В минувшие выходные, на девятый день после трагедии, в Моздоке по православной традиции поминали погибших во время теракта в госпитале.
Медики, которым удалось выжить, снова надели белые халаты и теперь спасают военных в палаточном госпитале.
Выжившие и подлеченные раненые потихоньку отправляются по домам, стараясь забыть оранжевый столб дыма и несущийся на полном ходу “КамАЗ”. Правда, самые тяжкие раны людей, которые оказались в эпицентре взрыва, не замажешь зеленкой, и затянутся они еще очень нескоро.
Суббота, 2 августа
Улететь в Моздок сразу после трагедии в пятницу оказалось делом почти невозможным. Проявив недюжинную ловкость, к вечеру в субботу добралась до Ставрополя. До Моздока осталось “каких-то” 370 километров.
На Ставрополье жара. Зной плавает в воздухе, с непривычки кажется, что тебя зажали в тиски и надели мешок на голову, дышать совсем нечем. Август — сезон свадеб, сегодня — суббота, в городе нас то и дело обгоняют брачащиеся, капоты и крыши машин украшены причудливыми узорами из живых цветов. Молодые улыбаются и знать ничего не желают о трагедии в Осетии.
Вдоль дороги тянутся бескрайние поля, хлеб уже убрали, вдоль ленты шоссе сушится сено. Пасутся отары овец, пастухи скучают на пригорках. Спустя несколько минут запахло жареными семечками — нам кивали подсолнухи с огромного поля.
Въезжаем в Моздок. Гаишник показывает мне рукой в сторону. Совсем рядом, в полукилометре отсюда, виднеется остов здания. Часть стены с покореженными внутренностями. Как забытая декорация к фильму ужасов. Здесь, на посту, абсолютная тишина. Еще не поздно, но не видно ни ребятишек возле домов, ни взрослых. Вымерли они здесь все, что ли?
Подъезжаю ближе. От работающей армейской техники и машин стоит грохот. Теперь перед госпиталем установлена “змейка” из бетонных плит, чтобы никакая из машин — ни своя, ни чужая — не могла набрать большой скорости. С обеих сторон дорогу перегораживают бронетранспортеры. Рядом — укрепления: мешки с землей, положенные друг на друга на высоту человеческого роста, наверху паренек-срочник держит палец на спусковом крючке автомата. Вокруг — огромные армейские палатки, муравьями снуют военные.
В будке госпитальных охранников осталась нетронутой только металлическая вертушка, через которую медики шли с пропусками, улыбаясь и желая друг другу доброго утра. С потолка домика свисают клочья обоев. Почти до самой крыши в помещении навалены бетон, битый кирпич, матрацы, арматура, бумаги и какие-то тряпки.
По одной из версий, в несущийся на полном ходу “КамАЗ” успел выстрелить выбежавший отсюда один из охранников — рядовой Валерий Лаба. Трупы ребят нашли самыми первыми, прямо за их домиком. Рядом лежала разорванная собака…
Сюда, к дыре, где раньше была дверь в домик, и туда, где смерть начала свою жатву, люди с первого дня начали нести цветы.
Кажется, что четырехэтажное здание разломал злобный великан. Из живого здесь остались высохшая после взрыва березка перед входом в столовую и единственный уцелевший цветок — сломанный в нескольких местах куст мальвы. Запах аммиака сбивает с ног, вокруг дымится пыль, под ногами кирпичная крошка, обломки бетона, арматура и стекловата.
А к стонам уже никто не прислушивается — живых больше нет, найти хотя бы мертвых.
Одна из женщин мне шепчет на ухо:
— В милиции знали, что в этот день госпиталь взорвут.
— ???
— “Чехи” накануне проверяли, как работает охрана, можно ли сюда соваться, и даже подбросили пакет.
Бегу к милиционерам. Они подтверждают слова женщины, добавляя, что на пакете была надпись “гексоген”. Только мешок был наполнен сахарным песком и подбросили его на территорию сами военные — учения проводили.
— А в Моздоке бывают ложные звонки, — спрашиваю людей в форме, — что вокзал, например, заминировали?
— Нет, — мрачно усмехаются местные милиционеры, — у нас только настоящие...
Из уст в уста передаются истории о чудесном спасении людей. Все слушают и стараются не плакать. И верят, что с их сыном, дочерью или матерью произошло такое же чудо. Просто надо немного подождать, и все выяснится. Обязательно.
— Моя подруга, Ира Халина, ей всего 25, — волнуясь, рассказывает Светлана, — долечивалась в госпитале после воспаления легких. Ее палата находилась на 4-м этаже. Мало кто выжил на такой высоте. Когда взорвалась машина, палату словно подкинуло в воздухе и поставило на землю. Ира упала с кровати. Оглянулась — и ничего не поняла. Палата в порядке. Кровать, шифоньер, тумбочка. Только двери почему-то нет. Вонища страшная, и все предметы тонут в клубах дыма. Ирина не поняла, что случилось, а поэтому не испугалась. Взяла свой пакет с вещами и пошла на выход. Спускается по лестнице, обернулась, а на 3-м этаже люди кричат. Что такое? Когда спустилась, ее стали трепать по щекам, и она очнулась, видно, до этого организм работал в режиме торможения, чтобы не сойти с ума.
В больнице моей Ирке нечего было делать — ей обработали зеленкой окорябанную при падении с кровати коленку и отвезли домой. Дома она узнала, что мать ее на развалинах. Ирина сразу поехала туда. Мать она нашла не сразу. Обезумевшая от горя женщина стояла в стороне, держала в руках кусок какого-то бетона и кричала не своим голосом: “Ирочка!” — и рыдала, не замечая ничего вокруг…
Сейчас Ире совсем плохо, она пьет успокоительное, но все равно боится оставаться в доме одна и все время плачет…
— Еще знаю, один паренек вышел подымить в курилку, его взрывной волной из окна выбросило — тоже спасся, — продолжает разговор Инна Мораова, старшая медсестра кожного отделения госпиталя. — А троих наших врачей, которые приехали из Питера, в ту пятницу вызвали из госпиталя в нашу моздокскую больницу помочь местным докторам, и это спасло им жизнь.
— А другой сестричке не повезло, — на глаза Инны наворачиваются слезы, — одна медсестра отпросилась у меня на субботу, и с нее сняли ночное пятничное дежурство. За нее вышла другая девочка и погибла. Молоденькая совсем, остался маленький ребенок — она все мечтала вывезти кроху на море...
Воскресенье, 3 августа
Завалы разобрали вплоть до первого этажа. Надежды найти живых или мертвых давно похоронены. Спасательные работы закончились. Последней разбирали библиотеку. Газеты, журналы, книги... Солдатики удивлялись: мирные произведения Жюль Верна, Чехова и Толстого в этих декорациях смотрелись совсем нелепо.
Полстены здания, уцелевшей после взрыва, к вечеру уже разрушили. Военные хотят в ближайшие дни демонтировать здание. Скоро здесь построят часовню и разобьют сквер.
Сколько “КамАЗов” вывезли куски бетона и арматуры на поле в километре от госпиталя — подсчитать невозможно: пустырь весь завален тем, что осталось от взрыва. Все самосвалы, поминутно подъезжающие к зоне оцепления, — без лобовых и боковых стекол. Если вентиляция, то довольно странная. Выяснилось, что машины эти — с автоколонны, расположенной по соседству с госпиталем: у всех взрывом выбило стекла, других в округе не осталось.
На поле, куда ездят груженые машины, стоит белая “Нива” с прицепом. Сомнений быть не может: мародеры. Наверное, в обломках можно найти немало ценного... Говорят, люди ничем не брезгуют: ни одеялами, ни уцелевшей мебелью.
Неподалеку от места трагедии, на территории военной части, развернули палаточный госпиталь — медицинский отряд особого назначения.
— Надо жить, — вздыхает один из генералов. — Пока медики в палатках поработают, со временем приспособим какое-нибудь здание в Моздоке.
Мой собеседник не уверен, что в случившемся виноват начальник госпиталя Артур Аракелян.
— Вы поймите, — горячится военный, — есть закон войны: раненых убивать нельзя. Во всем мире санитарные машины не обстреливают. Можно было, конечно, танк на воротах поставить и пропускать только военных. Но ведь это же госпиталь! Тут вообще ворот не должно быть. Врачи должны оказывать помощь всем, кто в этом нуждается...
В обед неподалеку от госпиталя раздается несколько взрывов. Женщина рядом со мной хватается за сердце. Что случилось?!
Оказывается, военные копали траншею и наткнулись в земле на боеприпасы, спрятанные кем-то несколько лет назад: гранатомет “Муха” и несколько гранат. Чудом не подорвались. Через несколько часов опасную находку уничтожили на поле, вдали от людей.
* * *
Вечером солдатики установили памятник погибшим — черную гранитную плиту с надписью: “На этом месте 1 августа 2003 г. совершен чудовищный террористический акт” и большой деревянный крест.
Официально памятник откроют только завтра.
— А известь есть? — спрашивает у кого-то полковник. — Надо бордюры побелить. И плитку бы еще положить...
Несколько человек растворяются в темноте в поисках необходимого. Такое ощущение, что люди изо всех сил хватаются за обычные, будничные дела: ведь кажется, что когда делаешь что-то привычное, жизнь не может перевернуться с ног на голову.
Двое мужчин в белых рубашках кладут к обелиску гладиолусы и, помолчав, отходят в сторонку.
— У нас здесь погиб друг, подполковник медицинской службы хирург Александр Дзуцев, ему было 47 лет, — говорит мне Нугзар. — Его все звали Аликом. Добрейшей души человек, умница, внимательный, безотказный доктор. Работал с первого дня в госпитале. Его сын в этом году поступал в Питере в академию — он, конечно, поехал вместе с ним, поддержать. Но на следующий день не выдержал: “Извините, я должен вернуться домой. Меня ждут больные. Да и из Чечни могут привезти раненых”. Для Александра Казбековича работа была в жизни самым главным делом...
Нугзар замолкает, вспомнив что-то свое.
…Их откопали в субботу — отличного хирурга Александра Дзуцева и красавицу медсестру Дайбат Куразову. Их нашли, когда разбирали то, что осталось от операционной, которая находилась на 3-м этаже. Врач и медсестра были в белых халатах. Когда гладко выбритый водитель “КамАЗа” протаранил здание, в госпитале шла операция: доктор Дзуцев удалял женщине аппендицит. Так его и нашли — с развороченным боком и оторванной рукой в хирургической перчатке…
У Дзуцева осталось двое сыновей. Старший станет военным медиком. Как отец.
* * *
В Моздоке гуляют худые коты, маршрутки здесь большей частью типа легендарного “студебеккера”, а высотка одна; местные так и отвечают на вопрос: “Где живешь?” — “В девятиэтажке”. Фотороботами террористки, взорвавшей автобус 5 июня в нескольких километрах от госпиталя, и ее пособника обвешаны все столбы в городе. Только что толку… Люди вспомнили, как она крутилась дня три перед взрывом в тех местах. В расположение части ей попасть не удалось — оттуда шуганули, так она выбрала автобус, полный военных. Наверное, скоро на столбах появится еще листок — с фотороботом человека, взорвавшего госпиталь. Хорошо бы, если последний…
С началом чеченской кампании Моздок стал городом военных, даже в кафе постоянно встречаешь людей в камуфляже. Здесь не вспоминаешь домашний запах семечек по дороге — здесь все время думаешь о Чечне.
В моей гостинице живут военные, которые приезжают из Чечни на пару дней в Моздок за продуктами или за соляркой. Серега, Коля и Олег — из ОМОНа с Камчатки. Сидят в Грозном уже четыре месяца, осталось два.
— Дай бог, чтобы крайняя командировка... — смоля папироску, задумчиво говорит Коля.
Главное, чтобы не последняя.
Колю оставили одного, и он, уже несколько подшофе, проводит для меня экскурсию. Отказаться невозможно: в их комнате, через стенку с моей, “Калаши” лежат у каждого под кроватью.
— С патронами?..
— Не боись, на предохранителе.
Коля мне показывает свою “разгрузку” — жилет, с которым выходят на боевое дежурство:
— Здесь запасные “рожки”, тут нож, а тут граната.
Непослушными пальцами Коля лезет в узкий кармашек за “лимонкой”. Сейчас уронит. Достает из другого кармана запал и начинает накручивать: “Понимаешь, главное — запал на гранату накручивать, а не наоборот”. Лимонка пляшет у него в руках и того гляди выпрыгнет на пол. Я зажмуриваюсь. Коля смеется. Достает “макарова”, протягивает мне. Подумав, отбирает, вынимает обойму, протягивает снова.
Его изрядно накарабасившиеся по случаю неожиданной свободы друзья возвращаются из города, у каждого за пазухой пистолет — привычка… Серега уходит искать баню и пиво. Не находит, возвращается злой как собака. С другой стороны, зачем баня, если есть мы с дежурной?.. Коля настойчиво отгоняет от меня сослуживцев. Под сурдинку я сбегаю. Дверь хлипкая, но военные вежливые: провели переговоры, но ломать не стали.
Под утро жгут, видимо, секретные бумаги в туалете.
Утром уезжают на “Урале”. Дежурная вздыхает:
— Нормальные ребята. Из предыдущего заезда все напились в тапку и всю ночь стреляли. А несколько месяцев назад ребята, одуревшие от войны, выбравшись в Моздок, остановились у бабушки — божьего одуванчика. Сначала напились как следует, потом обстреляли квартиру и изнасиловали хозяйку...
Понедельник, 4 августа
В Осетии — день траура. Люди вспоминают погибших и в этом многонациональном городе настойчиво отстраняются от чеченцев. У каждого смертника всегда есть сообщник. Моздокцы не могут не думать о том, что сейчас вместе с ними по этой земле ходит человек, который помог чужаку взорвать госпиталь. Все думают об одном: среди своих предателя быть не может.
— У нас очень много чеченцев в городе, — говорит мне Анжела, — раньше такого не было. Чтобы у нас 95-й регион (машины с чеченскими номерами. — Ю.А.) спокойно ездил по Моздоку — никогда такого не было! А тут до чего дошло — идешь по рынку, а чеченцы песни поют: “За своих другов мы отомстим...” А знаете, когда “скорые” везли раненых после этого теракта в больницу — чеченцы возле забора плясали от радости. А в прошлом году сколько военнослужащих находили мертвыми в карьере! Их чеченцы убивали, услышав, что они из Грозного к нам за продуктами приехали...
Медики вглядываются в опустевшие руины и все время мыслями возвращаются в тот страшный день.
— Я был на месте через пять минут после взрыва, — смотрит в пол стоматолог Василий Сатановский. — Захожу в ординаторскую — там все как было: стол, шифоньер, окно, только плита огромная посередине... Я зову ребят: “Арсен! Андрей!” Ничего… Зову, умоляю: “Ну хоть постоните, ну пожалуйста…” Ничего. Я начал под плитой щупать. Штаны нащупал. Рубашку. Капитанские погоны. Арсен Абдуллаев...
Знаете, вчера у моей тещи день рождения был — 70 лет. Когда сказали третий тост: “За тех, кого нет с нами”...
Сатановский отворачивается и тихо добавляет:
— Таких пацанов положили, а мы ведь их еще и лечили здесь…
Все знают, что их — чеченцев — лечили в госпитале. Во-первых, за деньги, а во-вторых, не будешь же допытываться, что за человек, когда он истекает кровью и нуждается в помощи.
Ни у кого не укладывалось в голове, что подлатанный медиками чеченец, вернувшись домой, первым делом схватится за снайперскую винтовку с оптическим прицелом или примерит на себя роль камикадзе, рассчитывая после смерти оказаться в раю...
— Самосуд в исламе запрещен, — грустно говорит мне знакомый имам, — кровной мести в нашей религии тоже нет, и к тому же Всевышний не прощает убийства невинных. Человек — наивысшее творение Бога!
Судя по всему, к религии современные шахиды и правда не имеют отношения — просто некие люди разыгрывают исламскую карту, используя страдания чеченцев от несправедливостей двух войн, внушая им с помощью психотехник разные бредовые идеи.
— Мы не враги, — вздыхают обычные мусульмане, — шахиды — это не религия, это такой жуткий проект...
P.S. Вчера главный военный прокурор РФ Александр Савенков заявил, что расследование теракта в Моздоке будет закончено “в кратчайшие сроки, в ближайшие месяцы”. Над этим трудятся сразу 33 сотрудника прокуратуры.
Савенков подчеркнул, что начальник Моздокского госпиталя Артур Аракелян несет персональную ответственность за совершенный теракт: “Подполковник Аракелян арестован. Его беспечность способствовала совершению теракта”. 47 из 50 погибших уже опознано.
