Киллер в черной маске разбивает окно. Влезает в черную комнату. Человек в черной комнате — журналист — пугается и дрожит. Однако перед лицом смерти и палач, и его жертва ведут себя весьма странно. Палач умоляет жертву застрелиться, жалуется на жизнь и тяготы ремесла. Вместе они распивают поллитровку за упокой души. И... выстрел.
Так начнется “Плач палача” — премьера, которую 31 мая сыграют в “Ленкоме”. Обозреватель “МК” первым увидел это необычное и ни на что не похожее зрелище.
Вообще-то такой пьесы нет. Марк Захаров, как селекционер, скрестил на театральной почве старую радиопьесу Дюрренматта “Ночной разговор” и пьесу Ануя “Эвридика”. Назвал все это “Метаморфозы”, впоследствии ставшие “Плачем палача”.
Непохожесть начинается с самого начала. Избалованная ленкомовская публика удивится: где роскошные декорации? где громкая музыка? и яркий свет? Кругом чернота и двое — Александр Абдулов (палач) и Александр Лазарев (журналист) — ведут разговор. Бесконечно всплывает слово “смерть”, и хочется спросить: где жизнеутверждающее начало, господа? В черной комнате его, этого самого начала, как черную кошку, — не найти. Напротив — до боли знакомый текст про разворованную страну, проворовавшуюся власть и так далее. В таком российском контексте как избавление и благо звучит пистолетный выстрел и...
Черный занавес, до этого обозначавший стены комнаты, взлетает и открывает белое пространство. Настолько белое, что, кажется, видны его голубые прожилки. Белый вокзал, как с открытки XIX века. И только холодный свет, которым залиты тонкие изящные колонны, говорит о потустороннем характере данного пространства. Опять же, все как один здесь в белых одеждах. С учетом грянувшего выстрела в черной части спектакля можно предположить, что перед нами — сон, мечта... А может быть, ад? Если и ад, то очень шикарный, но с ужасной жизнью. Тем более что застрелившегося журналиста на вокзале зовут Орфей, как известно, спустившийся в ад.
У него в руках скрипка, и на ее звуки приходит... Ну кто может явиться на зов Орфея? Конечно же, Эвридика — Маша Миронова. Миф о влюбленном певце, спустившемся за возлюбленной в ад, разворачивается в белом вокзальном пространстве со всей мощью.
— Он твой любовник?
— Нет... Но...
— Ты с ним спала целый год?
В общем, как вы поняли, высокие отношения у этой парочки.
В “Плаче палача” у Захарова такая любовь, какой, пожалуй, не было прежде. Смесь очень высокого и крайне низкого. Белое на черном и черное, которое пачкает белое. И свобода, максимальная степень свободы в обращении с текстом, в построении мизансцен, перетекание реального в ирреальное. Свобода взрослого Захарова граничит с элегантным безрассудством и мальчишеской беспечностью. Какая возникает только при стремительном, безоглядном на окружающий мир и общественное мнение беге. Если учесть, что он подзвучен отвязно-расслабленным джазом начала века, то к стремительности прибавляется кайф.
Ленкомовский забег явно удался по всем статьям. Взять актерский ансамбль — очень точные назначения на роли. Александра Абдулова в роли палача таким прежде никто не видел. Он усталый философ, большой спец в природе человечков и их слабостей, на которых играет как Паганини на скрипке. Хотя скрипка — в руках Александра Лазарева, и его игра, не на инструменте, а с партнерами, прежде всего — смесь нежности, мужественности и страстности. Вот такой он, Орфей, рядом с которым Эвридика Маши Мироновой — глуповатое, трогательное существо, перепутавшее любовь с женским расчетом и заплатившее за эту ошибку очень высокую цену.
Из стариков на сцене лишь Леонид Броневой. Роль небольшая, он играет папу Орфея, оставаясь лидером стиля ироничного минимализма. Остальные роли в спектакле — мать Эвридики, ее подруги, вокзальная буфетчица — изящные миниатюры большого белого полотна, которое, с одной стороны, — обо всем, а с другой — оставляет множество отточий и вопросов. Например, такой:
Любовь — это сладостная клизма?
