксов и выше. А профи надо приобрести комбез, шлем, высотомер, купол, бензин для машины, чтобы ехать на дроп-зону. Убыточное это дело — российский парашютизм. Он не нужен политикам: президент у нас — лыжник. Он не нужен бизнесменам: реклама на куполах не окупит себя.
Профессиональные инструкторы зарабатывают катанием в тандемах желающих и обучением любителей. Летчики в день совершают по 15 подъемов. Аэроклубы сдают в аренду площади. Пару лет назад произошли громкие скандалы по дележке территорий некоторых дроп-зон. Те же тверские “Борки” переходили из рук в руки. Вроде все устаканилось, и на тебе — крупная авария.
— Версий много. Не исключено, что разбившийся самолет был неисправен или пилоты совершили неправильный маневр, — рассуждают специалисты. — О результатах расследования говорить пока рано. Но кое-кому может быть выгодно, чтобы в случившемся обвинили руководство дроп-зон и аэроклубы. А под эту лавочку, к примеру, можно вообще запретить парашютизм у нас в стране как явление опасное. Шутка. Или попытаться прикрыть знаменитый Тушинский аэродром. А на его месте, к примеру, построить элитные дома: район-то — один из самых престижных и дорогих в Москве...
Профессиональные страховки российским парашютистам не предусмотрены. Хотя многие готовы их покупать. Но здесь не Швейцария: отдал 200 долларов — и в случае травмы компенсируют лечение на 3,5 тысячи “зеленых”.
— В той упавшей “элке” летел Дима Демин, инструктор. Он спасся, но переломал обе ноги. На что ему жить? Он, кроме как учить прыгать, ничего больше не умеет, — переживают парашютисты.
* * *
Родители Ани и Вани Панасюк в студенчестве занимались прыжками. Это большая редкость, чтобы в супружеской паре оба прыгали. Обычно рискует только один. Другой остается ждать внизу.
— Мы с братом еще в школе стали тренироваться. Ванька к 26 годам совершил около 230 прыжков, — вспоминает Анна Панасюк. — По статистике, гораздо опаснее дорогу переходить, чем прыгать. Если делать все технически грамотно, риск сводится к нулю.
Аня говорит со мной в перерывах между подъемами. После гибели Ивана прошло всего две недели. Каждые выходные она проводит в Киржачах.
— Об аварии я узнала на другой дроп-зоне, в Коломенском, — говорит Аня. — Кинулась звонить самым близким: Паше Баженову, Алене Беловой. Никто не отвечал. Я еще не знала, что и они тоже…
Ваня Панасюк. Огромный и добрый, с мальчишеской улыбкой. Друзья вспоминают, как он любил рисковать. Без меры.
— Как-то раз у Вани долго не раскрывался основной парашют, — рассказывают завсегдатаи дроп-зоны. — По технике безопасности на определенной высоте он был обязан применить запаску. Так в нарушение инструкции Иван упрямо тянул вытяжник. К счастью, на 500 метрах купол раскрылся нормально, зато на земле Ванька такой нагоняй получил!
Видеоинженер РТР Иван Панасюк успел выбраться живым из падающего самолета. Но его тело нашли в снегу, без парашюта. Приборы показали, что Ваня летел с вертикальной скоростью больше пятисот километров в час и ранец сорвало. Порванная запаска еще долго кружила над местом катастрофы.
Спустя неделю Аня Панасюк участвовала в Киржачах в групповом кольце памяти. Так называется прыжок в честь погибших, когда парашютисты, замыкая круг, разрывают в небе руки, оставляя места для ушедших. Девять дней. Девять свободных мест. Родители наблюдали за этим прыжком с земли.
* * *
Любая катастрофа непременно обрастает фантастическими подробностями. Историями чудесного спасения. Рассказами о том, как еще за неделю кто-то, увидев дурной сон, почувствовал беду... Так было с “Титаником”. Со взрывами во Всемирном торговом центре.
Не случись беды — об этих мелочах, наверное, никто и не вспомнил бы.
— Обычно в погожий денек гораздо больше народу на дроп-зону приезжает. Но в ту субботу у многих почему-то поездка сорвалась, — делятся окружающие. — Один наш парень, Серега, грипп подхватил. Другую девушку пригласили на свадьбу, хотя до этого она торчала на аэродроме всю зиму безвылазно...
Видеооператор Ярослав Малкин не пропускал ни одного подъема. Работа такая: снимать, как люди покоряют небеса. Утром его должны были забрать товарищи на попутке. Он опоздал и увидел лишь хвост машины.
Кинулся к мобильному. “На вашем счету не хватает средств, чтобы сделать звонок”, — бесстрастно проинформировал механический голос.
Ярослав, чертыхаясь, вернулся домой. Товарищи погибли.
— Меня самого, честно говоря, спасла природная лень, — усмехается Слава Субботин, инструктор. — Я должен был переть одного нового русского в тандеме. Но в мужике оказалось под 110 кило, и я оттянул “удовольствие” до следующего подъема. Хорошо, что парой не полетели — было бы два лишних трупа...
Парашютисты — суеверный народ. Они упрямо повторяют, что прыжок бывает только крайним.
Даже если тот оказался последним.
* * *
— Подожди, пока я прыгну, потом поговорим, — бросает через спину Серега Архангельский.
Прошел час. Сергей сидит передо мной, и у него все еще дрожат руки. Выплескивается на стол растворимый кофе из пакетика. Ужасная гадость, надо сказать. Но в местной кафешке продают только его.
У Архангельского погиб друг и напарник Паша Баженов. Они вместе готовились к чемпионату России по групповой акробатике. Надеялись войти в десятку лучших.
— В душу мы друг к другу не лезли, сокровенными тайнами не делились, созванивались на неделе пару раз, — Сергей задумывается. — Мы просто шагали с Пашкой в небо, держась за руки. И вот я цел, а он — нет.
Сергей не знает, будет ли теперь участвовать в соревнованиях. Так быстро нового партнера не найдешь, чтобы парить с ним на одной высоте.
— Сегодня всю ночь не спал. Думал, как буду дальше прыгать. И надо ли…
— И что надумал?
— Я по специальности психолог. Я точно знаю: чем позже начнешь бороться со страхом — тем хуже. Страх надо преодолевать. Но как?
Территория дроп-зоны по периметру огорожена серыми бетонными плитами. Местные жители, не найдя развлечения круче, приходят поглазеть на заезжих безумцев, рискующих жизнью.
И зачем, спрашивается? Чего им на земле не хватает?..
Погода портится, и весенние лужи опять покрываются кромкою льда. Сергей тоскливо смотрит в окно: “Одно дело рассуждать о парашютном спорте и тех, кто им живет, теоретически, и совсем другое, я тебе скажу, войти опять в салон самолета. После всего... — он нехотя поднимается с шаткого пластмассового кресла. — Ладно, мне пора. Надо успеть до вечера еще в один подъем”.
...Пока еще небо голубое.
