“Ну что, едем в Назрань? Или сразу в Грозный?” — шутят знакомые ингуши, ожидавшие нас в аэропорту. Аэропорт теперь называется “Магас”, как и новая ингушская столица. Это значит — “город солнца”. Пока Грозный ровняли с землей, ингуши строили свой Магас. Но благостная картинка торжества ингушского здравого смысла как-то не получается. Война все-таки добралась до Ингушетии.
— Да, много нефти через меня в то время шло, — мечтательно произнес чернобородый красавец Адам, в прошлом нефтепромышленник, ныне безработный. — И правой нефти, и левой... Нет, я с криминалом не связывался...
То был золотой век Ингушетии: республика была объявлена зоной экономического благоприятствования, госкредиты шли потоком, любимец столичных журналисток генерал Аушев почти каждый день давал интервью центральным СМИ. Из соседней республики приезжали представители братского вайнахского народа. Ведь чтобы нефть вывезти и продать, на нее надо оформить документы. Тогда Адам и познакомился со многими известными лидерами боевиков — тогдашними хозяевами чеченского “черного золота”.
— А вот здесь у нас ваххабиты живут, — говорит вдруг Адам, когда мы едем по ничем не примечательной улице большого села. — Сюда даже Радуев приезжал, награждал восьмерых боевиков, воевавших в Чечне. Двоих посмертно.
Кладбище на окраине села Плиево отмечено целым лесом торчащих из земли пик. Эти шесты вайнахи втыкают на могилах тех, кто пал на войне. До сих пор я видела такое только в Чечне. Первый раз вижу подобное кладбище в Ингушетии. Хотя ему уже много лет. Просто не показывали.
Идущая рядом война, как метроном, уже много лет задает ритм жизни республики. И не только в лагерях чеченских беженцев. От рук братьев-соседей за эти годы погибло несколько десятков ингушских милиционеров.
— После первой войны эти “победители” пытались заезжать к нам как к себе домой, — рассказывал один знакомый ингуш. — Парень вчера еще овец пас у себя в горах. Началась война, парень продал овец, купил джип и автомат. Камуфляж, зеленая повязка, из джипа стволы торчат... Наши милиционеры их в таком виде не пускали. А те им мстили. Убивали, похищали.
По словам Башира Аушева, вице-премьера Ингушетии, курирующего силовые структуры, только за последний год в криминальных инцидентах, так или иначе связанных с Чечней, погибли 11 сотрудников ингушского МВД. Чечня — это раковая опухоль, готовая поглотить соседние регионы. К тому же есть люди и силы, которым очень нужно, чтобы война перекинулась на Ингушетию. Им в Чечне уже тесно. Вот и про недавнюю московскую смертницу говорили, что она ингушка.
— Она не может быть ингушкой, — уверен Башир Аушев. — Нет такого в менталитете ингушей — себя взрывать.
И друзья, и недруги бывшего президента Руслана Аушева видят его главную заслугу в том, что он не дал войне распространиться на Ингушетию. За это ему прощают все: диктаторские замашки, склонность к помпезным проектам и крутой нрав (“Не дай бог никому иметь такого врага!” — говорил один известный бизнесмен, совершивший головокружительный переход из друзей генерала в его “оппоненты”). Но уж суверенитета при нем республика действительно взяла сколько хотела. Федеральный центр несколько лет бессильно наблюдал, как постепенно размывается его власть над этой территорией. В конце концов, как свидетельствуют наши источники, воля центра была сформулирована однозначно: “Аушеву мы не доверяем, нам нужен здесь фээсбэшник”. Мурат Зязиков показался подходящей кандидатурой.
— Простой генерал ФСБ, — говорил один мой собеседник. — Что он видел в этой жизни?..
Во всех кабинетах президентского дворца висит одна и та же фотография: президент Путин жмет руку президенту Зязикову. Только в кабинете самого Зязикова над его столом висит просто портрет Путина. С Путиным, по словам самого ингушского президента, он общается “чаще, чем некоторые”. По правую руку от Зязикова стоит российский флаг и висит герб России. По левую — аналогичная атрибутика Ингушетии.
— Вот этого всего, — президент указал на то, что справа, — когда я сюда пришел, здесь не было. И российского флага над президентским дворцом не было несколько лет.
Более того, в кабинете президента протекал потолок, а в дворцовом холле подвесной потолок просто обрушился: упала на пол целая секция. Здесь считают: это все потому, что строили иностранцы. Теперь г-н Зязиков намерен привлекать к строительству в первую очередь ингушей: они хорошие строители.
— Нам досталось плачевное наследство, — говорит президент.
Это наследство состояло из 200 тысяч чеченских и 20 тысяч “осетинских” (ингуши из Северной Осетии) беженцев, долга по офшорной зоне за взятые из госбюджета кредиты в размере 1 миллиарда 283 миллионов рублей, плюс долги за свет — 364 миллиона и за газ — 400 миллионов рублей.
— Сегодня у нас нет ни одного рентабельного предприятия, которое работало бы на экономику республики, — жалуется Зязиков. — Нефтекомплекс был развален и разворован. Восемь месяцев нефтяники не получали зарплату, хотя нефть продавалась. Не платили налоги, не было освоения новых скважин. Было создано 20 подставных фирм, туда деньги и уходили.
Ингушский нефтекомплекс хотели приватизировать, но не успели. Теперь это государственная собственность и единственное бюджетообразующее предприятие (кстати, ингушская нефть считается лучшей в мире). Республика остается дотационной, но при этом тратит в год 100—150 миллионов на строительство Магаса (говорят, впрочем, что построить Магас дешевле, чем реконструировать Назрань). Помимо зданий правительственного комплекса в Магасе построено и заселено 2 жилых дома, здание мэрии и ФСБ. В старом здании ФСБ президент хочет открыть детский сад: до сих пор в республике не было ни одного детского сада и ни одного роддома.
— Аушев специально не строил детских садов, — говорят ингуши. — Они нам не нужны. Ингушская женщина должна воспитывать детей дома.
Какой глубокий смысл был заложен в отсутствии роддома, узнать не удалось.
Мурату Зязикову приходится вести ежедневный незримый бой с тенью предшественника. Тот был яркий харизматик, безусловный народный лидер, неординарная личность. При нем Ингушетия, бывшая до того заштатной утопающей в грязи провинциальной дырой, превратилась в республику. Во времена существования единой Чечено-Ингушетии все финансовые потоки шли в Грозный. А в Назрани, когда туда приехал Аушев, в Доме правительства не было телефона, по неасфальтированным улицам бродили коровы. Даже оппоненты генерала восхищаются его “крутизной”, которая здесь есть признак настоящего мужчины и лидера. С ностальгией вспоминают, как при нем летели головы министров. Для таких людей новый президент слишком мягок: “Он даже не объявляет, что кого-то уволил. Только, что кого-то нового назначил. Ему жаль человека обидеть”.
— Зязикову надо помогать, — неожиданно заявил помощник депутата Госдумы от Ингушетии Алихана Амирханова Иса Бугоев. — Он хороший человек.
Заявление тем более неожиданное, что Амирханов был главным соперником Зязикова на президентских выборах и считается здесь человеком Аушева.
Во время наводнения в прошлом году вдруг выяснилось, что во всей республике нет ни одного трактора. А зачем? Здесь никто не пахал, не сеял. Во всяком случае, когда четыре года назад в Слепцовскую приехал отец Варлаам, нынешний настоятель храма, поля там стояли непаханые. Впервые их вспахали и засеяли только этой весной, потому что в республику благодаря специальной президентской программе начали возвращаться русские.
В это трудно поверить, но Слепцовская была раньше казачьей станицей и еще в середине 1980-х была населена в основном русскими. В классе из 30—35 детей было 5—7 ингушей. Теперь дочка учительницы Надежды Симесиновой — единственный русский ребенок во всей школе. А всего сейчас в Слепцовской живет около 800 русских, большинство из них — старики. Фактически в республике, как и в соседней Чечне, произошла “мягкая” этническая чистка: куда-то делись около 60 тысяч русских жителей, у многих из которых именно здесь могилы предков. Нет, их никто не убивал, не выгонял — сами уехали. У Надежды тоже родители похоронены в Слепцовской. Она вернулась туда, где родилась и выросла, благодаря президентской программе: квартиру ей купила администрация. Всего же за год вернулось 30 семей.
— Мононациональная республика — это путь в никуда, — убежден нынешний президент.
Четыре года назад предшественника отца Варлаама отца Петра выкрали прямо из церкви. Хотели, видимо, получить за него выкуп, но у старика были больные почки и без медицинской помощи он в заточении умер.
В храм Покрова Пресвятой Богородицы в Слепцовской мы попали как раз в тот момент, когда отец Варлаам крестил ребенка. Но такое, по словам его матери Валентины Ивановны, бывает редко. Последнее венчание было год назад. На воскресное богослужение собираются немногочисленные члены местной общины, обычно человек 20—30. Храм находится под круглосуточной охраной местной милиции. Шепотом, прося не называть имен, бабушки жалуются на жизнь:
— Мы здесь настоящие кавказские пленники. Остались в основном те, кому некуда ехать.
Несмотря на очевидную заботу новой администрации, местные русские рассказывают, что жить им здесь довольно страшно. Были случаи, когда пожилых людей избивали, по ночам, бывает, стучат в окна, двери, чтобы нагнать страху и вынудить уехать, а жилье задешево продать соседям. Подрастающих дочерей стараются просто не выпускать на улицу. Но самое главное — это, конечно, страх, что война придет и сюда. По ночам здесь хорошо слышно, как бомбят Чечню.
— Сегодня есть силы — они есть и здесь, и в Чечне, и в центре, и за рубежом, — которые хотели бы Ингушетию, да и весь Южный федеральный округ превратить в театр военных действий, — сказал мне президент Зязиков. — Пока у них ничего не получилось, но они не успокоились.
Крутой склон справа от грунтовой дороги между селами Галашки и Датых сплошь зарос высокими, по колено, ромашками. Тишина и зной. Но майор Муса Забиев, заместитель командира части внутренних войск, уверен, что мы здесь не одни. Он отговаривал от этой поездки, опасаясь, что нас могут обстрелять те же люди, которые расстреляли здесь 10 июня грузовик, в котором ехали его мать и двое братьев. Этот грузовик, “ЗИЛ-130”, сейчас стоит на окраине Галашек со взорванным бензобаком. Его левый борт и кабина во многих местах прошиты пулеметными очередями.
Таких многолюдных похорон здесь давно не видели. В течение тех первых трех ночей, когда старикам положено молиться за усопшего, людей собиралось столько, что не помещались в доме. 18 мулл участвовали в зикре (ритуальный танец. — М.П.). Семья Забиевых — одна из самых известных и уважаемых не только в Галашках, но и по всему Ассиновскому ущелью. 65-летняя Тамара Султановна родила и воспитала девятерых сыновей. Обо всех люди говорят только хорошее. 30-летний Умар был тем человеком, на котором держалось материальное благополучие этого большого семейства.
Утром 10 июня Умар, его брат Али, и их мать на грузовике “ЗИЛ-130” отправились на свой огород на прополку. Ближе к вечеру они вдруг услышали в небе шум вертолетов. Это были вертолеты сопровождения. В это время, невидимая за густым лесом, по верхней дороге в сторону села Датых прошла колонна федеральных войск. После этого мать и сыновья проработали еще час, затем поехали домой. Вдруг началась стрельба. Тамара сразу была тяжело ранена. Братья вытащили мать из машины и перенесли в овраг. Али побежал за помощью в село, а Умар остался с матерью. Сотрудники милиции и родственники через два часа нашли на месте только женщину. Труп Умара со следами истязаний обнаружили на следующий день в овраге в 1700 метрах от места обстрела, присыпанный землей и сухими ветками.
— Я могу на 90% утверждать, что это сделали солдаты, — говорит Башир Аушев. Того же мнения придерживается и брат убитого Муса Забиев. Недалеко от места захоронения найдено достаточно улик, прямо указывающих на федералов. Протокол осмотра места происшествия, составленный старшим следователем прокуратуры Сунженского района Ингушетии А.М.Оздоевым, зафиксировал пустые банки из-под тушенки и “паштета печеночного со свиным жиром”, пустые пакетики из-под чая и сахара со штампом “Оборонпродукткомплект”, подсумок от армейской фляжки, камуфляжный чехол от спальника и многое другое. Есть отпечатки пальцев возможных преступников, есть извлеченные из тела и грузовика пули и стреляные гильзы. Все это делает расследование достаточно простым при условии, что к нему подключится военная прокуратура.
Однако работники ингушской прокуратуры сомневаются, что дело будет расследовано: “В последний год все дела, которые мы направляем в военную прокуратуру с точным указанием номеров бронетехники и примет военнослужащих, возвращаются с формулировкой: “не доказана причастность военных”.
— Да, солдатики балуются, — говорит Башир Аушев, кстати, кадровый военный. — Они не понимают, чего стоило президенту убедить в необходимости размещения здесь войск. Что ни неделя, БТРом кого-нибудь стукнут. Приезжают пьяные в село, требуют женщин. Там кое у кого явно с крышей не в порядке.
В Ингушетии дислоцируется 503-й полк 58-й армии. Командиру надо было провести полк через село Сурхахи на Галашки. Вся колонна почему-то пошла прямо через село, что противоречит всем правилам военной науки. А село есть село: где-то пушкой задели, где-то в поворот не вписались. Результаты впечатляют: свалили две опоры электропередачи, намотали 400 метров электропровода, на две недели оставили село без света, гусеницами разбили полтора километра дороги.
Часто в связи с бесчинствами военных здесь можно услышать: “При Аушеве такое было бы невозможно”. Другие же считают, что только благодаря президенту Зязикову, генералу ФСБ, прошлогодняя операция против Гелаева около тех же Галашек не превратилась в “генеральную зачистку” всех горных сел. Дескать, фээсбэшнику в нынешней ситуации легче находить общий язык с центром. Президент подтвердил это, рассказав, как во время “гелаевских” событий “в категорической форме” заявил командующему 58-й армией о неприемлемости зачисток. К сожалению, “классические” зачистки в последнее время здесь все же начали проводиться, пока “малой кровью”: дело ограничивается грабежами и избиениями тех, кто попал под горячую руку.
Войска на постоянной основе в Ингушетии появились молитвами нынешнего руководства, а до этого их здесь никогда не было. Сейчас для 503-го полка строят казармы и городок в станице Троицкая. В Датыхе и Алкуне в этом году появились комендатуры, которые были переведены из Ленинского и Старопромысловского районов Грозного. Судя по всему, они подчиняются напрямую командованию группировки на Ханкале, хотя местная власть за это не ручается: между гражданскими властями республики и военными отсутствует нормальное взаимодействие.
Многим военным, видимо, кажется, что Ингушетия — это та же Чечня. И их стараниями такое вполне может стать возможным.
