Это письмо, аккуратно перегнутое пополам, Соня нашла накануне свадьбы, во время генеральной уборки, в сумке у своего будущего мужа.
“Дорогой Вадик! Пришли, пожалуйста, еще денег. Или лучше приезжай сам. То, что ты привез в прошлый раз, я потратила на осенние сапожки и джинсы для нашей девочки. Еще нужны развивающие игры, которые формируют у ребенка ум и интеллект. С генетикой, благодаря тебе, у нее все в порядке. Но опасаюсь, что когда Настя вырастет, она будет бояться мужчин — ведь у нас с ней до сих пор никого нет…”
— Знакомясь с мужчиной, всегда спрашивайте у него о наличии венерических заболеваний и детей, — мрачно острит Соня. — Ведь за спиной любого карапуза стоит одинокая мама, которая хочет вернуть бывшего мужа.
Своего отца Соня даже не знала.
Мать, прима провинциального театра, “привезла” дочку с гастролей. Делать аборт было поздно, актриса заламывала руки и грозилась покончить с собой. “Воспитаем!” — резюмировала бабушка, забирая внучку из роддома.
— Единственный мужчина, которого я знала, был мой дедушка. Он рассказывал мне сказки, играл со мной в куклы, пока мама устраивала личную жизнь. Периодически на горизонте появлялись какие-то “папы”, и она отправляла меня пожить к старикам. Ее любовникам я была не нужна, а родной отец о моем существовании, похоже, и не догадывался.
“В том, что я не вышла сто пять раз замуж, виновата Сонька!” — воскликнула мать, когда девочке было десять лет.
И отправила ее к своим родителям уже насовсем. С тех пор они встречались только по праздникам. Мать подставляла для поцелуя вкусно пахнущую духами щеку и просила величать ее исключительно по имени, как “лучшую подружку”. Но в гости не звала.
Под глазами у матери висели мешки, и стрелки-морщины были профессионально замаскированы театральным гримом.
А Соня мечтала, что когда-нибудь найдет заблудшего папашку, зарыдает на его широкой груди, и все у них будет хорошо.
В шестнадцать лет она уехала из российской глубинки в Москву. Не к родственникам, не к знакомым — в никуда, поступать в институт. Хоть в какой-нибудь.
Первую неделю ночевала на вокзале, питалась супами из пакетиков, стирала колготки под струей ледяной воды в дамском туалете — добродушная тетка-кассирша пускала ее туда бесплатно, видела, что не бомжиха.
— Девушка, не хотите ли отправиться со мной в далекое путешествие? — пропел ей в ухо чей-то приятный баритон.
…Ее первому любовнику оказалось чуть за пятьдесят. Влиятельный папик. Снял ей комнату на Цветном бульваре, с геранью на окне и милой глухонемой соседкой. Устроил на работу в магазин к своему другу и помог поступить заочно в торговый техникум.
Любовника она делила с его официальной семьей. Так же, как делила когда-то родную мать с чужими мужчинами.
— Я по натуре жуткая собственница. Либо принадлежишь только мне, либо уходи отсюда прочь, — признается Соня. К тридцати годам у нее была уютная квартирка в Марьине, неплохая работа и пара десятков внебрачных романов.
— Все клялись, что готовы оставить ради меня семью, вот только дети не поймут, у которых трудный подростковый возраст... Те же, у кого ребятишки были маленькими, заявляли, что не могут уйти, пока те не вырастут. Как будто пятилетний глупыш способен что-то понять!
Ни один кавалер не бросил свое прошлое к ее ногам. Налаженный быт, домашний уют, старые привычки брали верх. Ни один не явился к ней с зубной щеткой.
…С Вадимом Соня познакомилась тоже на вокзале. Он напоминал школьника. Легкий, воздушный. С косичкой. С гитарой за плечом. Спрыгнул на перрон из общего вагона поезда дальнего следования.
У таких не бывает детей и брошенных жен. Человек без прошлого. Питер Пен.
— Молодой человек, не хотите ли отправиться со мной в дальнее путешествие?.. — неожиданно улыбнулась Соня.
— Я изумилась, когда выяснилось, что мы почти ровесники, он даже был немного постарше, — рассказывает она сейчас. — Вадим — профессиональный актер, неудачник, правда, с большими амбициями. Он занимался пантомимой, все время строил какие-то грандиозные прожекты, грозился со временем открыть свой театр. Каждое лето уезжал в леса петь бардовские песни и кормить комаров. К счастью, женат он никогда не был…
Cемейное положение Соня проверила в первый же вечер. Краснея и бледнея, вытащила из кармана ветровки паспорт своего нового друга, пока тот отмокал после пения в лесах в ее ванне.
Парень был прописан в Иванове, городе невест. Дети в документе не значились.
Через десять дней Соня решила: ее биологические часы тикают со страшной силой, поэтому надо срочно выходить замуж. Этот — из Иванова — подходил идеально.
Отец спился, мать жила со старшей сестрой и не видела блудного столичного сына лет пять.
Так что не надо ждать визитеров из глухомани и “радоваться” трехлитровым бадьям с солеными огурцами. Соня отлично помнила, как напрашивалась в гости ее постаревшая мать — посмотреть на Москву, которую не видела с середины 80-х, — и как она ей отказала. По весьма уважительной причине: “горел” тур в Испанию.
Вадим вместе с четырьмя приятелями снимал двухкомнатную квартиру в Бирюлеве. Вернее, квартиру снимали приятели, а его не прогоняли, позволяя спать на кухне. Тепло и холодильник под боком. Шестиметровое личное пространство обходилось в месяц в смешную сумму.
По вечерам Вадим играл в самодеятельном театре, вел в соседней школе драмкружок и ждал, когда наступит лето и можно будет снова податься в леса.
— Он ни к чему не стремился. Зато я готова была работать за двоих. Мне впервые попался такой инертный партнер, но я точно знала: уж этого не надо ни у кого отбивать, мой будет.
Через месяц Соня сделала Вадиму временную регистрацию у себя в квартире, купила ему черный костюм и отнесла заявление в Грибоедовский.
И вот, буквально накануне свадьбы, объявилось какое-то его чадо. Девочка Настя.
— Да, у меня есть дочь, — немного поразмыслив, согласился с письмом-вещдоком Вадим. — Но с мамой ее я знаком шапочно. Мы вместе были на хипповском фестивале, пели песни, и… Я даже и подумать не мог, что она оставит ребенка. Даже не помнил, как ее зовут. Она разыскала меня через знакомых хиппи и рассказала про Настю. С тех пор я им немного помогаю.
— Сколько же лет девочке? — натянуто поинтересовалась Соня.
— Семь. Нет, кажется, шесть с половиной. Или восемь?..
Насте оказалось девять.
Через день после свадьбы в квартире новобрачной Сони раздался звонок: “Можно папу? Я хочу с ним поговорить. А вы кто?”
— Он дал ей номер моего домашнего телефона. Да как он посмел?! — горячилась Соня.
Она хлопнула трубку, наказав девочке больше не звонить. А своему законному супругу о звонке этой соплюшки ничего не сказала... Однако настойчивая Настенька разыскала папу по мобильнику и пожаловалась на то, что “какая-то женщина в твоей квартире грубо со мной разговаривала!”
Придя домой, Вадим сердито объяснил молодой жене, что та не должна так общаться с его близкими. И еще — что он человек свободный. Да к тому же скоро лето!
— Я мечтала хоть раз поехать в Италию, на море, со своим собственным мужем, а не цеплять курортных ловеласов, — рыдает Сонечка. — Но он сказал, что не собирается менять вечные лесные ценности на какой-то глупый итальянский пляж. Актеришка! Я еще выяснила, что он регулярно посылает деньги этой заразе. Получит три тысячи рублей — штуку телеграфирует ей. А сам пельмени из сои трескает... Заботливый! Господи, в кои-то веки вышла замуж по-человечески — и тот оказался добровольным алиментщиком!
Вскоре Вадим сообщил, что на каникулах Настя познакомится со своей мачехой.
Он объяснил, что до этого в Москве дочка не была ни разу. Раньше ей ночевать было негде — не в Бирюлеве же, у холодильника...
Звонок в дверь раздался около семи утра. Привыкшая к поздним — положение позволяло — подъемам Соня долго искала халат и поплелась по коридору.
Вадим на приезд любимой дочки никак не отреагировал.
Питер Пен по-прежнему летал во сне.
— Здравствуйте, я Настя, — взглянуло на Соню очаровательное на первый взгляд создание в рваных шортах и с огромной сумкой за плечами.
— Она прошла в мою квартиру, как к себе домой. Спросила, где ванная и туалет, сказала, что очень устала с дороги и хотела бы вздремнуть полчасика. А на завтрак она будет “жрать” омлет из трех яиц и две сосиски…
— Да вы не утруждайтесь, я сама себе приготовлю. Вы мне только покажите, как у вас электроплита работает. Мало ли что… А то у нас газ, и я его постоянно забываю выключать.
— Я просто испугалась за сохранность своего имущества, — возмущается Соня. — Этот ребенок тут же распотрошил в ванной всю мою косметику да еще и потребовал, чтобы папа потер ей спинку! Вместо того чтобы есть омлет, Настя проинспектировала мои кухонные шкафы и в результате заявила, что яйца ее мама жарит гораздо лучше...
Толком нигде не работающий Вадик целыми днями показывал дочке столицу. На эти экскурсии он тратил все деньги, которые зарабатывал. Взамен пообещал Соне вытерпеть ее итальянских макаронников. Та купила тур и радовалась как дитя.
Настроение портили только звонки Вадиковой “бывшей”. Та каждый вечер по часу выясняла, как себя дочка ведет и где они с папой бывают.
Похоже, километровые счета телефонных переговоров “бывшую” ничуть не смущали.
— Я изнервничалась, измучилась. Я видеть не могла эту противную девчонку, которая отбивала у меня родного мужа. Жены моих бывших любовников по крайней мере присутствовали только в их рассказах. А эта — постоянно торчала перед глазами. И ничего не скажешь, она же родная дочь — хоть и незаконная... За месяц, который Настя провела у нас, я похудела на пять кило: трудно вытерпеть в доме чужого человека, притом такого отвратительного, — жалуется Соня.
— Настя подружилась с чудными ребятами, толкиенистами, они пригласили ее на свой слет, — как-то заявил Вадим. — Не могу же я допустить, чтобы малышка отправилась туда одна? Сама понимаешь, это опасно. К 1 сентября я хочу отвезти дочку домой. Так что в Италию в этом году я все же с тобой не поеду…
На осенних каникулах была туристическая ночевка в лесу.
На зимних — фестиваль провинциальной авторской песни у черта на куличках.
И везде он ездил с Настей. Впрочем, “бывшая”, так и не выпав окончательно из хипповской тусовки, тоже маячила где-то на горизонте.
И, кроме того, регулярно строчила письма, в которых жаловалась на то, что Настенька быстро растет, и вещей на девочку не напасешься.
— Ты с ней спишь! — констатировала Соня, имея в виду, разумеется, Настину мать.
— Понимаешь, женщинам это надо. Для здоровья. А она такая скромница, такая порядочная, даже познакомиться ни с кем не может... Мне кажется, она до сих пор меня любит, — ничуть не смутившись, философски заметил “Питер Пен” и похлопал себя по намечавшемуся пивному животику.
А в апреле Вадик отправился сажать у бывшей картошку — та якобы слегла с тяжелейшим гриппом, и Насте грозила всенепременная голодная смерть.
Это и стало последней каплей.
Соня подала на развод.
“Питер Пен” не настаивал на сохранении их брака.
— Мне осточертело быть пятой скрипкой в этом оркестре и делить супруга с посторонней женщиной. Надоело оставаться в праздники одной, потому что Настеньке вдруг “стало грустно” и она хочет к папе... Ее мамаша использует ребенка как таран, чтобы вновь подобраться к моему мужу. И так — все эти одиночки. Типа “пусть папа приходит пообщаться с дочкой”: пять минут он с ребенком сюсюкает, остальное время — с ее мамашей чаи гоняет. И не только чаи. А та и рада. Я росла безотцовщиной — и ничего, нормально. Вот пусть ее Настя выросла бы без отца — по себе знаю, что это не смертельно. — Сонечка нервно теребит хорошенькую сумочку из тонкой кожи. — Ни за что больше не завяжу серьезных отношений с мужчиной, у которого есть дети! Если хочет быть со мной — пусть навсегда вычеркивает их из своей жизни. Не может — адью, плакать не стану...
Этим летом Сонечка собирается отдыхать в Греции. Одна. Там она надеется найти все.
Даже мужчину без прошлого.
