Oн — тот, свидания с которым боятся больше всего на свете. Но на прием к которому записываются за много месяцев вперед. Его проклинают. Перед ним становятся на колени.
Родителям маленьких пациентов кажется, что он Бог. Или по крайней мере его наместник в белом халате.
Трудно быть Богом.
“Настоящий доктор умирает с каждым больным”, — говорит Лев Дурнов, главный детский онколог России.
Он умирал уже тысячи раз.
И воскресал. С каждым спасенным ребенком...
— Дети совсем не боятся смерти. Для них смерть — это одиночество. Как будто ты один уплываешь на большом корабле, а все друзья и близкие стоят на берегу и машут рукой, — говорит Лев Абрамович Дурнов. — “Я умру” — для малыша эти слова ровным счетом ничего не значат. Он уверен, что будет всегда, просто рядом нет остальных. С ребятами постарше общаться сложнее, они боятся боли, они знают уже, что такое “не быть”, так как на их глазах уходили друзья.
“Почему мне врут, что у меня воспаление легких? Я подсмотрел свою историю болезни и видел, что это рак. Если боитесь сказать правду, значит, я действительно умру”, — обличал докторов худенький мальчишка-подросток.
— Почему вы разговариваете со мной как с маленькой девочкой? Таким же тоном говорили с моей соседкой по палате перед тем, как ее не стало, — не сдерживает слез 14-летняя барышня.
И так каждый день. В течение всей жизни. Такая профессия.
Спасая тело, врачуешь душу. Чужую, не свою.
— Наверное, не зря многие врачи спиваются? Иначе просто свихнешься…
— Я против пьянства на работе, — немного подумав, осторожно высказывается Лев Дурнов. — Доктору подшофе веры нет. Но иногда, конечно, без этого бывает трудно. Многие врачи уходили из жизни самостоятельно. Просто не выносили того психологического перенапряжения, связанного с нашей профессией.
— Скажите, как смотреть в глаза ребенку, давать ему лекарства, отлично понимая, что все это бесполезно?
— Мне кажется, что нельзя умереть счастливым, особенно когда молод и вся жизнь еще впереди, но уйти достойно, подготовиться к этому можно. В нашей стране обычно скрывают страшные диагнозы и от взрослых, и от детей. Я считаю, что это неправильно. Во время поездки в Америку, в 89-м году, я встречался с бывшим президентом Рейганом и его женой, видел американских детишек, таких же тяжелых, как наши. “Я болела раком и выздоровела, — улыбаясь, говорила Нэнси Рейган. — Мой муж тоже болел и тоже теперь здоров. Значит, вы все тоже выздоровеете”. Она права — нельзя отнимать у человека последнюю надежду.
Они лежали в соседних палатах. Мальчик, которого готовили к ампутации правой ноги.
И худенькая девочка с париком после химиотерапии.
Мама девочки — ухоженная столичная штучка — была против приятельства единственной дочери с сыном доярки из Подмосковья. Мама ревновала — девочка не встречала ее больше у входных дверей, не плакала и не просилась домой, целыми днями проводя в разговорах с посторонним мальчишкой.
Вся ординаторская следила за этим детским романом.
— Доктор, Оля будет жить? Иначе я не согласен на ампутацию, я умру вместе с ней, — этот вопрос мальчик Костя задал Льву Дурнову перед самой операцией.
— Конечно. И ты тоже будешь жить.
Костю прооперировали. У Оли наступила ремиссия, и мама поскорее увезла ее на подмосковную дачу.
Они писали трогательные письма с орфографическими ошибками. Не потому что не знали правил русского языка, просто слишком торопились как можно больше высказать друг другу.
“Милый Костя, на даче я все время думала о тебе, боялась, что у тебя сильно болит нога. У Цветаевой есть такие строчки, другого о любви можно не писать: “Любовь — это когда все в костер и все задаром”.
“Милая моя Оленька, живи долго и счастливо. Я знаю, у тебя будет много, много друзей, но верь, самый преданный из них я. Я люблю тебя!” — это из его последней праздничной открытки ко дню ее рождения.
Оля умерла в канун своего 14-летия, не дожив всего несколько часов до возраста Джульетты. Костя вырос и стал врачом, тоже онкологом.
Лев Абрамович Дурнов никогда не забудет тот взгляд, которым мальчишка одарил его на прощание, перед выпиской: “Зачем вы не сказали мне перед операцией правду?”
Однажды академик прочитал, что самоубийства — из-за разных причин — занимают третье-четвертое место в рейтинге молодежной смертности.
Взять бы всех этих несчастных влюбленных — и сюда, на Каширку, хоть на денек.
— В год в Москве заболевают онкологически 200—250 детей, — говорит профессор. — Немного? Но это значит, что каждые десять дней еще у одного маленького москвича обнаруживают опухоль…
Сухие цифры научного доклада. Трагедия одной семьи, сотен семей. Для ученых — просто статистика.
Стеклянные двери “детища” Льва Дурнова — НИИ онкологии и гематологии — увешаны “визитками” якобы всемогущих экстрасенсов. “Спасем… Обращайтесь… Телефон…”
Белые бумажки — как знак беды. Так в войну полосками крест-накрест заклеивали окна квартир.
— Что делать? Ведь люди верят и едут к этим “кудесникам”, отдают им последние гроши, лишь бы те помогли их ребенку, а когда возвращаются к нам — они всегда возвращаются, — бывает, что вылечить малыша уже нельзя.
— Может, гонять этих шарлатанов отсюда?
— Так каждое утро, когда идем на работу, срываем эти объявления. И медсестры, и врачи. А бумажки опять появляются. Будто по волшебству. Ночью они их, что ли, клеят? Днем мошенники-продавцы вдоль института стоят со своими чудесными снадобьями. И главное — люди разбирают эту “липу” за большие деньги.
— Конечно, тут за последнюю соломинку уцепишься.
Насколько я понимаю, диагноз “рак”, тем более если болен совсем маленький человечек, в официальной медицине почти всегда означает смертный приговор.
— Так было раньше. Полвека, сорок лет назад, например, от лейкозов умирали почти все заболевшие дети. В 1904 году, когда была создана Морозовская больница, умирали вообще все маленькие пациенты с опухолями. Сейчас выздоравливают до 80 процентов, если вовремя диагностировать. Но как раз такие знахари своими манипуляциями и не дают спасти детей. Пришла к нам однажды бабуля с внучкой. У девочки подозревали онкологическую опухоль. Необходимые исследования еще не были проведены, и поэтому доктора скупились на прогнозы. Один врач, молодой еще, неопытный, все-таки произнес слово “рак”. Заплаканная бабушка увела девочку лечиться к ясновидящим. И те ее вылечили, естественно, как они сообщили родственникам, от рака. Хотя, как выяснилось по результатам анализов, у девочки была трофическая язва.
— Но это же не смертельный диагноз?
— Через пару месяцев радостная бабушка снова пришла к нам и начала агитировать очередь идти к этому экстрасенсу. Конечно, такая реклама дорогого стоит, тем более что здоровенькая девочка перед глазами. Скольких действительно больных детишек она увела за собой? И что с ними стало потом? Лечение у этого кудесника бесполезно, зато и недешево.
— А у вас?
— А у нас лечат бесплатно. На кресте клянусь, что результаты ничуть не хуже, чем в известных клиниках за границей. Такая же аппаратура, лекарства. День пребывания ребенка в нашем стационаре обходится в тысячу рублей. Для государства. Родителям это не стоит ни копейки. Но срабатывает общественное сознание — на родине все плохо, — и отчаявшаяся мама стремится увезти малыша на край света за любые деньги.
— А разве ваши подчиненные взяток не берут и не бегут из медицины в коммерцию?
— Я один раз взял взятку. В советские времена было дело. Ко мне пришел отец выздоровевшего мальчика: “Вы не принимаете подарков, Лев Абрамович, но от этого дара отказаться не сможете”, — гордо произнес мужчина и достал… бюст Ленина. Как не взять? Что касается моего персонала… В частные больницы ушли трое, неплохие, кстати, специалисты. Как они объяснили, им было нечем кормить своих детей. Остальные до сих пор трудятся. Наш завкафедрой, к примеру, получает около четырех тысяч рублей в месяц. Я — академик, у меня, конечно, зарплата побольше.
“Тургеневская барышня”, — так назвал он Наташу в своей книге воспоминаний. Одна из стародавних его пациенток, юная ленинградка, еще не успевшая расцвести. Дурнов не в силах был ей помочь и знал об этом.
Он улетел в командировку, так и не встретившись на прощание с ее матерью и отцом. Просто не смог психологически. И потом всю жизнь сожалел.
Наташа умерла тихо, во сне, успокоенная его словами о том, что скоро она обязательно поправится.
— Почти что самое тяжелое в нашей работе — это беседовать с родителями, которые теряют ребенка. Ведь их мы не можем обманывать по закону. А как сказать правду? Как вынести их несправедливые упреки и жалобы? Болезнь крошечного существа, самого любимого на свете, меняет людей до неузнаваемости, нередко делает жестокими по отношению к остальным, — рассуждает академик Дурнов. — Каждому кажется, что, если малыш погиб, значит, в этом виноват доктор — плохо лечил, невнимательно. Писать и говорить о том, как должен вести себя врач в таких случаях, гораздо легче, чем следовать этим замечательным правилам на деле. Хороший врач заменяет священника. Но мало кто знает, что иногда доктор сам нуждается в утешении.
Нет, все-таки он не бог.
Агроном из Батуми, богатый, влиятельный человек, привез к академику малолетнего сына, завернутого в белую простыню. Лицо мальчонки было под цвет того полотна.
“Я отсыплю тебе столько денег, сколько вместит это покрывало. Пусть мой единственный наследник уйдет отсюда на своих ногах”, — по-восточному цветисто выражался несчастный отец.
Мальца прооперировали, но уже слишком поздно.
Покрывало осталось пустым.
— И все-таки как-то можно предвидеть развитие рака заранее? Генетика ли в этом виновата, экология ли? У одних ребенок совершенно здоров, а у других…
— Увы, стопроцентно предугадать ничего нельзя. Все ожидали, что после Чернобыля пойдет всплеск онкологических заболеваний, и именно среди подрастающего поколения, но этого, к счастью, не случилось. Только рост по опухолям щитовидки сейчас наблюдается. Вообще средние цифры заболеваемости раком среди молодежи не меняются: на сто тысяч населения 15 детей с онкопроблемами.
— Ребенок выздоровел. Сможет ли он спустя годы сам создать семью, родить малыша?
— Напротив моего кабинета дверь генетической консультации. Мальчики и девочки — те, кто поправился, приходят сюда уже со своими женихами и невестами.
Это была тоже их “больничная” пара. Совершенно одинаковый диагноз, сложная опухоль. Когда счастливые молодые играли свадьбу, врачи переживали за то, что ребенок будет больным, — все же генетический риск увеличен вдвое.
Их первый малыш — абсолютно здоров.
У второго — родительский диагноз. Лотерея…
Говорят, в молодости Дурнов был необычайно хорош собой. Импозантен. И черный галстук-бабочка последним штрихом в портрете.
Этот самый портрет до сих пор висит над его рабочим столом.
— А почему вы теперь не носите бабочку? — интересуемся мы.
— Так академику вроде как несолидно.
Его принимали за известного артиста или певца. Он дружил со многими знаменитостями: “Что об этом говорить, — усмехается академик. — Многие приходили сюда консультировать своих детей, богатые тоже плачут. Помню известного актера, он умолял меня посмотреть на его маленькую дочку. Я не езжу на дом, но девочку только привезли из роддома, какие-то кликуши наплели, что у нее рак молочной железы. Оказалось — обычная мастопатия, она у многих младенцев случается. У актера дрожали губы, он все пытался мне заплатить, но я отказался брать деньги. “Тогда приходите на любой мой спектакль, — сказал он. — Я подарю вам свой труд, как вы подарили мне свой”.
— Пришли?
— Нет, к сожалению. Времени не хватило.
Раньше Лев Абрамович увлекался охотой. Редкие выходные проводил в лесах.
И вдруг — как отрезало. “Я чуть не убил маленького олененка. Егерь выгнал его передо мной на дорогу, оставалось только нажать курок. Смотрю, а у малыша глаза, совсем как у моих детишек, что я лечу. С тех пор бросил ружье, не могу стрелять, хоть тресни…”
Когда-то в далекой молодости он спас человека.
Пожилой еврей в трясущемся вагоне подмосковной электрички не был его пациентом. Дурнов видел его в первый и последний раз в жизни.
Над стариком издевались двое бандюков. Один дергал его за бороду, другой визжал на весь вагон о том, что евреи погубили Россию.
Молоденький студент-медик Лева Дурнов вступился за старика.
Потом было расследование...
Академик Лев Абрамович Дурнов не любит вспоминать об этой истории.
— Почему вы остались в России? С вашей-то национальностью? Многие, менее знаменитые и талантливые, уехали и процветают.
— Когда меня, рядового врача из Морозовской больницы, пригласили работать в этот институт, на высокую должность, я растерялся и пробормотал: “Это ошибка. Я же еврей”. На самом деле я был убежденным коммунистом, верил во все идеи и искренне строил светлое будущее. Я и не собирался никуда ехать.
— Сейчас об этом не жалеете? Медицину, особенно научные исследования, в нашей стране отправили даже не на задний план, а вообще за кулисы.
— Скажу громкие слова. Реально нам очень помогает академик РАМН Михаил Иванович Давыдов. А сильные мира сего больше любят поговорить о меценатстве. Черномырдин здесь был, Наина Иосифовна Ельцина, Валентина Матвиенко однажды назвала строительство нашего нового корпуса важным социальным проектом — это о стройке во дворе, которая еще с 98-го года заморожена.
— Вы так и не ответили, о чем жалеете.
— О том, что в бога не верю. Хотел бы, да не получается. Воспитан жестким атеистом.
На Каширке гуляет ветер.
Ужасный сквозняк.
Равнодушная баба разложила на асфальте чудодейственные порошки “от рака”, завернутые в мятую газету.
По всей Москве разлетаются отсюда чужие горести, чужие слезы…
— Сейчас много говорят о проблеме эвтаназии, добровольного ухода из жизни тяжелобольных людей. Может быть, по отношению к вашим маленьким пациентам это и неприменимо, но как вы к этому относитесь?
— Я считаю, что иногда эвтаназия нужна. Но врачи этим заниматься не должны, у них несколько другая направленность. Они не убивают, а до последнего борются за жизнь. Ко мне приходят родители детей, мучающихся от ужасных болей, тяжело смотреть на эти страдания. Но, я знаю точно, чудеса случаются. Бывает, что все, конец, ребенок обречен. Думаешь лишь о том, чтобы облегчить его агонию. И вдруг течение болезни меняется, и малыш начинает выздоравливать.
На Каширке лежала девочка, совершенно безнадежная. “Помогите дочери умереть, не будьте так жестоки”, — сжимал кулаки ее отец, кадровый офицер. Он не скрывал своих слез. Врачи тоже хотели отвернуться и заплакать, но не могли — не по должности.
Много лет спустя эта самая девочка принесла Дурнову фотографии своих детей.
Почему она выжила? Почему кто-то, пройдя через все круги ада, остается? А иной, более сильный и стойкий, уходит?
— Я не знаю, отчего это зависит, — разводит руками профессор Дурнов. — Но твердо уверен в одном: мы мало бережем друг друга и мало бережем жизнь. И только в последние минуты понимаем, как это, оказывается, легко — умирать.
Он пишет книги. И до сих пор консультирует самых тяжелых больных.
В последние годы появилось свободное время. Купил фоторужье, чтобы снова выбраться теперь уже на безопасную фотоохоту. По вечерам ждет телефонных звонков от единственной дочери. “Вас как зовут? Катя? Вот и она тоже Катя, самое любимое мое женское имя. Я, наверное, был плохим отцом, мне все время не хватало на нее дня — работа, работа… Зато дедушка я, честно признаюсь, отменный, внучке Инге уже четыре года. Жаль, что вижу их с Катей редко. Они в Сиэтле живут, в Америке, по ту сторону океана…”
