Здесь снимали черно-белую, еще довоенную “Бесприданницу”.
Фонтан, рядом с которым застрелили Ларису Огудалову, до сих пор цел, только облупился малость.
Бревенчатые домишки вдоль кривых улочек: то круто поднимаются вверх, то — летят вниз, к Волге.
Запах прелой осенней листвы.
Да что там прошлогодняя листва — здесь все как в позапрошлом веке. Чинно-благородно. И… скучно. Кажется, любовные страсти остались во временах Островского. Кстати, именно в этих местах он написал все свои лучшие пьесы.
И мало кто из старожилов вспомнит о дуэли двух старшеклассников, приключившейся уже в наши дни. Несчастную девочку, ставшую яблоком раздора, обвинили во всех смертных грехах и заставили покинуть родные места.
Такие страсти кипели не в средние века и не в Италии.
В милом приволжском городке, всего лишь пятьдесят лет назад.
“Ой, Нинк, Вера Пашенная пошла! А это — сам Феликс Яворский”, — толкала 15-летнюю Нинель в бок ее лучшая подруга Валентина.
Обе — в бесформенных школьных платьях до колен, в черных фартуках со сползающими на середину рукавов крыльями.
Московские киношники полюбили местные пейзажи за их особую, нафталиновую красоту. Каждый год, лишь только весна сменяла зиму, в город наезжала очередная киноэкспедиция.
Старшеклассницы удирали с уроков, чтобы сняться в массовке. За эпизод платили три рубля, и иногда один дубль переделывали неделями. Так что пару червонцев всегда можно было заработать. Еще дореформенных, конечно, но на эскимо хватало. От девчонок только и требовалось, что прогуливаться на заднем плане с умным видом и в шикарных платьях из гримерной. По окончании кинопроцесса массовку щелкали в кругу знаменитостей: легендарной Софьи Гиацинтовой, Владимира Коровина в роли молодого Ленина, суперпопулярного Николая Крючкова…
Многие фотографии сохранились. Вот черноволосая пухленькая хохотушка кутает плечи в благородную шаль.
Это Валентина.
А ее кудрявая, улыбчивая подруга напоминает всех звезд советского экрана. И стародавних, и нынешних. Горит комсомольский значок на аппетитной и совсем не комсомольской груди.
Это Нинель. Нина. Ниночка.
Они мечтали уехать в Москву и поступить во все лучшие театральные училища страны. А если не получится — тогда уж пробовать в местный педагогический. Еще мечтали сняться в кино про роковую любовь, как в довоенной “Бесприданнице”, хотя бы и в массовке.
Но московские режиссеры почему-то предпочитали бесконечную сагу о детстве революционеров Ульяновых.
Их городок изображал старинный Симбирск, трамплин для поездки юного Владимира Ильича в Казанский университет. Сплошная революция и никакой любви.
— В Ниночку были немножечко влюблены все наши мальчишки. Не красавица, но что-то такое в ней все-таки было. Очень сексуальная, как сказали бы нынешние молодые. А в наши годы это называлось “манок”. Ниночка прекрасно осознавала свою привлекательность и часто ею злоупотребляла. Впрочем, ее можно понять. Очень бедная семья, пятеро детей, единственное платье, штопаное-перештопаное... Да еще и воспитывали ее не родители. Когда те погибли на фронте, Ниночку взяла к себе тетка.
Родственница Ниночки жила на окраине купеческого городка, в “новостройке” — деревянном двухэтажном бараке с крысами и сортиром во дворе. Барак построили пленные немцы после Первой мировой войны. После Великой Отечественной этот мрачный район нарекли Рейхстагом. “Пошли на Рейхстаг”, — пренебрегая правилами русского языка, говорили горожане.
Здесь была вотчина портовых грузчиков, рабочих с лесосплава и рыбного завода.
Здесь никогда не горели по ночам фонари.
Деревянный мосток через мелкую речушку, падчерицу Волги. Кучи мусора вдоль берега, выброшенные протезы человеческих конечностей, ставшие вдруг ненужными через десять лет после войны...
Ниночкина семья обосновалась в крошечной комнатушке на первом этаже. На втором жил Валерий, ее одноклассник. Лоботряс, бездельник и первый, как говорили тогда, в окрестностях хулиган.
— Обычный мальчик, не самый плохой, но педагогически запущенный. Валерий ведь без отца рос, как многие. Школа повлиять на парня не могла — в комсомол не приняли, но так ведь он в институт не рвался, ему характеристика не требовалась. Да ее бы никто и не дал. Помню, вынет Валерий из кармана самодельную заточку — и давай ей баловаться на глазах у народа. А у самого двух пальцев не хватает на правой руке — указательного и среднего. В детстве с пацанятами озорничал, снаряды на берегу подрывал. Только Ниночка и могла его урезонить. Они дружили класса с пятого — все же соседи…
Ниночкина тетка приводила ночевать очередного кавалера. Своих детей-малолеток укладывала спать. А повзрослевшую и все понимающую племянницу выставляла за дверь. Та шла наверх, на второй этаж, к Валерке, мать которого работала во вторую смену.
Ниночка решала за друга задачки по тригонометрии — она ведь хорошо училась, на медаль шла. А Валерка, в свою очередь, утешал ее как мог.
И никому не было дела до этой странной дружбы отличницы и хулигана.
“Валерку Климова зарезали!” — пронеслось по школе солнечным апрельским утром.
Об этом судачили в городе, на Рейхстаге, на реке. Это было единственное убийство в окрестностях за последние три года.
Труп обнаружила в парке милиция, рядом с летней эстрадой и совсем недалеко от киношного фонтана Ларисы Огудаловой. В сердце Валерки, прямо как в припеве блатной песенки, торчала его собственная бахвальская заточка.
Первая версия следствия была такова: порешили парня из-за Ниночки.
Вторая — порешила его сама Ниночка. Мало ли из-за чего — с ума сошла.
Нашлись и те, кто видел их вместе в трагический вечер. Вроде бы на танцах. Вроде бы Валерка был хмур и зол. А Ниночка, напротив, смеялась и шутила.
Девушку вызвали в прокуратуру и долго допрашивали.
Но та молчала.
Путалась, краснела, пожимала плечами — и молчала.
Молодой следователь, конечно, мог бы влегкую добиться чистосердечного раскаяния. “Признание — царица доказательств”, — как по товарищу Вышинскому учили его в юридическом институте. Но дело близилось к “оттепели”, и отсутствие прямых улик против девушки сильно тянуло следствие назад.
К тому же и жалко ее стало, невинную школьницу, похожую сразу и на Людмилу Целиковскую, и на незнакомую, но пьянящую одним именем своим Мэрилин Монро.
— Может, Климов к тебе приставал, и ты его убила в порядке самообороны?
— Нет…
Подозреваемую отпустили домой. Около входа в барак стояла наспех собранная теткой сумка с нехитрым девичьим барахлом. Надо же, и никто не украл — такие времена были.
Воспитывать племянницу-убийцу в планы тетки совсем не входило. На втором этаже Ниночку тоже никто не ждал. Мать Валерки смотрела в окно невидящим взглядом.
Девочка заглянула к паре одноклассниц, живущих поблизости. Но те даже дверь ей не открыли.
В Волге, что ли, утопиться, как Катерине из “Грозы”?..
Ниночку нашла Валентина. Та самая, с которой они удирали с уроков сниматься в кино.
— Тебя завтра будут исключать. Комсомольское бюро единогласно постановило.
— Мне все равно.
— А ты Валерку правда не убивала?.. — от любопытства огромные глаза подруги, казалось, стали еще больше.
— Правда. Только я не могу сказать, кто это сделал, потому что боюсь этого человека. Ему все равно ничего не будет, а мне — только хуже.
— Расскажи, а? Может, что и придумаем?..
Все получилось как в кино. И не как в кино. Во всяком случае, не как в фильмах про революцию, которые без конца снимали в их городке.
Всамделишная страсть. Самое настоящее убийство. И ревность, и месть. Целую ночь проговорили об этом две 16-летние девчонки на берегу Волги.
А утром одна из них пошла “сдаваться” властям.
n n n
— Ниночка крутила Валеркой как хотела. Она же его знала с детских лет, только их роман несерьезным был. Во всяком случае с ее стороны. Конечно, девочка стремилась уехать в Москву и все такое. А что их могло ждать в нашем захолустье, кроме двух комнаток в немецком бараке? И то если семьи расширения дождутся. К десятому выпускному классу Ниночка точно решила, что эта жизнь не для нее. И если не получится с Москвой, то надо вернуться и выйти замуж за достойного человека. Например, за моряка дальнего плавания...
К сожалению, по Волге не ходили “в заграницу” быстроходные суда. Единственный претендент на руку и сердце, подходивший Ниночке, учился в ее же классе.
Сын директорши пошивочного ателье. Он не был широк в плечах. Не носил в кармане заточку. Робкий мальчик, хорошо учившийся не потому, что его мама обшивала полгорода, а по велению души.
С ним все было совсем не так, как с Валеркой. Без слез под закрытой дверью. Без решения тригонометрических задач под узким заштопанным одеялом.
Они гуляли по городу и по набережной, ходили на танцы. И Коля — кажется, его звали именно так — читал ей стихи. Собственного сочинения и еще, кажется, Александра Блока, про прекрасную незнакомку. “И каждый день, пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна…”
— У Ниночки были духи “Серебристый ландыш”, с резким цветочным запахом. Дорогую “Красную Москву” тетка ей не давала, в шифоньерке прятала… Впрочем, все ее укромные места Ниночка отлично знала...
Ниночка и сама не понимала, что хочет. Решила одномоментно, что она роковая женщина и надо жизнь построить в соответствии с этими киношными принципами. Лучше бы она с революционных героев пример взяла, честное слово!
— Ей и Валерку было жалко. И второго мальчика, Колю. Она его домой не приводила, чтобы старый дружок не увидел, — подерутся ведь.
Но долго так продолжаться не могло.
Ниночка с Колей пошли на танцы. Она — в синем платьице с рукавами-фонариками, он — в новомодной рубахе-ковбойке из маминого ателье. Они шли и целовались украдкой: у всех на виду было не принято.
Но тут Валерка перегородил им дорогу в весенний парк.
— Ты, — кивок в сторону любимой девушки, — можешь идти куда хочешь. А с тобой мы сейчас отношения выяснять будем... — пообещал он Николаю, доставая из кармана знаменитую свою заточку.
— Я и ушла. Валера же попросил. Это были их мужские разборки, — рыдая, объясняла Ниночка молодому следователю. — Я не знаю, как Валеркин нож оказался в руках у Коли. Может быть, он защищался и его выхватил…
Николая арестовали тем же днем.
Он был активист и отличный комсомолец, и мама его хозяйничала в единственном в городе пошивочном ателье… Но дело близилось к “оттепели”, и товарищ Хрущев пообещал бороться с пережитками культа личности. Сажать людей исключительно за дело, а не просто так. Нечаянный убийца Николай получил семь лет в колонии общего режима.
Ниночку все же исключили из комсомола. За аморальное поведение. Не единогласно: подруга Валентина высказалась против. Впрочем, ее никто не слушал. “Кокеткам и ветреницам не место в наших славных рядах”, — заявила секретарь союза, поправляя некрасивую оправу роговых очков.
Ниночку обвиняли не только в смерти хулигана Климова, но и в испорченной судьбе хорошего парня Коли.
Через неделю после похорон Валерки она бросила школу, хотя до выпуска оставалось меньше месяца, и села в поезд дальнего следования. Единственный, который шел из их городка в Москву.
Ее никто не провожал. Даже Валентина оказалась занята в съемках очередной героической киноэпопеи.
Бревенчатые домишки вдоль кривых улочек: то круто поднимаются вверх, то — летят вниз, к Волге.
Здесь ничего не меняется. Только в бывшем здании школы — прежнем дворянском собрании — теперь размещается коммерческий банк.
И поезда дальнего следования все так же обходят этот городок. Московские режиссеры стали забывать про здешние красоты. Их больше тянет на Канары и Майорку — снимать фильмы про богатую жизнь. Правда, лет пять назад приплывала киногруппа “Китайского сервиза”. Говорят, именно на съемках этой картины разгорался роман между Сергеем Безруковым и Ириной Ливановой.
И убивают в городке все больше по беспробудной пьянке, а не из-за высоких чувств. Милиция уж счет потеряла этим бессмысленным “сорокаградусным” преступлениям.
А хулиганов развелось столько, что от любого мужика в сумерках женщины шарахаются.
— Николай вернулся из заключения лет через пять. С открытой формой туберкулеза. Мать его не дождалась, и квартира пропала. Николая поселили в барак, по иронии судьбы в ту самую комнатку, где когда-то жила Ниночкина тетка…
Он глушил водку каждый день и привечал всех окрестных пьяниц и бездомных собак. “Ненавижу Ниночку! Всю жизнь она мне испоганила! Найду — тоже убью!” — плакался случайным собутыльникам.
Он умер года через полтора после освобождения. Под мостом пересохшей речушки, с бутылкой беленькой в кармане.
— А как же красавица Ниночка? Что произошло с ней?
Старая учительница Валентина Петровна перебирает старые, будто пахнущие прелой листвой фотографии:
— Этого никто не знает. На родину подруга не вернулась. Написала мне один раз, что поступила в московское ПТУ на маляра и на следующий год будет обязательно готовиться в театральный. Но знаменитой актрисой, наверное, Ниночка все-таки не стала. Иначе бы мы про нее еще услышали…
