Вавилонская башня с вавилонским столпотворением. Люстра-торт и люстра-счеты. Презервативы в дамских руках и бутылочное пиво — таким нескромным предстал в Москве “Ревизор” из Италии — лучший спектакль Чеховского фестиваля.
Гоголь у режиссера Маттиаса Лангхоффа — суперклассический спектакль с политико-комическими отклонениями. Самой классической в “Ревизоре” оказалась декорация — нечто среднее между Пизанской и Вавилонской башнями и сооружением художника-конструктивиста Татлина, посвященным III Интернационалу. Круглый декорационный монстр разъезжается и разваливается, но не до конца — на фрагменты уездного города N: двери, лестничные пролеты, башни, крыши. И одновременно несет образ государства, чья кривобокость и неказистость имеет конкретный адрес — гоголевская Россия. Если бы зритель, поверивший в это, знал, как он заблуждается относительно экивока в сторону своего отечества! И что немаловажно — декорационное чудо, вращающееся в разных плоскостях, на заднике оформлено огромным панно — живописный привет от “Сикстинской мадонны”.
Потрясение от внешнего ряда “Ревизора” переходит в изумление от трактовки русской классики. Никакой парадности, важных голосов, животов. Все начинается не со знаменитой фразы: “Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное...”, а с рассказа о ночном видении городничего про двух здоровых крыс. Судя по всему, действие заваривается, в дешевой забегаловке, где белотелая толстуха ставит перед мужиками в костюмах тарелки со спагетти и таскает ящики с рыбой. Но Гоголя при этом не мочат в сортире.
Напротив, спектакль имеет яркий стремительный характер с эффектным музыкальным оформлением от трагической музыки Шнитке к “Ревизской сказке” до тюремного фольклора. В промежутке — джаз. Под “Тебя просил я быть на свидании, мечтал о встрече, как всегда...” городничий отправляется в гостиницу к Хлестакову, принятому за ревизора, а за ним по лестницам вращающейся башни бегут чиновники. А какая еще музычка подойдет лучше к массовому забегу “петушком” за начальством.
Довольно быстро под влиянием джазового и прочего музлегкомыслия классика превращается в классическую карикатуру наивысшей пробы. Но выполненную не в холодном монохроме, а с теплыми яркими тонами,с гэгами — лобовыми или тонкими, которые остроумно монтируются с текстом. Взять хотя бы дуэт городничихи с дочерью:
— Ах, маменька, вам нейдет палевое!
— Мне палевое нейдет?
— Нейдет, я что угодно даю, нейдет: для этого нужно, чтобы глаза были совсем темные.
На тему парадного прикида уездные дамочки так и не могут договориться — начинают на итальянском с характерными жестами, и по кругу этот же текст повторяется на итальянском же, на русском, а уж потом на французском. На свидании Хлестакова с Марьей Антоновной на фразе : “Что это там как будто бы полетело?” из кулис вылетает не то лысый гусь, не то откормленный бройлерный цыплак. А на вопросе: “Сорока или какая другая птица?” — исчезает.
“Ревизор” буквально купается в комедийных толкованиях и импровизациях вокруг текста. Гоголю приписывается даже то, что он не имел в виду, например, в сцене объяснения городничихи с Хлестаковым. “В некотором роде... я замужем”, — сообщает дама упавшему перед ней на колени прохвосту и вынимает из кармана... презерватив. “Мы удалимся под сень струй”, — обещает тот и волочет даму в ванную комнату с кафелем и унитазом. На унитазе оказывается Марья Антоновна, неожиданно спущенная вода, совпавшая с текстом “Ах, какой пассаж!”, обмочила барышне платье. И так далее, и тому подобное нагромождение.
Однако чисто итальянское изобилие ни в коей мере не закрывает и не покушается на стройную концепцию спектакля. А она весьма неожиданна: выясняется вдруг, что главная пружина — Хлестаков — весьма незаметная фигура в чиновничьем хороводе. Он подозрительно тих и даже пастелен. У него выбелено лицо и глаза в черных кругах. Он не более чем призрак, который является туда, где все из века в век идет по заведенной традиции — чиновники воруют, больные выздоравливают, как мухи, а Держиморда направо и налево отвешивает оплеухи. Неизменность ситуации приобретает космический масштаб на ментальном уровне.
Главными героями становятся семейство городничего, вороватые чиновники и даже такой персонаж, как слесарша Февронья, которую обычно при постановках “Ревизора” даже в массовке не учитывают. Эта Февронья — комическая пикантная ремарка, которая поет высоким голосом, топочет каблуками в самом неподходящем месте и без которой уже сложно представить действие.
Финал начинается с торжественной ноты — с соло городничего. Что, вы думаете, поет отец города? “Славное море священный Байкал” с легким тирольским подголоском. Чиновникам, слушающим городничего, Февронья раздает бутылки с пивом, и пена льется на пол. А заканчивается, как у классика, — сообщением о приезде настоящего ревизора. Сверху, пройдя шесть дверей, является ревизор с лицом премьер-министра Италии Берлускони, который не карает вороватых подданных, а одаривает их наградами. Счастливые, все дружно исполняют: “Сталин — наше знамя боевое”. Вращается декорационная башня, хор, поначалу стройный, ломается, голоса плывут, как на испорченной пластинке. Обрушивается темнота. Если бы не милый облик Берлускони, можно было бы подумать, что иностранцы иначе как под Сталиным Россию не числят. Однако Маттиас Лангхофф утверждает, что тоталитаризм как раз начинает расцветать на Западе. Ну что ж, ему, пожившему в Германии, Франции, Италии, это, должно быть, виднее.
