Он знает дело рабочего сцены, журналиста, шофера, механика, режиссера, актера. Всеми своими умениями он гордится одинаково. Его материальные мечты просты: чтобы его семья не нуждалась в самом необходимом. Мы знаем Баталова по картинам “Большая семья”, “Дело Румянцева”, “Летят журавли”, “Дорогой мой человек”, “Дама с собачкой”, “Девять дней одного года”, “Три толстяка” (в которой он — режиссер и актер), “Живой труп”, “Бег”, “Звезда пленительного счастья”, “Москва слезам не верит”.
Он назначил мне встречу во ВГИКе, среди своих старых афиш, поверх которых наклеены новые — его учеников. Почти четыре часа, отключив все телефоны, он отвечал на мои вопросы.
— Алексей Владимирович, вы давно нигде не появлялись. Пресс-конференцию по поводу грядущего фестиваля отечественного кино “Московская премьера” вы начали со слов: “Я слишком стар, чтобы понимать те серьезные вещи, о которых здесь сегодня говорилось...” Что это: самоирония, кокетство, стремление снизить пафос торжественного мероприятия? Или страх перед возрастом вы хотите победить тем, что публично о нем говорите?
— Для того чтобы понимать, что такое фестиваль в Москве нынешней, надо на самом деле знать многое, что составляет ее сегодняшний день. А что касается возраста, то я его не боюсь. (В ноябре Баталову — 75. — Е.С.-А.) Я жалею, что у меня уже меньше сил и мне уже трудно делать то, что привык. Во-вторых, у моего возраста есть и хорошая сторона: я помню много людей, спектаклей, которые составляли другую среду, нежели та, в которой сейчас живут люди. Я — представитель того времени, которое резко отодвинулось.
— Но в одном из ваших интервью вы сказали: “Сейчас жить гораздо интереснее, чем когда бы то ни было”.
— Безусловно, те возможности, которые сейчас открылись перед людьми, были невероятны еще 15—20 лет назад. Конечно, как всякое смутное время, оно полно глупостей и разочарований. Я чудом попал в педагоги (в 1975-м умер Борис Бабочкин, и срочно искали педагога, чтобы выпустить его курс), но если б каждый день я не видел сегодняшних молодых людей, я не понял бы нынешнее время. Ребята для меня — мост в современность. Такое время: им все можно. Все ли можно?.. И как пользоваться этой свободой? Мне и в голову не приходило, что можно играть Достоевского, Хемингуэя, Бунина. А молодые, они даже не понимают, что чего-то нельзя. Достоевского во мхатовской студии Василий Иванович Качалов для нас, студентов, читал при закрытых дверях... Мои студенты на меня смотрят как на динозавра, и они правы... Я на первом занятии им говорю: “Кино сейчас нет. Вы подумайте хорошенько — профессия трудная, туда ли вы пришли, чем вы будете заниматься?” Они отвечают: “Ну, мы попробуем”.
— А вы могли бы сейчас вернуться в театр?
— Если бы появился спектакль, ради которого можно было б все бросить... Ну а просто что-то сыграть, появиться на сцене... Можно, но неинтересно. Да и на все меня не хватает, я здесь (Баталов во ВГИКе заведует кафедрой актерского мастерства, на кафедре — четыре курса. — Е.С.-А.) — и мне это интересно.
Я всю жизнь делал то, что хотел, снимался только там, где хотел. Поэтому и количество картин-то у меня минимальное. Пусть их 15. Или я не прав? Давайте посчитаем. (Мы считаем, оказывается 30. — Е.С.-А.) У вас в списке, наверное, и “Зоя” есть. Первая картина, в которой меня сняли в 6-м классе. Пришли в класс и сказали: берем всех. Я был счастлив.
— Вы согласны с устоявшимся мнением, что актерская сущность — женская, что актер просто обязан нравиться? Это же его профессия.
— Могу ответить как Бунин: “Я не червонец, чтобы всем нравиться”. А если серьезно говорить, дело драматичнее, чем оно представляется. Коли вы стали публичным человеком (и это не только к актерам относится), вы не можете выйти из дома с перекошенной физиономией и макаронами на пиджаке. Вас обязательно спросят: что случилось? Но и это пустяк. Самое главное — нельзя выдумать более зависимой профессии, чем актер. Только единицы из десятков тысяч могут диктовать условия. Вы зависите ото всех, начиная с того, в какой театр возьмут, какой режиссер. Вы зависите от того, как поставлен спектакль, — и целиком от партнера: он может себя вести на сцене так, что вы ничего не сможете поправить. Вы зависите от того, какая публика пришла. В новолуние меняется реакция зала на всех спектаклях. Если вы актер тонкий, вы зависите даже от того, какое время года, какая погода. Зимой и в дождь спектакли идут по-другому. Вот сегодня, скажем, самый холодный день марта, как в народе говорят: пришел марток, надевай двое порток. Чего вы удивляетесь? (Мы встречались 3 апреля. — Е.С.-А.) Вы по какому календарю смотрите? Календарь-то люди поменяли, а природа — нет. Надо по старому стилю — и погоду определять, и когда сажать, и урожай собирать.
— Алексей Владимирович, вы собирали урожай?
— Да. Дело в том, что я сформирован войной. И это не красивые слова. Когда началась война, мне было 12 и моим братьям 4 и 2 годика. И я, писательский ребенок, поехал в эвакуацию, началась дорога странствий: Казань, Свердловск, Уфа. В товарном вагоне я, мама и двое маленьких детей. Если б не война, никогда в жизни мальчик из Лаврушинского переулка не узнал бы, как запрягать лошадь, ловить рыбу, полоскать белье в реке. И до сих пор понятие горя я оцениваю по тем меркам. Когда мир сжимался до корочки хлеба. Нас возили на уборку урожая, там я получил первую плату — мешочек зерна. Когда мне исполнилось 14, я впервые вышел на сцену, с подносиком и репликой: “Кушать подано!” А сначала пришел в театр помощником рабочего сцены. Я на сцене знаю все: как строить декорации, тушить и зажигать свет. И я получал не иждивенческую карточку, а карточку служащего. Одновременно в госпиталях стишки читал — в палатах, где лежали те, кто не может ходить. И случалось, после выступления нам совали ватрушки, яблочки и говорили: “Ешьте, тут ешьте”. Мы вначале не понимали, почему тут, потом догадались: боялись, что отнимут. И вот ты стоишь и ешь, а проглотить невозможно... Эти воспоминания остались со мной навсегда. И потому, когда я играю людей войны, я осознаю, что это мой актерский долг, который для меня совершенно реален.
— Я слышала, вы больше года учились искусству канатоходца. Вы сами захотели играть Тибула в “Трех толстяках” без дублера?
— Вообще все актеры в мое время стремились все трюки делать сами. Но я попался из-за идиотизма нашего производства. Когда мы уже запустились с картиной, выяснилось, что невозможно сделать комбинированные съемки. И я должен был встать на канат. Канат поднимали каждый день помаленьку — до высоты в два с половиной этажа, до чердака, с которого мне нужно было выходить.
— Не страшно было?
— Ну, страшно не страшно; когда уже стоят люди, включена камера, “страшно” уже не поможет. (Смеется.)
— Случалось, чтобы из-за вас съемки отменяли?
— Да десятки раз. Я столько раз был на грани жизни и смерти. На съемках “Летят журавли” — помните сцену, где они дерутся на болоте? Один раз я партнера схватил, он меня кинул — нормально, а на втором дубле он не отпустил мои руки, и, падая с берега, я напоролся лицом на торчащую из воды корягу.
Меня повезли в местную больницу — а снимали в Московской области под Дмитровом — как был, в глине, в грязи, в шинели, истекающего кровью. И врач мне прямо там лицо сшивал. Но уходила натура, надо было заканчивать съемки. И когда еще не все швы сняли, Сергей Урусевский, наш оператор — великий был человек, мой самый близкий и дорогой человек, — так выстроил сцену, свет, что ничего и не было видно в кадре.
— А вроде никаких шрамов...
— Как никаких! Смотрите... (Показывает.) В другой раз остановили “Даму с собачкой” — я ослеп на правый глаз. Говорили, от яркого света на площадке, такое было и у Смоктуновского. В экспедиции в Ялте я вышел рано утром из гостиницы рисовать, и вдруг небо в моих глазах начало краснеть... Меня отправили в симферопольскую больницу. Провели курс лечения — на 40 дней картину остановили, но потом отпустили на площадку, потому что ждать больше не могли. А зрение я восстанавливал потом еще два с половиной года... Но если меня спрашивают: “Вы верите в чудеса?” — я отвечаю, что не только верю, я с ними имел дело.
— Я знаю, как вы любите машины, скорость. На дороге с вами ничего не случалось?
— Как не случалось! Лобовое столкновение — на Садовом кольце разбился в лепешку. Недалеко от площади Маяковского со встречной полосы выехал молодой таксист. Да... Я всю жизнь за рулем — каждый день. Еще в армии я получил профессиональные права и окончил курсы механиков. И очень горжусь тем, что у меня (до этого дурацкого обмена) были права с разрешением водить и автобус, и троллейбус. И вообще я ездил на всех машинах, и на тракторах, и на танке Т-34.
— Алексей Владимирович, известная история: Анна Ахматова, будучи другом вашей семьи, дала вам денег, чтобы вы оделись после армии. А вы на эти деньги купили подержанный “Москвич”. Как вы могли ее ослушаться?
— Да, она дала мне денег, чтобы я прилично выглядел, чтобы было в чем прийти во МХАТ. Но она знала, мы дети войны, оружие и машины для нас — все. Я уже был профессиональным шофером и поэтому, конечно, предпочел машину модной одежде. Но ей первой, разумеется, сказал, что машина стоит под окнами.
— И вы ни с кем не советовались?
— Вы можете себе представить: огромная семья, трудная жизнь, и тут я заявляю: “Я хочу машину!” И Ахматову тогда не публиковали, она за переводы получала. Помню, сказал ей: “Анна Андреевна, я купил машину”. А у нее даже ничего не дрогнуло, она ответила: “По-моему, это великолепно”.
— Вы ее катали на этой машине?
— Конечно, я ее много возил. Но одна поездка останется в моей памяти навсегда, когда она однажды в Ленинграде сказала: “Алеша, вы не собираетесь в Царское Село? Я бы поехала”. И я понял, что для нее это невероятный поступок. Она после войны ни разу не была в своем Царском Селе. Наверное, это самый памятный день изо всех, которые я провел с Анной Андреевной...
— Скажите, а вы Ахматову с какого момента помните?
— Она для меня всегда была близким и реальным человеком. Помню, как пришла тетя, спала на самом большом диване — мне уже было семь лет. (Смеется.) Я знал, что эта тетя из Ленинграда. К ней приходили гости, все за ней ухаживали, и я понимал, что это очень важная тетя. И она всегда, приезжая в Москву, останавливалась у нас. (Алексей Баталов родился в актерской семье. Его отец, Владимир Баталов, и мать, Нина Ольшевская, были актерами МХАТа. В начале 30-х мама развелась и вышла замуж за известного писателя Виктора Ардова, которого маленький Алеша называл Витей и очень любил. Ахматова появилась в их доме, когда они уже жили вместе. — Е.С.-А.)
— Какие жизненные уроки вы получили от Ахматовой?
— В отношении к ситуациям, в умении переживать и держать страшные удары судьбы. При мне случился ее инфаркт. И достаточно было видеть, как себя человек ведет. Ведь ее биографию, если раздать, хватит пяти женщинам. В подмосковном санатории, где никого, кроме мамы, с ней не было, а надо было делать последний укол, Анна Андреевна сказала ей: “Ничего тут красивого нет. Уйди”.
— Анна Андреевна видела “Летят журавли”? Говорила что-то?
— Она сказала: “По-моему, ничего”.
— Алексей Владимирович, вам не обидно было, что “Оскар” за фильм “Москва слезам не верит” получал какой-то чиновник, а не режиссер, актеры?
— Я там не был. Но мне режиссера жалко и героиню. Я-то появляюсь во второй серии на каких-то двадцать минут. А они? Дожить до такого фантастического момента и не быть там — это же ужасно. Конечно, никто не ожидал такого успеха, хотя нормальному зрителю тогда было плевать на “Оскары” — им просто картина нравилась.
— А на вас Гоша как-то повлиял? Народ не требовал, чтобы вы всегда соответствовали образу: чтоб и ботинки блестели, и вообще?
— Конечно, говорили — по-доброму, по-простому. (Смеется.) А готовить, как Гоша, я не умею. Если нужно что-то порезать на кухне, то, конечно, порежу.
— Почему после вашего режиссерского дебюта, фильма “Шинель” по Гоголю, вы обратились к несерьезному жанру — сказке “Три толстяка”?
— Потому что детское кино. Я давно его заявлял. На самом деле не после Гоголя — все шло в другом порядке, просто не давали снимать. “Три толстяка” я задумал, когда еще во МХАТе работал. Да я и не хотел держать фигу в кармане, поскольку детям должно быть просто смешно. Мне с самого начала действительно хотелось сделать шикарную цветную большую сказку.
— Когда снимали, думали о том, понравится ли она вашим детям?
— Даже старшая дочка Надя была тогда еще маленькой. (Надя — дочь от первого брака. — Е.С.-А.) Но потом, конечно, и она, и младшая, Маша, картину смотрели. И мне, конечно, хотелось, чтобы им понравилось.
— Чем сейчас занимается Надежда?
— На мое счастье, она серьезный человек, окончила Институт иностранных языков и работала в ВТО, СТД по этой линии. Уже внучка институт окончила. И тоже, слава богу, не артистка.
— Вы поддерживаете отношения со своими братьями?
— Ну конечно. К сожалению, сейчас меньше. Миша целиком посвящен своему служению. (Михаил Ардов — священник в храме на кладбище по Ленинградскому шоссе. — Е.С.—А.). У него совершенно другая жизнь — встает рано утром, молитвы, службы, пишет книжки. Я тоже стараюсь в церковь ходить не только по праздникам. Правда, давно уже не был — болел всю зиму...
А второй брат, Борис Ардов, как и я, окончил Школу-студию МХАТ, играл в “Современнике”, стал рисовать и увлекся мультипликацией.
— Алексей Владимирович, если вы устали, чем вы себя поддерживаете? Традиционный русский способ расслабления, алкоголь, вам противопоказан еще с детства после болезни печени. Тогда что: книги, музыка?..
— Мне делать надо что-то руками: когда-то занимался машиной, теперь рисую что-то или мастерю из дерева. Для меня “делание руками” — спасение.
— У вас дача есть?
— Ну, эта дача не очень дача. (Смеется.) Недавно моих соседей в поселке спросили: “Где дача Баталова?” Они показали. А им не поверили: “Вот эта?!” Ко мне даже никто не залезает, один раз только мальчишки почистили.
— Вы мне сказали: “Ночью звони до двух”. Пошутили?
— Нет, я поздно прихожу и ложусь в два часа ночи. И я, как большинство актеров, наверное, не могу рано вставать и что-то делать.
— “Заняться собой”, “улучшить качество жизни” — такие модные сегодня выражения. Что для вас комфорт?
— Комфорт для меня — заниматься делом, которое я люблю. И ничего другого. У меня дочка больна, и я должен обеспечить ей существование в этом сумасшедшем мире. Если могу какие-то деньги заработать, я это обязательно делаю. На радио работаю, на телевидении... Но вот, дай бог, ей получше станет... Она школу окончила хорошо, теперь в институте на сценарном, читает гораздо больше, чем я, за компьютером много сидит. Вся наша жизнь ей подчинена.
— Вы терпимый человек?
— Нет, что вы — я ору, кричу. На студентов — еще как! Но отхожу мгновенно. Иногда даже, когда кричу, понимаю, что хватит уже, что не прав, но не могу остановиться. А потом жалею...
— В чем секрет воспитания, как вы считаете?
— Я совершенно убежден, имея в виду всю мою судьбу, что подлинно можно воспитать или чему-то научить человека только собственным примером. Сколько бы вы ни рассказывали о “хорошем” поведении, если вы сами поступаете дурно и по злобе, то никакой молодой человек не обязан вам верить. Ведь люди, которые меня окружали, о которых мы говорили, никогда мне не читали нотаций, но они жили и поступали так, что по сегодняшний день мне до них еще далеко тянуться.
“Дело в том, что у нас нет ничего, поддерживающего нашу кинопродукцию. Она разная, я не обольщаюсь ни на секунду. Но ведь сегодня есть талантливые люди, и коли мы не будем на них обращать внимания, у них не будет возможности появиться перед публикой, они так и будут болтаться между телевидением и случайными картинами. Внимание и публичность нужны. Всякий фестиваль, всякая премия указывают, иногда неожиданно, на какого-то человека. Как в свое время с Меньшовым, ведь до “Оскара” говорили, что это очередная советская картина, и все. Публичность я имею в виду в том смысле — надо узнать, что ты стоишь. Публичность, праздник, рецензии, даже молва, — все это необходимая среда для рождения нового имени”, — говорит Алексей Баталов о 1-м Московском фестивале отечественного кино “Московская премьера”, президентом которого он является.
Фестиваль учрежден Московским СК, российским агентством “Информкино” и газетой “Московский комсомолец”. Он пройдет с 29 апреля по 6 мая одновременно на семи киноплощадках: “Дом кино”, “Киноцентр”, “5 звезд”, “Матрица”, “Мир “Кинотавра”, “Байкал-Атлантис”, “Киноплекс на Ленинском”. Для того чтобы попасть на “Московскую премьеру”, достаточно вырезать из газеты специальный купон, который мы опубликуем 25 апреля, и обменять его 26 апреля на пригласительный билет на площади перед входом в “Киноцентр” на Красной Пресне c 10.00 до 13.00.
