В тихом, сонном Моздоке поселилось горе. В районе, где находился госпиталь, им пропитан воздух. Бронетранспортеры перегораживают дорогу праздным зевакам. Кругом солдаты с автоматами наперевес. Место теракта оцеплено. А рядом с зоной оцепления — аллея каштанов...
— Никогда не хочу такого видеть, — вытирает глаза местный житель, дядя Вагиз. — Видишь, сейчас на ветках висят обгоревшие клоки марли и ваты, а этой ночью здесь людей по кускам собирали. Господи, руку женскую сняли с колечком тоненьким...
Сегодня на въезде в Моздок висит маскировочная сетка, мужики в бронежилетах, с автоматами. Все это очень напоминает прифронтовую полосу. Гаишники строги:
— Сегодня в город пускаем только с местной пропиской. Чужим — нельзя.
В 500 метрах от КПП стоит развалившееся здание госпиталя — вернее, скелет, остов. Мужики говорят, что террорист на грузовике, когда подъехал, попросил открыть ворота миром. “Я, — говорит, — медикаменты привез”. Охрана — ни в какую: “Документы давай, какие еще медикаменты?!” Тогда водитель включил задний ход, быстро набрал скорость и пошел на таран. А стрелять в него охрана не рискнула. Мужик за рулем сидел в белой рубашке. А если и вправду лекарство привез?..
Искореженная створка ворот, через которые проехал “КамАЗ”, валяется на входе. Здание госпиталя — словно после прямого попадания бомбы. Фрамуги висят на честном слове, в разные стороны топорщатся пузатые искореженные вентиляционные трубы... Скрежещет бульдозер. Ночью он уже расчищал завалы на уровне второго этажа.
На часах — пять утра.
— За последние два часа мы достали два трупа, — говорят уставшие спасатели, сидящие на траве возле оцепления, — потому что разбирали угол, где находилась реанимация и лежали тяжелые больные. Пока у нас 44 тела...
В морге мест не хватает, и мешки с останками погибших отправляют на аэродром. Неподалеку стоит мужчина и не сводит глаз с госпитальных ворот.
— Сестра моя там, — вздыхает Сергей. — Елена Халицкая, 24-летняя медсестра приемного отделения. Два месяца как из декретного отпуска... Знаю, что она в 15.00 вышла из дома, а в 19 часов — бабахнуло. Мы были уже в морге, на аэродроме — нигде ее нет. Разорвало, наверное... Знаете, тут одну женщину нашли — как желе, так и положили в черный мешок. Ленка у нас — казачка, веселая такая, общительная... Сыну — три года. Нам хотя бы тело теперь найти... Мне вообще не везет. Помните, 5 июня автобус взорвали в Моздоке? Он принадлежал нашей войсковой части — много знакомых офицеров погибло, в том числе девушек. А теперь вот это... Знаете, мы охраняем аэродром, и по оперативным донесениям проходило, что нас хотели взорвать. Конечно, мы готовились, но чтобы госпиталь!.. Здесь всех словно через мясорубку прокрутило. Запах смерти вокруг. Не могу я больше...
Утром спасатели начали собираться домой:
— Нам нечего здесь делать, живых перестали находить уже с двух часов ночи...
По словам представителя МЧС России, руководителя спасательных работ Салова, на воскресное утро было найдено 50 погибших, из них 22 военнослужащих. 38 трупов уже опознано. Военные говорят, что скорее всего число погибших будет расти. Ведь “КамАЗ” взорвался как раз в приемные часы, когда больных приехали навестить родные из разных городов... Списки пропавших без вести только начинают формироваться. Неизвестно также, находился ли кто-нибудь в палатках на территории госпиталя. Но, по некоторым данным, в них стояли только кровати и матрацы — людей не было.
В субботу утром Моздок накрыл туман, и в Ростове остался ждать летной погоды “борт” с гробами. Рядом с местом теракта постоянно дежурят врачи. Быстрее всего расходятся валерьянка и валидол. Лекарства нужны выжившим медикам и родственникам пострадавших, которые только начинают прибывать.
Рядом с армейской палаткой на лавочке сидит молодая безучастная женщина с белым лицом. К ней подходит кто-то из военных:
— Родственники Алексеевой есть?
Женщина молча кивает. Мужчина виновато опускает глаза:
— Вот. Возьмите, пожалуйста, цепочку. Все что осталось... Извините.
Женщина начинает рыдать. Кто-то мне рассказывает, что она третий день не может найти свою мать — капитана медицинской службы Алексееву. Она не числится в списках живых, но нет ее и среди трупов. Несчастная дочь бросается к каждому найденному телу с надеждой и отчаянием. В субботу она упала рядом с трупом, который невозможно было опознать, и кричала: “Мама! Мамочка!” Спасатели уговаривали ее не спешить, но женщине казалось, что она точно узнала мать по цепочке...
В восемь часов утра Алексееву все же нашли. В списке погибших она — под номером 50.
На разборке завалов работало шесть собак.
— Всю вторую половину ночи с субботы на воскресенье мы разбирали аптеку, — рассказывает Татьяна Андреева, сотрудник МЧС России. — Собакам страшно тяжело работать с таким количеством запахов. Кроме того, у нас псы натасканы на живых — это ведь сложнее. А запах мертвых они не понимают. Мы все равно выводили собаку на завал, но она ничего не показала. Кроме того, в эту последнюю ночь мы откопали женщину: она лежала на операционном столе. Видно, во время взрыва в реанимации шла операция... В воскресенье же мы откопали из сложного завала кореянку, работавшую на фабрике “Моздок-картон”: фабрика тоже частично разрушена взрывом.
Девять часов утра. Работы по очистке завалов заканчиваются. После этого здание демонтируют, а неподалеку развернут палаточный госпиталь.
В Моздокской центральной районной больнице на стекле висит листок, написанный от руки, с 14 фамилиями и большим заголовком: “Которые здесь”. Зам. главного врача Лидия Непомнящая говорит, что среди ее пациентов нет детей, только взрослые — в основном это местные жители. У всех состояние удовлетворительное, но многие еще не оправились от шока. И рассказывают свои истории — одна страшнее другой.
20-летняя Марина Магометова с ног до головы обмазана зеленкой. Она пока не понимает, что чудом осталась жива.
— В пятницу мы сели кушать с санитаркой Мадиной — у нас, в отделении терапии на 4-м этаже. Успели съесть только по ложке супа... Вдруг — грохот, меня затрясло как током, и я провалилась вниз. Меня завалило кирпичами. Слышу, рядом какой-то мужчина кричит: “Ну помогите же мне, я здесь, в душе!..” Думаю: ну все, наверное, меня завалило окончательно. И позвоночник болит нестерпимо... Вдруг я услышала: “Мариша!” Это меня моя санитарочка звала, ее совсем не засыпало, — она лицо мне откопала, чтобы я дышать смогла, а потом солдат на помощь позвала.
У Марины — перелом левой руки, множественные ушибы. К ней теперь часто заходят коллеги, и вместе они плачут по погибшим друзьям.
17-летняя Светлана Битарова работала официанткой в кафе напротив госпиталя.
— Я сидела возле окна. Вдруг — удар. У меня все лицо в крови, кровь льется прямо на майку... Я сначала подумала, что мне ухо оторвало. Думаю, возьму себя в руки, дойду до госпиталя, покажу рану... Поднимаю глаза, а госпиталя — нет. Солдатиков жалко — они к нам часто в кафе заходили поболтать. Куриные окорочка для них были дороги, они обычно покупали сигареты или воду...
Мать четырех детей Галина Нарыкова работала сестрой-хозяйкой в госпитале. С понедельника она собиралась в отпуск и в пятницу работала последний день. Руководство попросило ночь с пятницы на субботу отдежурить за отгул. Но Галина отказалась: “Устала я, да и все равно в отпуск ухожу”. И ушла с работы в пятницу в 17 часов. А в 20.00 Галина узнала, что почти все ее коллеги, дежурившие в эту ночь в госпитале, погибли.
Первые похороны жертв теракта прошли в Моздоке уже в воскресенье. Семья Мищенко похоронила своего среднего сына. На могиле — простой деревянный крест с надписью: “Александр Мищенко. 12.07.81—1.08.03”. В красном гробу — 22-летний охранник госпиталя, паренек, первым выскочивший навстречу смертоносной машине и потребовавший предъявить документы. Во дворе около гроба молча сидят женщины в черных платках. 19-летняя вдова невидяще смотрит перед собой. Не замечает, как плачет рядышком ее годовалый сын...
Город полон мрачных слухов, что следующим объектом террора чеченцы назначили моздокскую “гражданскую” больницу. Пациентов там намного больше, а заградительных сооружений тоже нет.
Инна девятый год работает в госпитале. Говорит, что начинали с палаток. В это здание въехали в октябре 1997 года — сами мыли, сами красили, кирпичи выносили... Госпиталь развернут на 210 коек, 215 штатных сотрудников. С 1999 года это был эвакогоспиталь, а до этого врачи ездили в Чечню сами. В пятницу основная часть медиков ушла с работы около 17 часов. А если бы взрыв прогремел на полтора часа раньше — жертв было бы как минимум в два раза больше. Весь контингент находился в корпусе на пересменке.
— Когда я прибежала к зданию, — говорит Инна, — увидела, что от госпиталя осталась только задняя стена. Битые кирпичи вокруг, пыль и ничего живого — как после ядерного взрыва. А ведь у нас было очень уютно. Во дворе много деревьев, цветов, зелени... Мне кажется, я точно знаю, во сколько прогремел взрыв. Мы когда искали документацию в завалах, нашли часы настенные — время на них остановилось в 18.55.
Медики, которые примчались первыми к месту теракта, стали оказывать пострадавшим помощь: ставили капельницы, легкораненых перевязывали и отправляли в больницу. В основном это были осколочные ранения и повреждения от кирпичей и стекол. Среди пострадавших — в основном молодежь. Это солдаты-срочники, 18—20 лет, и бригада медиков.
— Андрей Кнышенко там погиб, — говорит Инна, 32-летний врач-травматолог. — У него двое детей осталось. Любимец всего коллектива. Хирург от Бога. Совершенно безотказный. Он был дежурным на первом этаже. Я когда услышала про взрыв — сразу про него подумала. Но надеялась до последнего... Где Кнышенко — там всегда было весело. Он всегда хватался за любую работу. Сам травматолог, а шел в операционную ассистентом. Любил это дело ужасно. Над ним все шутили: “Работа дураков любит”. Он такой жизнерадостный, что два этих слова — “Андрей” и “смерть” — вместе совершенно не укладываются в голове. У Кнышенко и жена врач, тоже в госпитале работает. В пятницу она была в отпуске. Тоже не отходит от руин...
А еще при нас достали медсестру Сашу. У нее трехлетняя доченька осталась. Муж Саши — военный. Им только что дали жилье, и они ходили просто окрыленные...
Самым первым достали доктора Нозарчука из Питера. Знаете, очень многих вообще тяжело было узнать. Мы в субботу ездили на опознание: ничего страшнее этих мешков на аэродроме я не видела.
В пятницу мы кидались на любой звук на завалах. Все надеялись живым кого-то найти. Работаем, а сами все время думаем: так, вот в этой комнате операционная — кто дежурил?.. Здесь отделение — кто мог находиться?.. И только спрашиваем друг у друга: наши? Наш хирург Арсен Абдуллаев тоже погиб. Военный врач, мне кажется, он предчувствовал свою гибель. Собирался месяц назад переводиться в Ханкалу. А на прошлой неделе вдруг нам так весело сказал: “А не поеду я туда — я жить хочу. Мне кажется, я что-то понял в жизни”. У него осталось двое детей-дошколят.
Ирина Кущева — врач-анестезиолог. Это лето было для нее предметом особой гордости. Она поступила в Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге. Нам рассказывала, что ее мальчиков-двойняшек записали в первый класс в хорошую школу в Питере. До отъезда им оставалось несколько дней. Ей нужно было только теплые вещи детям докупить... В пятницу Ирина тоже погибла.
По моим прикидкам, в госпитале было около 120 человек, и из них где-то 30 медиков — только дежурная смена. “Инфекция” стоит отдельно — там стены из картона, и взрывом крышу снесло. Там находилось 15—20 больных и около пяти врачей. В основном все остались живы.
Паники не было. С самого начала на руинах мы сплотились. Когда доставали очередное тело и клали в черный мешок — мы шли смотреть. Все вместе: так легче. Пытались опознать больных. Некоторых — по свежим шрамам: в реанимации у нас их всего было трое. А так — смотрели кого по часам, кого по кольцу...
Пока неизвестно, сколько людей приехало навестить больных. Знаю, что у нас лежала девочка с аппендицитом. Ее приехал проведать подполковник, который служит в Чечне, вместе с женой. Все погибли.
Коллектив у нас был очень дружный. Маленький, уютный госпиталь — как второй дом. Мы всегда помогали друг другу. Все праздники вместе отмечали, на День медика всегда выбирались на природу. У костра вспоминали, как мы начинали, как холодно нам было в палатках, как хотели все бросить к чертовой матери — и что мы не представляем жизни без этой работы. А теперь... Пока будем работать в палатках. Думаю, что новое здание не будут строить на месте прежнего: мы не сможем работать здесь. Мы хотим поставить здесь обелиск и разбить парк. Всего ведь у нас где-то человек двадцать погибло. Наши очень хотели помочь: кровь сдавали и в больницу понеслись — помогать медикам выхаживать раненых...
— Я была на месте через 20 минут после взрыва, — говорит акушерка родильного отделения моздокской больницы Анна Бигаева. — На такси прилетела... Ворот не было, от “инфекции” — один каркас, огромная воронка, едкая пыль и жуткий запах аммиака. Я стала работать на завале. Одного достали — у него полголовы не было. Его на “скорой” доставили в больницу, но когда девчата вернулись — сказали, что не довезли. Те ребята-срочники, которые не сильно пострадали, например контуженные, разносили воду для всех. Все старались помочь друг другу. А скоро мы нашли еще одного: у него левая нога была очень глубоко погребена под завалами, правого глаза не было, рваные раны туловища, разрывы брюшной полости, и все в грязи. А он все пить просил, а пить-то ему нельзя... Еле прошептал, что его Виталий зовут, года 22 ему. Лицо рассечено, и все повывернуто. Мы минут сорок его доставали. Вот только не знаю, что с ним теперь...
44-летнюю Веру Нечаеву за два дня до теракта положили в отделение неврологии моздокского госпиталя. В пятницу вечером, после ужина, она вместе с соседкой по палате пошла прогуляться.
— Мы зашли за здание, потому что только там была тень, и присели на бордюрчик, — вспоминает Вера, — высматривая на КПП родных, которые должны были ко мне прийти. Тут — грохот. На территорию влетает “КамАЗ”. Вижу, что он гражданский, вроде самосвала, с красной кабиной, на бешеной скорости, весь в клубах дыма — и несется на нас. Я испугаться-то не успела, только сердце екнуло: смертник! Наверное, метров за десять до нас водитель свернул вправо и врезался в здание. Потом помню ощущение пустоты вокруг, пыль на мне... А я прислушиваюсь: жива или нет?
Вере повезло: она оказалась под взрывной волной — ее оглушило и засыпало пылью и листьями. С контузией и ранами она лежит в больнице.
— Знаете, — вздыхает Вера, — вот закрою глаза, а “КамАЗ” снова на меня мчится. И снова вижу: сидит водитель, один в кабине, черные волосы, белая рубашка, — и руки изо всех сил сжимают руль...
