Худенький, ушастый, азартный молодой архитектор Андрюша Вознесенский замахнулся выстроить самое оригинальное здание — не из блоков, не из стандартных кирпичей. Его архитектурное нечто выросло из Слова. Его поэтические образы, неожиданные, как пощечина общественному вкусу, иных шокировали, а у властей предержащих породили хамский окрик, наскок. У скучных почитателей классической неподвижности стихи Вознесенского вызвали небрежную неприязнь. Молодежь аплодировала молодому дерзателю, писала 100-тысячные заявки на поэтические сборники поэта. На его концерты ходили, как ходят в разведку: опасно, но очень хотелось нового языка!
Биографию поэту сделал кремлевский зал номенклатуры и хрущевский окрик: “Господин Вознесенский! Вон! Вы клевещете на советскую власть. Катитесь к такой-то матери из страны!” Комчиновники обрадовались и скандировали: “Долой! Позор!” Но, видать, эта орущая немыслящая масса пробудила в генсеке какую-то догадку, и он по-царски разрешил: “Нет, пусть почитает...” И в номенклатурное красное ухо летели страстные стихи:
Какая пепельная стужа
Сковала б родину мою?
Моя замученная Муза,
Что пела б в лагерном краю?
И хотя генсек и после этих стихов кричал и корил молодого поэта, но уже обратился к нему как к уважаемой личности: “Товарищ Вознесенский”.
Наше поколение зачитывалось Вознесенским, и эта любовь с годами не прошла, возможно, несколько остывала увлеченность экспериментами со словом — Вознесенский до сих пор любит их проделывать, раздвигая пласты для современного поэтического поколения. Только что в “МК” вышли самые новые стихи поэта, и в них он по-прежнему демонстрирует блестящую форму.
Андрей Андреевич любит свое состояние влюбленности, умеет быть нежным и озорным. Свою первую любовь он когда-то вспоминал с улыбкой памфлетиста: “Мы были влюблены. Под бабкиным халатом твой жмурился пупок среди такой страны”.
Зрелый поэт сдержан в объяснениях в любви своей жене и музе: “Все красавицы, как мымры, ты единственная в мире мне нужна... Ты одна. Как жизнь — одна!”
Самые удивительные образы Вознесенского не игра воображения. Естественное состояние художника и поэта — подмечать живописную, образную, звуковую сущность явления. В новых стихах Вознесенский сохранил тот же антенно-чуткий слух. Он фильтрует, отмывает золотые крупицы от ненужной породы. Он — старатель на прииске слова. Только большой поэт мог сделать такое трагическое обобщение: “Нашу землю больную сосут, как клопы, новозамки кирпичные. Истеричные вкусы толпы. Мы — вторичные”.
Талантливый поэт не может нажить ни дворцов, ни яхт. Душевное здоровье дарит иной уровень оценок: “По зарницам внимательных вспышек я пойму, что судьба удалась”.
Он благодарил судьбу, что свела его с Таганкой, вдохновлялся ее духом. В дневнике Андрей написал:
Когда ввели в культуру танки,
я не подыгрывал подлянке —
не переступал порог Таганки,
когда в ней не было Таганки...
Однажды в стихах он признался Любимову: “Вы мне читаете, притворщик, свои стихи в порядке бреда. Вы режиссер, Юрий Петрович, но я люблю Вас как поэта”. И потом вышел очень веселенький пассаж на вечере Вознесенского в Зале Чайковского.
В своей книге “Рассказы старого трепача” Юрий Любимов вспомнил этот вечер, когда вдруг молодой юбиляр Вознесенский, новатор и модернист, брякнул про Юрия Петровича: “Помимо того что вы режиссер, никто не знает, что вы много лет пишете стихи в стиле дадаистов”. Вознесенский со звоном в голосе прочел любимовские строчки: “Была у меня девочка, как белая тарелочка, очи, как очко, — не разбей ее. Рыжая, жестокая, зубками все цокала”. Хорошие стихи написал Любимов. Вознесенский хорошие стихи всегда замечает и невпопад может процитировать. “Это Вознесенский прочел при жене. Я готов был сквозь землю провалиться”, — вспоминает сегодня Любимов.
Про себя поэт пишет в духе уличных менестрелей: “15 марта меня выбрали в Папы российского авангарда. Почему в Барнауле? А то б пырнули”. И объяснил причину возможной жестокости: “Мои буколики вызывают колики”. И Андрей всегда бросается поддерживать поэтов, чьи “буколики” — дань тому же авангарду. Он часто выступает на вечерах метаметафористов вместе с поэтом и философом Константином Кедровым. Их объединяет талант. Вот что говорит Кедров:
— Андрей Вознесенский ни на кого не похож. Он похож только на поэзию. К нему невозможно привыкнуть. Он удивлял в 60-е и еще более удивляет в начале XXI века. Лавина открытий, которые он совершил в поэзии, — ослепительное зрелище для тех, кто способен это воспринимать.
И в прозе Вознесенский остается поэтом. У него глаз — алмаз. Когда Высоцкий еще не был “всенародным Володей”, художник Вознесенский обнаружил в его лице античные черты — “эту скошенную по-бельведерски лобную кость, прямой крепкий нос, округлый подбородок, — но все это было скрыто, окутывалось живым обаянием, приблатненной усмешечкой... Это была уличная античность, ставшая говорком нашей повседневности, — он был классиком московского двора”. Пронзительное предвидение!
Белла Ахмадулина шлет свой поздравительный привет Вознесенскому:
— Как и многие люди, я помню его блистательное появление на сцене... Прошли долгие годы, и он еще удивляет нас своей свежестью и дерзостью, своим неумением повзрослеть настолько, чтоб нам стало скучно. Все его почитатели с любовью поздравляют его и желают, чтобы его внутренняя энергия, которая не знает лени, по-прежнему была бы добра и увлекательна для настоящих читателей.
Поэт Андрей Дементьев с восхищением говорит о нем:
— Поэзия у меня всегда ассоциируется с музыкой: кто-то флейта, кто-то труба, а кто-то виолончель... Андрей Вознесенский — поэтический синтезатор. Бог одарил его полифонической широтой, а с инструментовкой он справляется сам.
14 мая в Концертном зале Чайковского — большой поэтический вечер Андрея Вознесенского. Никаких поздравительных речей — будут только дарения искусства. Участвует Олег Табаков, Наталия Гутман, Олег Меньшиков, Алексей Рыбников, Борис Гребенщиков, Александр Ширвиндт. Сцену оформил знаменитый художник Давид Боровский. В зале — высший свет и вы, дорогие читатели.
