Куда деваться бедному зрителю-демократу, желающему по всем вопросам иметь собственное мнение: на ТВ стало нечего смотреть. Щелкнешь на первый, второй, третий, четвертый, а там почти как при Брежневе — я тебе попереключаю! Остался один выход: смотреть ТВ... по радио. Радио “Эхо Москвы”.
Пока там еще активно спорят с официозом и не соглашаются. А ведущих можно узнать по голосу и додумать внешность. Вот Ксения Ларина. Театр Райкина и ТВ у нее уже в прошлом. Зато какой тембр, сколько в нем секса! Она кажется властной, очень уверенной в себе. Ее хочется слушать, слышать. И видеть. Фото прилагается.
— Вы без обиды ушли из театра?
— Никаких обид нет. Костю Райкина я вообще обожаю, он очень много сделал для меня. Помог избавиться от многочисленных комплексов. Я люблю сама себя кушать с утра до ночи. Я ему очень благодарна. Был, конечно, тяжелый период, когда я вообще не могла переступить порог театра.
— Потому что не было ролей?
— Когда я понимала, что больше в театре у меня уже ничего не будет, Костя говорил: “Подожди, возьми академический отпуск, я найду для тебя что-то”. У нас были очень хорошие отношения, он любил меня, я это знаю. Но я не стала больше ждать, ушла, и все. А фантомные боли так и остались. Вот у микрофона, на радио, я могу работать сколько угодно и получать от этого удовольствие. Но если мне придется выходить на сцену для того, чтобы вести какие-то вечера, говорить: “Здравствуйте, сегодня у нас...” — исключено. Просто начинается “колотушка”. Появляется жуткий панический страх зала. Это профессиональная травма. Я тост не могу за столом сказать, даже когда сидят близкие друзья, мне страшно.
— Этот комплекс передавался на ТВ, ведь по ящику вас видели миллионы?
— Нет, для меня это была роль. Вживаешься в нее, и вперед. Хотя, может быть, и зря. Такой естественной, как на радио, я нигде уже не могу быть. Вообще мне очень нравится работать в телевизоре, но, если бы меня при этом еще никто не видел, я была бы просто счастлива.
— Вы на радио ведете программу “Человек из телевизора”. ТВ меняет характер телеведущего?
— Это очень индивидуально. Вот отними у Светы Сорокиной это, она провалится в бездну. Я знаю, как телевизионщики пренебрежительно относятся к радио. Конечно, на радио нет такой популярности, как на ТВ. Ну и что? В этом смысле я спокойна. Мои амбиции давно уже приказали долго жить. Я все похоронила в театре.
— На пейджер “Эха” много оскорблений получаете?
— Полно. Я попадаю в категорию главных жидов России, что очень смешно. Однажды мне рассказал один из наших известных антисемитов (хороший человек, но антисемит), что, когда он впервые увидел меня на “Эхе Москвы”, то, вернувшись домой, радостно закричал своей жене: “Она курносая, какое счастье!” Первое подметное письмо я получила в 92-м году, там было написано печатными буквами одним матом. Я его сохранила. Судя по нашему пейджеру, злых людей больше, чем добрых. За последние десять лет слушатели распоясались, всякая шваль, люмпены вышли на поверхность со страшной силой. Они чувствуют эту атмосферу. Если раньше люди присылали на пейджер просто анонимки, то теперь готовы подписываться и по телефону это говорить. Не боятся.
— И что же можно после этого думать о жизни и о стране, где живешь?
— Дураков всегда больше. И их везде больше, в любой стране. Мы в этом случае не исключение. А хочется быть исключением. У нас Гавел никогда не будет президентом, с этой мыслью надо смириться.
— Ваши враги вам скажут: ну и езжайте в ту страну, где Гавел стал президентом, чего же вы здесь делаете?
— Ну почему я должна отсюда уезжать? Это моя родина, у меня здесь ребенок живет. Я хочу, чтобы он был счастлив. Мы большую часть жизни прожили в очень циничном обществе. Перед нами всегда были дороги: первая — путь на Запад, вторая — во внутреннюю эмиграцию, третья — быть как все. Я не хочу, чтобы он жил в такой стране. Я хорошо помню, как родители прятали от меня какие-то книжки. Не потому что они были трусливыми, а потому что боялись за меня. То же самое и сейчас.
— Вам не нравится “сейчас”?
— Я очень люблю фильм “Мефисто” о судьбе актеров в нацистской Германии, он на все вопросы отвечает. Там герой, у которого сначала уничтожили одного близкого человека, потом второго, все твердил: я только актер, я только актер... Это кино надо показывать каждый день, особенно для наших сегодняшних деятелей культуры, которые так стремятся в Кремль сбегать и в какую-нибудь партию вступить. Они меня поражают. Вы уже все это проходили, вы знаете, как все это бывает. Куда же вы? А то время, когда все это помнили, ушло. Я недавно была в Переделкине у Юрия Карякина, записывала передачу. Он никому не нужен. Как не нужен сейчас никому Борис Васильев, как не нужен был Окуджава. Очень странное сейчас время. Единственное, что я поняла за эти годы, — ничего изменить невозможно ни словом, ни делом, ни звуком.
— Раньше казалось: вот посмотрят люди фильм “Покаяние” и изменятся.
— Да, казалось. Прочитают журнал “Огонек”, и все. Вот Юра Щекочихин все бился, бился, и не изменилось ничего.
— Ладно, не будем о грустном. У вас на “Эхе” практикуются служебные романы, переходящие в здоровый крепкий брак.
— Это нормально. Мы здесь варимся, сутками сидим. Поэтому это происходит неизбежно. Я очень рада, что нашла здесь мужа, что так сложилась моя жизнь.
— До этого не было браков?
— Как не было? Были. Был муж, потом еще был муж. Первый брак у меня был студенческий. Он был артист. Мне казалось, что так и должно быть. Кто мог быть моим мужем, если не артист!
— Теперь вы тоже можете сказать, что актерские браки непрочны?
— Не скажу так никогда. У нас же есть Немоляева с Лазаревым, Юрский и Тенякова, все индивидуально. Профессия здесь не играет роли. Хотя я знаю очень много мужчин-актеров, которые ужасно страдают от этой профессии. Ведь это же бабская сущность — всем нравиться, терпеть унижение. Режиссеры, они же не стесняются в выражениях. Особенно режиссеры-оборотни.
— Это кто такие?
— Это которые думают, что они режиссеры, а на самом деле они ничтожество.
— Если у человека третий брак, это его как-то характеризует? У вас невыносимый характер?
— Нет, я так не могу про себя сказать. Но бываю несдержанной, к сожалению. Просто я иногда противная, зануда. Вспыльчивая. Но уроки извлекаю. Конечно, теперь строишь семью на полном доверии. А всякую ерунду бытовую нужно прощать. Из-за чашки, тряпки бывают такие трагичные истории, а потом человек рвет на себе волосы. Я понимаю, что моего мужа переделать невозможно. Я принимаю его таким. И меня уже не переделаешь.
