Михаил ДАВЫДОВ: “Уверен, что победа над раком связана с разработкой новых методов его раннего выявления. Если это будет сделано, вопрос онкологии будет закрыт”.
Тридцать лет назад слово “Каширка” в России стало означать не только трассу, выходящую из Москвы на юг, но и последнюю надежду для тех, кому был поставлен страшный диагноз. По обочинам Каширского шоссе расположился специализированный онкологический научный центр Академии медицинских наук. Знаменитая в народе “Каширка”. И если первое желание заболевшего — лечиться именно здесь, то второе — оказаться на приеме у директора центра, академика Михаила Давыдова.
Когда-то давно Давыдов занимался боксом. Стал мастером спорта. Может быть, именно с той поры у него и остался принцип, который он проповедует при проведении операции. Опухоль нужно нокаутировать так, чтобы не поднялась ни при каких условиях. После операций, сделанных по методу Давыдова, полностью выздоравливает примерно на тридцать процентов больных больше, чем при других способах лечения. В восьмидесятых годах, когда хирург-онколог Давыдов стал применять эти “расширенные” операции, скептики утверждали, что такое вмешательство в организм наносит непоправимый вред. Сегодня метод академика Михаила Давыдова — классика онкохирургии.
— Михаил Иванович, слова “рак” боится даже тот, кто не боится ничего. Изменилось ли что-нибудь в возможностях врачей за последние годы?
— Для дилетантов слово “рак” действительно кажется зловещим. На самом деле это собирательное понятие. Есть злокачественная опухоль, возникающая из слизистой, из клеточной структуры ткани. В организме опухоль может возникнуть где угодно. Опухоли различны по происхождению, по поведению, по прогнозу, по вариантам лечения.
— Понятно, что избавление пациентов от опухолей — сложнейший процесс. Но чем же онкология заслужила столь серьезное внимание по сравнению с другими видами медицины?
— Онкология — это вообще очень сложная дисциплина, не похожая ни на что. В ее составе, по сути, три кита. Это хирургия, химиотерапия и радиационная, лучевая, терапия. Возьмем онкохирургию. Нигде больше — ни в сердечно-сосудистой медицине, ни в травматологии — не применяются такие масштабы работы с человеческим организмом. Приходится удалять по семь-восемь органов, заниматься фактически реконструкцией внутри тела.
Второй “кит” — химиотерапия. Когда-то ее называли похоронным колоколом онкохирургии, но в итоге и то, и другое существует и взаимно пересекается. Химиотерапия — очень дорогостоящий раздел онкологии: практически 98% всех препаратов — валютные, стоимость которых все растет. Одна инъекция может стоить полторы тысячи долларов. И третий раздел — это радиационная онкология, лучевая терапия злокачественных опухолей. Материально-технической базой являются современные линейные ускорители, по сути, атомные бомбы. Нужно точнейшим образом все распланировать, снайперски подвести дозу именно к опухоли, чтобы не повредить окружающие ткани.
— Ваш центр в состоянии дать такой объем знаний? Я понял, что на мединституты, которые дают самое общее образование, рассчитывать не приходится.
— Наш центр действительно является местом, где заложена уникальная классическая школа подготовки онкологов. Ее основатель — мой учитель Николай Николаевич Блохин, который в то время, когда строился центр, был президентом Академии медицинских наук. Здесь работали и работают светила мирового уровня. Если смотреть на нас с точки зрения производства — мы гигантская медицинская фабрика. В день у нас проходит по сорок операций. Это громадный практический опыт. На ежедневных конференциях обсуждаются эти операции, дискуссии разгораются самые яростные, из столкновения мнений выявляется истина.
— Михаил Иванович, западную медицину все-таки больше хвалят, чем ругают. Когда вы говорите о том, что российская онкохирургия впереди западной, имеете в виду индивидуальное мастерство врачей или уровень излечения?
— Я посетил многие клиники за рубежом: в Европе и в Америке. Американские хирурги, которые приезжают в Россию оперировать вместе со мной, вообще иной раз не понимают, каким образом удалена опухоль!
Западная медицина в нашей области представляет собой перестраховочную школу хирургии. Задача европейского врача в том, чтобы больной выписался из клиники. Однажды в одной из элитных европейских больниц я сделал замечание профессору, который оперировал на моих глазах. Он оставлял в организме метастазы! Я говорю этому врачу: мол, что же вы делаете, ведь остаются пораженные узлы. Он отвечает: ничего-ничего, потом больной будет получать химиотерапию. Главное, чтобы сейчас не было осложнений и страховые компании не имели к клинике претензий. Я считаю, что это варварское отношение к гражданам. Несмотря на те громадные деньги, которые вращаются в их страховой медицине.
— У нас есть школа, есть врачи, есть такое уникальное явление, как ваш центр, но онкозаболевания тем не менее буквально выкашивают россиян. Все упирается в денежные проблемы, при которых россияне просто не могут позволить себе лечиться? Или в то, что такой центр, как ваш, для России — явление уникальное?
— Проблем много. И не только тех, что вы перечислили. Врачей, например, мы готовим сами для себя. Те, кто приезжает со стороны, как показывает практика, нуждаются в тотальном переучивании. Уровень работающих на периферии, даже заведующих отделениями или кафедрами, невысок.
Но проблема не только во врачах. У нас основная масса больных приходит к врачу с третьей-четвертой, зачастую смертельной стадией рака. В то время как первая была вполне излечима. Конечно, здесь и проблема больной экономики страны. Сегодня в профилактике заболеваний произошел откат на много лет назад.
Мы единственное, наверное, в стране учреждение, оказывающее все виды помощи гражданам без оплаты, на бюджетной основе. И это правильно. Я глубоко убежден, что онкология в сегодняшней России, где основная масса людей просто неимущие, не может быть платной. При этом у нас есть граждане, и их довольно много, которые могут себе позволить компенсировать часть затрат. Но что получается? Есть масса примеров, когда наши имущие едут за рубеж, к примеру, в Израиль или в европейские страны. Оставляют за границей 35—40 тысяч долларов за обследования, как и у нас — компьютерные томограммы, рентгенограммы, а потом говорят: поезжайте в Москву к Давыдову, он вас прооперирует и вылечит! Они возвращаются домой и говорят: поскольку мы граждане России, делайте операцию нам бесплатно.
— Михаил Иванович, ваш центр достался стране в наследство от советской власти. Тридцать лет назад строительство такого медицинского гиганта было возможно. Сейчас с больной российской экономикой — нет. Но все это время “Каширка” работает без перерыва. Выдерживает ли ее организм нагрузки, которые ему достаются?
— Уникальность нашего учреждения, в том, что мы не только лечим, но и занимаемся на высочайшем уровне фундаментальной наукой. Этот конгломерат из двух клинических институтов и двух экспериментальных и является уникальным явлением в мире. Ни одна страна не обладает потенциалом, сравнимым с нашим, в котором в единой цепи решались бы все задачи развития онкологии. Мощность центра несопоставима ни с одним лечебным учреждением не только в нашей стране или СНГ, но и в Европе. Остановить его просто невозможно. Каждое лето, в каникулярный период, все клиники Москвы, в том числе и научно-исследовательские, прекращают работу. Мы не останавливались ни разу!
— Получается, что государство вашим проблемам уделяет самый минимум внимания? Или в верхах имеются здравомыслящие люди?
— По сравнению с тем, что было, за последний год ситуация с финансированием значительно улучшилась.
Я недавно был на приеме у Касьянова и поставил вопрос ребром: центр находится в аварийном состоянии. Он, повторюсь, 30 лет ни разу не останавливался! Протяженность наших коммуникаций — 120 километров. Общая территория — 55 гектаров. Это целый город, и он в аварийном состоянии.
Я постарался объяснить, что значит наш центр на федеральном уровне. Это пятнадцать тысяч операций и сто тысяч принятых больных ежегодно! Касьянов моментально понял, о чем идет речь. И принял нужные решения. Премьер дал распоряжение Минфину и Минэкономики проработать возможность выделения необходимых сумм. И сейчас мы готовим документы для этих министерств, в которых указаны необходимые средства для перевооружения и реконструкции онкологического центра. Очень хочется надеяться, что государство повернулось к нам лицом и на этот раз в бюджет будут заложены необходимые статьи.
На сегодняшний день нам финансовая поддержка оказывается. Но роскошно жить, к сожалению, не можем. Низкая заработная плата у врачей, заведующих отделениями.
— Какой у вас коллектив?
— Около пяти тысяч человек.
— Не сманивают людей?
— Есть такая беда. Уезжают лучшие из лучших. В основном это касается наших фундаментальных научных институтов, особенно Института канцерогенеза, где работают выпускники МГУ. Ребята с великолепными мозгами, пытливые. Молекулярные биологи, которые изучают механизм возникновения рака. Здесь мы их тренируем, они делают у нас кандидатские, докторские. И вот картина: он стоит на трибуне, защищает диссертацию, а у него билет в Чикаго. Потому что его пригласила американская лаборатория, положила ему оклад, к примеру, в пять тысяч долларов, квартиру и работу в идеальных условиях. А мы что можем предложить? Лозунги? Не для нашего это времени.
Я громил “отступников”, переживал, рвал всех на части. Но однажды приезжаю в американский университет и встречаю трех наших бывших учеников. Они так мне обрадовались! Говорят, пойдемте, покажем вам лабораторию. И я пошел. Я увидел такие фантастические условия! Работает робототехника, ручной труд, из-за которого у нас люди портят глаза, практически исключен. Я понимаю, что двигает уехавшими ребятами, делающими большую науку. Но как же нам быть? Наш центр благодаря работам наших исследователей пока еще выдает современную научную продукцию мирового класса. Но здесь осталось среднее и старшее поколение, которое уже никуда не поедет. Выигрываем у западников за счет мастерства практикующих врачей.
...Года три назад был в Атланте, в крупном медицинском центре. Главный хирург спросил, что бы я хотел посмотреть. Я попросил показать мне реанимацию. Посмотрел и заплакал. Ходят роботы и убирают. Круглосуточно. А у нас тетя Глаша матерная. А там чистота, стерильность... Я понял, что в жизни никогда не доживу, чтобы увидеть свою реанимацию такой. И расстроился. Но... Меня разбирает гомерический хохот, когда я вижу, как оперируют американцы. Они такие надутые, важные, оснащенные. Но когда я увидел работу этих элитных хирургов, этих лучших ребят Америки... я резко повеселел. Нам есть чем гордиться! Я сказал, что их хирургов, как белых медведей, нужно учить в России.
— Михаил Иванович, с каждым годом появляются новые методы лечения рака, но он по-прежнему остается смертельным заболеванием. Какие шансы у того, кто заболел, но изо всех сил пытается жить? Можете ли вы принять всех? Появится ли в обозримом будущем панацея? У вас все заборы вокруг центра обвешаны объявлениями народных целителей...
— Принять мы можем всех. У нас мощности колоссальные — 1100 коек. Мы довольно быстро людей пролечиваем. Оперируем, а на десятый день выпускаем домой. Швы сняли — и все. Что же касается панацеи... Я человек трезвомыслящий, оптимист. И уверен, что вся перспектива победы над онкозаболеванием связана с разработкой новых методов раннего выявления рака. Если это будет сделано, вопрос онкологии будет закрыт.
Что же касается универсального лекарства... Панацея вряд ли появится. Панацеей для России может стать только четко организованная государственная программа профилактики онкозаболеваний. К сожалению, у нас нет полномочий потребовать, чтобы наших методик, а они объективно лучшие, придерживались все онкологические учреждения страны. Ведь, несмотря на то, что наш научный центр — самый крупный и самый мощный в стране, это не головной институт по онкологии. Так сложилось, что головного института вообще нет, и за стратегию этой отрасли медицины в сущности не отвечает никто.
