Из Потешного дворца овдовевший Сталин переехал в дом под зеленым куполом, хорошо видимым над стеной Кремля и Красной площадью. Во времена Екатерины II это здание построили для Сената. Под парящим куполом Матвей Казаков создал великолепный парадный зал, названный в честь императрицы Екатерининским. Перед революцией здание называли Судебными установлениями. В нем вершилось правосудие, помещались кабинеты чиновников и их квартиры. Одну такую квартиру бывшего прокурора занял Ленин. Рядом в большой комнате заседали Политбюро и Совет Народных Комиссаров, то есть правительство СССР.
За всю историю советской власти она не построила современного здания для кабинета министров, обходилась сооружением XVIII века. На втором этаже Судебных установлений вдоль коридора тянулись кабинеты заместителей премьера. В этом же доме помещались кабинеты членов Политбюро и Сталина. А на первом этаже оборудовали для него новую квартиру.
Лучше всех ее запомнила и описала Светлана, прожившая в ней много лет. “Квартира для жилья была очень неудобна. Она помещалась в бельэтаже здания Сената, построенного Казаковым. И была ранее просто длинным официальным коридором, в одну сторону которого отходили комнаты — скучные. Безликие, с толстыми полутораметровыми стенами и сводчатыми потолками”.
Все думали, что именно здесь живет вождь, поэты воспевали окно в Кремле, за которым ночью не гаснет свет. Автор “Дяди Степы” по этому поводу детям и взрослым рассказал такую сказку:
Спит Москва. В ночной столице
В этот поздний звездный час
Только Сталину не спится,
Сталин думает о нас.
Все это — поэтический вымысел, который повторялся творцами мифов о Сталине. Наиболее точно, сам того не зная, выразился по этому поводу весельчак драматург Николай Эрдман, поплатившийся свободой за четверостишие, продекламированное на празднике в Кремле в присутствии вождя:
В миллионах разных спален
Спят все люди на земле…
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле.
В кремлевской квартире жили дети, Василий и Светлана, ходившие отсюда учиться в “образцовую школу” №25 в Старопименовском переулке у Тверской улицы. Отец из кабинета спускался в бельэтаж обедать. Проходя по коридору, он давал дочери знать о себе приветствием: “Хозяйка!” Та, бросив уроки, спешила за стол, накрытый персон на восемь в самой большой комнате. Тем, кто бывал в ней, запомнилась маска Ленина. Этой реликвией и книжными шкафами обстановка столовой отличалась от обычных интерьеров. Украшал комнату массивный резной буфет с посудой покойной жены. Над журнальным столом висела ее увеличенная фотография в раме. Сколько всего насчитывалось комнат в квартире? По словам Молотова: “Комнат, наверно, шесть-семь. Была комната для Светланы, для библиотеки, для спальни, для служащих”.
Обедать вождь приходил с соратниками. Рядом с ними садились сын и дочь, приносившие дневники с отметками. Полагалось в них каждую неделю расписываться. Что Сталин делал исправно, проверяя не только дневники, но и школьные тетради отличницы Светланы и непутевого Василия, доставлявшего огорчения отцу. Дети, покончив с едой, уходили, а за столом продолжалась трапеза. Застолье совмещалось с заседанием в узком кругу, где обсуждались злободневные дела и новости.
После затяжного обеда-ужина Сталин уезжал чаще всего ночевать на “Ближнюю дачу”. Зубалово ему опостылело после самоубийства жены. Там летом жили родственники и дети с няней, воспитателями, экономкой, поварихой, официантками и работницей.
Из Кремля машина вождя отправлялась иногда в “Соколовку”. Она запомнилась дочери мрачным темным двухэтажным домом с угрюмым большим залом. Молотов помянул “Соколовку” как дачу, которая принадлежала до революции какому-то русскому инженеру. Еще одна дача называлась “Липками” в честь росших на ней столетних лип. То была барская усадьба с домом, парком и прудом. Ее выбрала Надежда Сергеевна перед гибелью. Упоминается в мемуарах сталинская дача в Семеновском. Перед войной там построили новый дом рядом со старым, обладавшим обычным набором аристократических утех — прудами, садом и лесом. То была “Дальняя дача”. Из всех подмосковных самой знаменитой, вошедшей в историю является, бесспорно, “Ближняя дача”, достойная быть национальным музеем.
“Построили там, в Кунцеве, кирпичную дачу очень быстро еще в 1931 году... Одноэтажная дача из семи комнат строилась круглые сутки”, — писал охранник Рыбин, на глазах которого шла ударная работа, по темпам напоминавшая строительство метро. Из Кремля машины доезжали к ней минут за пятнадцать—двадцать. Эту резиденцию построил архитектор Мирон Мержанов. Его можно назвать придворным зодчим, который специализировался на загородных домах. Мержанов увековечил себя “Ближней дачей”. Здесь в каменном особняке за высоким зеленым забором поселился Сталин.
Дорога сюда шла по Арбату и Можайскому шоссе. За Поклонной горой Москва заканчивалась, и вскоре начинался дачный городок Кунцево Московской области. Свернув с шоссе, машины тормозили перед усадьбой, охраняемой чекистами и собаками. По словам Светланы, то была “легкая, одноэтажная дача, распластанная среди сада, леса, цветов”. На ее крыше устроили солярий, где можно было не только загорать, но “гулять и бегать”. Дом окружали террасы — две закрытые от непогоды и две открытые, с крышей и без крыши.
В особняке появился все тот же набор комнат, что и в Кремле: кабинет, спальня, столовая, детские, превращенные со временем в комнаты с непременным диваном и ковром. Сталин жил в одной комнате, где спал на диване. Там же вел переговоры по трем телефонам: городскому, ВЧ и “вертушке”. Так называлась со времен Ленина правительственная связь для узкого круга. Хозяин, будучи в редком одиночестве, ел за столом, заваленным книгами и бумагами. В той же комнате стоял буфет с посудой и лекарствами. Их он выбирал себе сам, позволяя одному врачу — академику Виноградову — осматривать себя раз или два в году. Комнату украшал натуральный камин, где хозяин любил разжигать огонь, напоминавший ему костер, гревший в сибирской ссылке.
Мержанов построил Сталину дачи у Черного моря. Одну — в районе Сочи, у Мацесты. Вторую — около Холодной речки в Гаграх. Третью — за Адлером, на речке Мюссера. Еще одна резиденция появилась в Сухуми, у Нового Афона. На Рице — озере с голубой водой среди зеленых гор — возник еще один дачный комплекс. Ближе к Москве притаилась дача на Валдае. Сколько их всего было у “вождя мирового пролетариата”? Я не уверен, что упомянул все. Во что обходилась государству “неприхотливость и скромность” Сталина, годами не менявшего обувь и полувоенный костюм?
Раскинувшийся по стране дачный архипелаг обслуживали сотни людей, годами не видевших “Хозяина”. При всем при том с каждым годом множатся сочинения, представляющие Сталина человеком без особых претензий. Так и пишут: “Вообще-то, надо сказать, Сталин любил во всем меру. Быт его, сегодня это хорошо известно, был прост, рационален, как говорится, ничего лишнего”.
А ведь было время, когда Сталин не имел дач и позволить себе мог разве что загородную прогулку на машине гаража Совнаркома. Там у него появился приятель товарищ Гиль, тот самый, что возил Ленина. Сталин не любил звонить в гараж и вызывать машину. Он сам приходил к водителю и просил отвезти по нужному адресу. А иногда позволял себе безадресную езду летними вечерами в открытой машине — кабриолете. Большая иномарка спешила к Соколу. Выехав на шоссе, шофер прибавлял обороты, а его пассажир следил за стрелкой спидометра.
“Ветер свистел в ушах, скорость достигала 50, затем 60 километров в час, а мой спутник все молчал. Наконец 70 километров.
— Хватит, вот так поедем!”
Так мчались до Покровского-Стрешнева, откуда сворачивали обратно. На большой скорости гнал в социализм государственную машину “товарищ Сталин”. От такой езды на поворотах из нее высыпались под колеса его соратники. А вслед за ними полетели под колеса карательной машины дорогие родственники, Сванидзе и Аллилуевы. Они после самоубийства Надежды старались не нарушать установившийся в семье Сталина порядок вещей. Отец и мать покойной жили постоянно в Зубалове, в разных концах дачи. Состоя в браке, супруги, по существу, находились в разводе. Эта отчужденность не ослабла после гибели дочери, общее горе не сблизило стариков.
По всей видимости, теща безуспешно противилась браку юной дочери с пожилым товарищем по партии. Однажды, о чем-то споря с мужем, в присутствии внучки она закричала: “Мать твоя дура была, дура! Сколько раз я ей говорила, что она дура! — не слушала меня! Вот и поплатилась!”
Вместе старики сидели за одним столом с зятем, с которым тесть был на “ты”, звал по имени — Иосифом, а теща обращалась — “Иосиф, Вы”. Сталин, в свою очередь, называл стариков по имени и отчеству, как почтительный сын. Тему самоубийства родственники никогда не обсуждали, хотя и без слов она незримо сосуществовала с ними всегда.
Постепенно эта неизбывная боль начала разъединять Сталина с родными. Несколько лет, словно ничего не произошло, наведывались они и в новую квартиру в Кремле, и на “Ближнюю дачу”. Туда приходили на дни рождения хозяина и детей и по другим поводам. Тогда, как при жизни Надежды, становилось шумно и весело. Каждый гость старался быть предельно внимательным к придавленному горем Иосифу и осиротевшим детям, не скупясь на подарки и ласковые слова.
Придя после очередного посещения “дорогого Иосифа”, Маруся Сванидзе, обожавшая Сталина так сильно, что ее ревновал муж, Алеша Сванидзе, брат первой жены, сделала запись в дневнике, попавшем позднее в руки карателей. Сталина она шифровала буквой “И” и подробно описывала встречи с ним, понимая, что каждая из них — событие в ее жизни. Эта Маруся получила высшее образование в дореволюционном Петербурге и выступала на профессиональной сцене как оперная певица.
“За ужином пели песни заздравные, абхазские, украинские, старинные студенческие и просто шуточные. Постышев (глава компартии Украины. — Л.К.) был очаровательно весел, плясал с Молотовым шуточно русскую, говорил с ним по-казахстански, и очень веселила эта пара И. и всех гостей. После ужина перешли в кабинет (большую комнату). И. завел граммофон (радио), и плясали русскую. Анастас Ив. (Микоян. — Л.К.) лезгинку дико и не в такт, как всегда, мы танцевали фокстрот. Приглашали И. Но он сказал, что после смерти Нади не танцует. И. все время ставил для фокстрота одну пластинку, ту самую, которую ставил в прошлом году — она ему нравится, и он уже не признает других (у него есть постоянство в натуре). За ужином он сказал, что “Хозяйка требует рояль”. (“Хозяйкой” Сталин называл дочь Светлану. — Л.К.) Мы поддержали… Настроение не падало до конца”. Это запись 26 декабря 1935 года о праздновании дня рождения “И.”.
В том году родственники “всей гурьбой” пришли на квартиру в Кремль, чтобы поздравить с днем рождения няню Светланы, которая жила в семье. За столом, где сидели Сталин и Каганович, зашла речь об открывшемся метро. Светлана захотела покататься под землей. И отец пожелал отправиться немедленно в метро, хотя Каганович предлагал сделать прогулку после полуночи, без пассажиров. Сталин ждать не пожелал, и, сев в поданные машины, родственники и соратники вождя отправились к “Парку культуры”, конечной тогда станции первой линии. Их никто не ждал. Началась суматоха, звонки по линии. Поезда ждали 20 минут. Что было дальше, узнаем мы из того же дневника Маруси:
“Публика заметила вождей, и начались громкие приветствия. И. стал выражать нетерпение. Дело в том, что хотели на предыдущей станции освободить состав, из-за этого произошла путаница и задержка. Во всяком случае, поезд подошел переполненный, тут же освободили моторный вагон от публики, и при криках “ура” со стороны бывших всех на перроне мы его заняли. Еще в вагоне мы простояли минут 10, пока прошел встречный и освободил путь. Наконец, мы двинулись”.
Без приключений проехали “Смоленскую” и “Арбатскую”. Сталин захотел выйти из вагона на “Охотном ряду” и прокатить Светлану на эскалаторе. И тут началось ликование:
“Поднялась невообразимая суета. Публика кинулась приветствовать вождей, кричала “ура” и бежала следом. Нас всех разъединили, и меня чуть не удушили у одной из колонн. Восторг и овации переходили всякие человеческие меры. Хорошо, что к тому времени собралась милиция и охрана. Я ничего не видела и только мечтала добраться домой”. Но Сталин был “весел, обо всем расспрашивал откуда-то появившегося начальника стройки метро. Подшучивал относительно задержки…”
Сталин вышел из вагона и на следующей станции, “Дзержинской”, чтобы осмотреть самый высокий эскалатор. Снова повторилась картина, заставившая детей и Марусю остаться в вагоне. В ажиотаже “опрокинули неподалеку от вождей чугунную лампу и разбили абажур”. Так доехали до “Сокольников”, где Сталин не пересел в поджидавшие у входа на станцию легковые машины, а поехал на метро в обратную сторону, к Смоленской площади. Обсуждая ту поездку и восторг толпы, он высказал мысль о “фетишизме народной психики, о стремлении иметь царя”.
Этому стремлению вождь не особенно препятствовал, несмотря на то что партия большевиков, в отличие от партии социалистов-революционеров, отвергла теорию героев и толпы, а на практике расстреляла царя и всех попавших ей в руки членов семьи Романовых. Сталин без шапки Мономаха, скипетра и державы стал фактически царем в маске вождя мирового пролетариата.
На вопрос Шолохова, почему Иосиф Виссарионович позволяет так безудержно себя прославлять, тот ответил, что людям нужно “божка”. Эту роль Сталин с каждым годом все успешнее играл в стране, веками жившей при Царе и Боге. Волею партии необъятная страна осталась без подло казненного царя с ограбленными церквами и патриархом, чей каждый шаг, как шпиона, контролировался чекистами.
…Отправив Светлану и Васю после поездки в метро в Кремль, “И.” поехал на “Ближнюю дачу”. Почему он не ночевал в московской квартире? Только ли потому, что хотел по ночам дышать свежим воздухом? На мой взгляд, есть тому другая причина. Но об этом — в другой раз.
