В воскресенье у Татьяны Лиозновой был день рождения. Не юбилей. В такие дни президенты не поздравляют. В ее больничной палате собрались только свои — тесно не было: ее приемная дочь Людмила Лисова; Елена Смирнова, представитель Киностудии им. Горького; Светлана Алексеевна, которая ухаживает за ней вечерами, когда сестры уходят, и верный друг Вячеслав Шмыров, директор агентства “Информкино”.
“Знаете, утомительно, когда рядом с тобой люди с болезнью. Я так думаю”, — сказала мне режиссер фильмов, которыми до сих пор засматривается вся страна — “Семнадцать мгновений весны”, “Три тополя” на Плющихе”, “Карнавал”. Она не жаловалась, но иногда это почти прорывалось — чтобы пожалели.
Мы со Славой Шмыровым пришли к ней накануне, в пятницу, ничего не загадывая, зная и ее состояние, и ее характер: очень тяжело сильному человеку оказаться вдруг в слабости. Пришли, чтобы проведать. Если удастся — поговорить.
Последний раз я видела Татьяну Михайловну в начале сентября прошлого года — мы со Славой встречали ее из ЦКБ №2. Ее пошатывало, но ходила она сама. Тогда она прошла три больницы — Чазовский центр, Институт имени Бурденко и ЦКБ №2. Казалось, последствия нейрохирургической операции уже позади, самое страшное преодолено. Стараниями Натальи Гундаревой, которая сама едва оправилась после болезни, Лиознову перевели в санаторий под Кубинкой. Но именно там — случайное падение, перелом лодыжки правой ноги. И — по второму кругу: Бурденко, ЦКБ №2. Кости срослись вроде правильно, но слабость в ногах не давала на них встать. У всех опустились руки... И тут появился доктор Дикуль. Он пообещал ей, что она будет танцевать в своем самом красивом платье на своем дне рождения. Только не уточнил, на каком.
Татьяна Михайловна принимала решение сама. Лечение в Центре реабилитации последствий травм позвоночника по методу Валентина Дикуля платное и отнюдь не дешевое (3 тысячи долларов в месяц). Она легла туда 16 июня, отдав последние деньги. Потом попросила помощи у Никиты Михалкова.
— Когда до него дошло, что со мной, в какой я больнице, он сказал: “Я прилетаю такого-то числа и в три часа буду у тебя”. И был тут в три часа, — гордо рассказывает Татьяна Михайловна.
Таким образом, Союз кинематографистов России оплатил первый месяц лечения, Благотворительный фонд “Киноцентр” — второй. Что будет дальше, пока неизвестно.
Лечащий врач говорит, что у Лиозновой большой прогресс: “Если при поступлении пациентка не могла и встать самостоятельно, то теперь уже ходит по залу. Появилась сила в ногах, объем в движении. Положительная динамика — налицо”.
Когда мы пришли, Татьяна Михайловна дремала — у нее выдался трудный день, три часа занималась в тренажерном зале с инструктором Ириной Воробьевой, в которой души не чает. Именно накануне своего дня рождения она первый раз пошла.
Татьяна Михайловна очень гордится своими успехами:
— Когда начинала, не могла согнуться, а сейчас нагибаюсь, достаю до кончиков ног. А третьего дня сделала первые шесть шагов. Все медсестры собрались, когда я пошла по этой лестнице. Не скажу, что аплодировали, тут этих эмоций нету, но я видела их доброжелательность и сочувствие.
О процессе лечения сама Лиознова рассказывает так:
— Как будто девять подростков разобрали девять конструкторов. А инструктор обвешана коробочками с крючками и цепочками. Она подвешивает на эти цепи мои ноги, и я делаю упражнения — лежа подымаю ноги. Или поднимаю груз — 14 килограммов заношу за голову. Или Ира говорит: “Осильте меня!” И я должна ее сдвинуть, без всяких дураков.
Статистики выздоровления по больным этого возраста (Лиозновой 79) нет. По настоянию директора студии Горького Станислава Ершова собрали консилиум. Врачи подтвердили — польза от лечения есть, но сможет ли пациентка встать на ноги, сказать нельзя. Тем более постоянно случаются осложнения. Недавно Татьяна Михайловна сорвала правую руку — тяжело справиться с коляской, без которой она не может передвигаться. Теперь ей делают по два обезболивающих укола в руку каждый день. То ли от долгого лежания, то ли от сквозняка — кашляет. Два раза упала уже здесь. Жала на кнопку, чтобы ее донесли до туалета, но никто не пришел. Решила — попробую сама, доползу как-нибудь...
Но главное, как говорит сама Татьяна Михайловна, это общение. На день рождения студия Горького подарила ей безлимитный мобильный телефон — теперь она сможет звонить и ей смогут звонить. Позвонят ли?..
Накануне дня рождения Татьяна Лиознова вспоминала, как хотела и что хотела. Она рассказывала про свою жизнь — какой запомнила ее. И когда она говорила о дорогих ей людях, забывала о том, что многих уже нет. В тот момент — все были.
— Вчера меня навещал Ефим — мой двоюродный брат. Добряк и страшный выпивоха. Они с женой переехали недавно в Германию — не хотели, и я думала, что вернутся. А вчера я увидела его, и сердце мое облилось кровью — передо мной стоял подтянутый, молодой (а у него сахарный диабет), выглядит замечательно — ясное лицо, видно, что живет совсем другой жизнью. Я плакала вчера. В Германии, где мы усеяли землю своими телами, старикам все лекарства дают бесплатно. И его вылечили...
Вы умрете, когда узнаете, что он мне привез в подарок, — вот такой кусочек украинского сала. Он знает, что я люблю сало. Я деревенская.
— Я не знаю, сколько мне. Вы меня стукните по башке, я не скажу — я ни разу не подсчитывала и не буду. Так же, как я не знаю, сколько я вешу, какой у меня рост — я живу как живу.
— А группу крови знаете?
— Теперь знаю. В прошлом году в больнице в паспорте поставили — первая. Когда-то считали, что хорошая. Теперь — нет. А я кровь сдавала во время войны, когда мы учились во ВГИКе. Я подрабатывала этим. У меня же отец погиб на войне, остались мы вдвоем с мамой. Я весь ВГИК проходила в юбке, которую сшили из отцовских брюк. Вырезали вот эти места, которые уже светились, и сшили юбку. И я не чувствовала себя ущербной, потому что жизнь была такая насыщенная и счастливая. Можете написать, что я счастлива, что пожила в стране, которая называлась СССР.
— Его девчонки-секретарши получают нагоняй, если они не в курсе, что со мной. Они звонят мне и говорят: “Дня нет, чтобы он или жена его Нелли не допытывались у нас, как там Татьяна Михайловна”. Нет, сам пока не приезжал. Его нет в Москве, он где-то чем-то занят.
На вопрос Славы Шмырова о том, что привезти на день рождения:
— Ты знаешь, как я не люблю свой день рождения. Что кроме фруктов? Вина. Лучше грузинского — “Киндзмараули” или “Хванчкару”.
— А как вы на съемочной площадке день рождения отмечали, если выпадало на это время?
— Ну это песня. Не дай бог кому-нибудь в мой день рождения размягчиться и чего-нибудь лялякать. Если мне кто-нибудь говорил, что такого-то нет, потому что он уехал за подарком, влетало сразу. Сразу — в зубы. Но все-таки кто-то незадолго до конца съемки умудрялся исчезать. И вот конец смены. Кто-нибудь из младших работников обращался ко мне: “Михална, разреши, задержимся ненадолго — все-таки сегодня твой день рождения”. А я курила беспробудно. И вот я разрешаю задержаться, выхожу из павильона курнуть. И тут же меня зовут: “Михална, иди сюда!” Я бегу в павильон и вижу — столы составлены, покрыты газетами. На газете нарезана наша советская колбаса, вкуснее которой, наверное, ничего нету. И, конечно, хорошее количество водки. Даже огурцов, без которых в России за стол не садятся, не было. Колбаса, черный хлеб и водяра. И все обиды забыты. А ведь обид было нанесено немало — и госпожой Лиозновой тоже, потому что я ничего не спускала.
— А уж с Кларой-то история — про это целую книжку можно написать. В “Мы, нижеподписавшиеся” есть кадр — в поезде, разговор с начальником. Ей хочется быть на высоте, но не удается прорваться через свои сложившиеся представления, как она должна себя вести. Она проживает это через собственные слезы. И вы можете себе представить, пять раз пришлось переснимать — брак пленки, брак и брак. А я Клару доводила — у нее тряслись губы и капали слезы. И вот такой кадр пять раз губить — мои седые волосы оттуда. Причем она играла этот кусок на уровне Чаплина.
— Татьяна Михайловна, вы очень жестки всегда были к своим артистам, а кто ваши любимые?
Тут же, ни секунды не задумываясь:
— Ефремов.
— А Тихонов на вас не обидится?
— Не обидится... А с Ефремовым жизнь — это сказка. Каждый день — анекдот. И вообще вся система их отношений с Дорониной, которые я выстраивала... (В “Три тополя” на Плющихе”. — Е.С.-А.) Мы же на прицепе впереди ехали — их в машине снимали. Я в наушниках — плохо слышу, через уличный шум невозможно продраться. А для меня интонация — самое главное, в ней собрано все.
Мы купили ему машину. Он же до того не водил. Инструктора наняли. И я первая села с ним в машину, когда он первый раз вел сам — сказала: “Если разобьемся, то вдвоем”.
А то, что в Аргентине было, вообще невозможно представить. Аргентинцы купили картину, и мы были приглашены ее представлять. И вот продюсер, который купил картину, устраивает первый просмотр. Он уже сказал, что потом нас повезут в ресторанчик, где на наших глазах зажарят ягненка. Но не остановишь жизнь. Вызывается парикмахер, без которого Доронина ни одного дня прожить не может, и ее причесывают... А мы водку привезли — и, дураки, дали тащить Ефремову. И вот Доронина готова, причесана. А Ефремова с переводчиком не слышно, не видно. Тогда я определенным образом стукнула дверью своего номера и пошла по коридору к ним — со скандалом. Стучу. Никто не отвечает. Я сильнее. Потом открываю дверь. И вижу картину, от которой стреляться можно. Ефремов в белых трусах, в белой майке — спит. На второй постели спит переводчик — тоже в белой майке, в белых трусах. А люди в зале уже смотрят фильм, и нам скоро на сцену. Я стучу по столу. Никакой реакции. И уже ясно, что конец у этой истории только один: сейчас будет драка. И я крикнула: “ВСТАТЬ!!!” И они тут же подскочили и руками так сразу себя прикрыли. Оба.
— Они всю водку выпили?
— Нет, еще не успели. Мы ведь только с трапа самолета. Они немного выпили, и их разморило — жарко же очень. Короче говоря, не успели мы приехать в кинотеатр, как у меня тут же екнуло: “Надо следить за Ефремовым”. И я говорю переводчику: “Где Ефремов?” А он: “Татьяна Михайловна, а он тут был”. Я: “Где тут?!” Иду его искать. Нахожу — он сидит на ступеньках лестницы и спит. Я побежала, подняла этого сукина сына переводчика. Будили Ефремова так, что... Но когда пришло время выступать, то лучше всех был Ефремов. И изящно, и весело, и очень по-братски.
А потом мы приезжаем в ресторан — там стол накрыт. Ефремов оказывается по другую сторону стола. Но все же хотят с ним выпить — вот беда. И начинают к нему тянуться. А он-то, конечно, не откажется. Я понимаю, что разрушу весь этот стол и будет скандал. Вдруг Ефремов встает, обходит весь длинный стол — подходит ко мне сзади и говорит: “Таньк, ты меня потащишь?” И я рассмеялась и сказала: “А мы сейчас уезжаем — некогда тебе будет. И ты забыл, что мы вообще по другую сторону земного шара?” — “Чего это я забыл?
А ну давайте выпьем!”
...Потом началась борьба за его мужское поведение. Все время как было? Сидим за столом, Доронина достает сигарету и разминает ее, ожидая, что ей дадут прикурить. А Ефремов — ноль внимания. Я первое время плевала на все и сама ей спичку зажигала. В конце концов я не выдержала и сказала Олегу: “Ну ты можешь быть мужиком, мать честная! Она крутит перед твоим носом сигарету по пятнадцать минут, а ты не соображаешь, что ты должен спичку поднести”. Он говорит: “А как же — поднесу обязательно”. Но на следующий день в ресторане — опять то же самое. И вдруг я услышала, что у одного из официантов, который нас обслуживал, акцент, как оказалось, белорусский. И я как-то пришла в ресторан пораньше, принесла ему пачку сигарет и поговорила с ним: “У меня к вам одна просьба. Мы привезли одну из самых красивых советских актрис. Но мне зажигать ей спичку не с руки. Будьте любезны, последите за этим — вас же это не унизит”. Спасибо официанту — помог, больше я Дорониной спичку не подносила...
Ну все, ребята, заговорила я вас, вам, наверное, идти пора...
