За долгие годы работы в “Ералаше” Борис Грачевский научился находить общий язык с самыми разными мальчишками и девчонками. Вот у кого, казалось бы, не должно было быть проблем с собственными детьми! Однако Борис Юрьевич не склонен хвастаться своим родительским опытом.
Есть такой термин: “еврейская мама”. Это такая навязчивая мама, которая с утра до вечера ходит за дитем: “Шо ты сидишь? Бегай! Шо ты бегаешь? Сиди! Не беги, куда ты несешься?! Сядь. Шо ты сидишь?.. Ты нагреешь голову! Ты хочешь кушать? Ешь! Шо ты жрешь? Ты обожрешься!” Видишь его и думаешь: сейчас сойдет с ума. Причем “еврейской мамой” может быть и папа. При мне как-то врач позвонил домой своему 11-летнему сыну и говорит: “Какая у тебя температура? Сколько?! 37,2?! А-а-а... Немедленно ложись!” Я ему говорю: “Ты с ума сошел? Ты — врач. Что с тобой? Ну, у ребенка температура. Без этого не обходится”. И второй случай. Папа звонит и говорит сыну 15 лет: “Что делаешь? Моешься в ванной?! Сколько тебе раз говорили: когда взрослых нет дома, не смей мыться в ванной!!!” Это значит, он упадет, умрет и т.д. Понимаете? Они добивают этих детей. Не дают им ни нормально жениться, ни нормально жить. Недаром есть анекдот: “Мама, я приведу завтра трех девочек, определи, на какой я буду жениться”. На следующий день мама говорит: “На рыженькой, конечно”. — “Как ты догадалась, мама?!” — “Ну, она мне сразу не понравилась...” И горько иногда, когда родители вкладывают в ребенка все на свете, а он вырос, хлопнул дверью и ушел: “Это — собаки, животные!” И не понимают, что это был ИХ ребенок. Страшно.
Я не особенно сильно воспитывал своих детей (у меня сын Максим, ему уже за 30, и дочь Ксения, ей скоро 24). Воспитывала главным образом жена. Она шутит, что все хорошее — от нее, нехорошее — от меня. Я старался делать все, чтобы им не было стыдно. Мне нечего прятать от детей. Я всегда воспитывал в них свободное отношение ко всему. Когда родилась дочка, я сказал: первое, чему ее научу, — грамотно предохраняться. Мое воспитание больше удалось с сыном, потому что каждый год мы вдвоем уезжали в пионерлагерь “Орленок”. Я говорил: “Сынок, делай что хочешь, но, как только зазвучит горн, чтобы ты был на месте”. Я рассуждал: куда он денется? Засовывать пальцы в розетку не пойдет. Значит, будет играть или плавать. И он действительно никуда не девался. И, что бы ни произошло за день, в 9 вечера я его укладывал спать — он противился, но через две минуты засыпал. В этом, я считаю, была свобода. Сын ушел из дома лет в 20. Мы его не держали. Наоборот, помогали стать самостоятельным.
С дочкой уже не получилось. Может, потому, что Ксене больше свобод всяких досталось. Жена говорила: так, все, не морочь голову, я это сделаю, оставь... Сама что-то резала, убирала. А есть категория правильная: режь салат со мной. Ну, криво. Ну и что? Зато сама. Молодец. Это не означает, что сейчас Ксеня ничего не может, но она знает: мама все сделает. Две собаки в доме — ничего, мама погуляет. В этом нет ничего такого уж страшного, но и хорошего тоже мало.
Некоторые трясут кулаком: “Поголодал бы, как я, поел бы хлебушка черствого!” Не хочу! Не надо! Это как в армии “дедовщина”: над новичком издеваются, а он думает: “Ну погоди, на следующий год я буду!..” А я — нет. Я боролся, чтоб моим детям давали то, что мне не досталось. Дочь и сын живут в условиях намного лучших, чем у меня в детстве. Мой отец был культработником в доме отдыха, и мы жили там семьей из четырех человек в шестиметровой комнате под лестницей. А мои дети выросли в прекрасных квартирах. Я только в 30 в “Запорожец” ржавенький сел, а они — с 17 лет на машинах. И я горжусь этим! Мне удивительно, что наконец я могу купить любую вещь. Я успокоился. И мои дети уже практически спокойны.
Когда был жив отец, он мне все время предъявлял претензии. Сейчас я поймал себя на том, что говорю сыну практически то же самое. Он ведет себя точно так же, как я раньше: и не позвонит, и пятое-десятое, и черт-те что. Как-то я был за границей, внезапно сильно прихватило поясницу. Лежу, больно, сын не звонит... И вдруг так стало обидно, думаю: какая ж ты сволочь, я уехал, а ты даже не спросишь, как я.
У меня сын в очень серьезном бизнесе, работает до 11—12 ночи. И я понимаю, что ему вообще никого не надо, в принципе. Он давно уже живет отдельно. У него дом свой. Я иногда говорю: “Сынок, ну поехали вместе поплавать, ты же любишь”. Что ты, в лучшем случае он на своем снегокате может ко мне в выходной день заехать... На 50 лет подарил мне “Мерседес”. Это было прям голливудское кино. Выключили свет. За окном стоял серебристый автомобиль — с шариками, в ленточках, с включенными фарами. А так, чтобы сын просто приехал, — крайне редко. Некогда...
Как-то спросил дочку: “Ксень, ты помнишь, когда целовала меня последний раз?” Она: “Э-э-э, ну, на праздник на какой-то, наверное”. Мне очень горько. Приятельница говорит: если дочка подходит к ней ближе чем на метр, значит, ей что-то нужно. Если поцеловала — 100 долларов точно.
Когда у нас снимали “Пока все дома”, вдруг Максим и Ксеня неожиданно стали говорить, как они благодарны за свое детство, как родители много сделали для них. Я сидел потрясенный.
Что не получилось у меня с детьми? Я вырос в очень интеллектуальном климате. Знаю живопись, классическую музыку. Это мне папа прививал. Папа вечно: “Что исполняется? Ну-ка, быстро говори! Ты, балда, не знаешь?.. Ну-ну... Пуччини. Правильно!” Мне как отцу не удалось влить такой мощный интеллектуальный поток. Я начинаю говорить, а они меня уже не слушают. Моя дочь сказала: “Ужасная книжка — “Мастер и Маргарита”. Ну как я могу объяснить, что эта книжка в 17 лет была для меня просто бомбой?!
В принципе так тоже может быть: раз не берет сам, значит, не нужно ему это. Вот у меня дочка хотела бросить музшколу — ей не дали. Она закончила ее и сказала: “Вот ваш диплом”. И никогда в жизни не притрагивалась больше к инструменту. Мне бы очень хотелось пойти на концерт в консерваторию с дочкой. Ничего подобного. Я к тому, что есть что-то прекрасное, чего мои дети уже не понимают. Может, виноват поток информации, который обрушился? Вообще, если быть честным, наверное, не обязательно знать оперу Доницетти “Любовный напиток”, не обязательно знать композитора Скарлатти. Как поет Тимур Шаов (молодежь о таком и не слышала небось, он “слишком интеллектуален”): Скарлатти не в формате. Кто такая Скарлатти? А для меня это — музыка.
Мои дети с удовольствием смотрят американское кино, а я искренне не люблю его, потому что оно ненастоящее. Вот я занимаюсь как бы вроде ерундой в “Ералаше”: детишки, ля-ля-ля. А ведь я постоянно что-то смотрю, читаю, вынимаю для себя какие-то вещи важные и пытаюсь сделать все, чтобы в “Ералаше” было настоящее, сегодняшнее. Нас смотрят и дети, и те, кому 55. Мы — для всех. Американское кино рассчитано на собаку Павлова: тебя трогают — появилась слюна, еще трогают — ты смеешься. Понимаете? Все делаешь как они. Кончилось кино: раз-два-три. Хорошее. А чо там было-то?.. Вот что происходит. Вся Америка — собака Павлова.
С моей 60-летней сестрой мы каждый божий день спорим: про какую-нибудь книжку, передачу... При всем этом я уверен: она — самый близкий и родной человек для моей семьи и меня. И самая большая моя мечта в жизни — чтобы мои дети были так близки друг к другу. Но пока что-то не получается. Они все время, как ежики, тыкаются друг о друга. У них все время какие-то мелкие скандальчики. Я говорю: жизнь состоит из компромиссов, возможностей найти выход. Очень важно все время об этом думать: правильно я живу или нет? Наша жизнь складывается из отношений друг с другом. Я всегда мгновенно сходился с людьми. И мои дети могут, тьфу-тьфу-тьфу. Я никогда в жизни не отключаю телефон. Так противно, когда человек слушает автоответчик и решает, с кем говорить, с кем — нет. Отключил телефон и лег спать?.. А если я кому-нибудь понадоблюсь: вдруг ЧП произошло и просят: “Боря, выручи”?!
Еще в школе сын сказал: “Знаешь, папа, я пойду в режиссеры”. Я стал объяснять: что ты, сынок?! Там надо хорошо разбираться в литературе, в театре — не просто смотреть, а знать суть. Нужно уметь писать рассказы... А Максим так искренне: “Ну, знаешь, это меня не пугает”. Окончив ВГИК, сын сказал: “Папа, очень интересно в кино, но у вас тут денег не заработаешь”. И ушел в бизнес. Долго тыркался, но нашел свое место, делает сейчас замечательную карьеру. Мне очень приятно.
Дочка тоже отучилась во ВГИКе и пошла работать... маникюршей и педикюршей в салоне. И мне становится обидно. Не в смысле престижа и все такое. Но ведь это бесперспективно. Дочь мне как-то сказала, что в “Ералаш” пойдет кем угодно. Тогда я, человек, который ненавидит родственников в работе (это все ужасно), вынужден был взять ее сюда, чтобы вырвать из салона. Она — заместитель у одного директора. Я говорю: если ты будешь замещать меня, я тебя убью. Я считаю, что моя дочь должна работать намного лучше, чем все остальные. Я бы, во всяком случае, так работал в такой ситуации. Она же мне все время выговаривает. Нет ребенка, с которым бы я не нашел общего языка, кроме моей дочери...
Вопрос родительского воспитания фантастически важен всегда. Сказать, что я абсолютно счастлив, что сын и дочь соответствуют моему представлению о лучших детях? Нет. Но, с другой стороны, дети мои в канаве не валяются, наркотиками в жизни не пользовались. Все нормально.
