Общение с ангольцем по имени Ланга-Ланга началось с недоразумения.
— Может, для начала по чашечке кофе? — предложил он.
— Нет, пойдем сразу. Времени не так много. Сегодня очередной судьбоносный матч сборной России. Надо еще успеть доехать до дома.
— Ты тоже боишься, когда в Москве проходит футбол?
— ?!
Оказывается, подмосковные африканцы пристально следят за выступлениями сборной России. Не столько, правда, за содержанием матчей, сколько за их расписанием. В дни “большого футбола” людям с другим цветом кожи в столице лучше не показываться. Рискуешь наткнуться на фанатскую группировку. В этой среде националистические настроения и так сильны, а если еще кумиры, как это за ними водится, проиграли… Словом, может сильно не поздоровиться.
…Улица в частном секторе на окраине Мытищ. Глухой деревянный забор, видавшая виды калитка. На стук откликается не совсем трезвый женский голос. Ланге-Ланге приходится несколько раз повторить свое имя, прежде чем дверка приоткрывается.
— А, Ваня! А мы думаем, кого к нам черт еще принес, — русская женщина дает пройти во двор. — А это еще кто?
— Это друг, — поясняет Ланга-Ланга.
Проходим в строение, которое не каждый крестьянин удостоит наименования “сарай”. Внутри — оживленно. Две белые женщины и два африканца эмоционально обсуждают свежее происшествие: часа за два до нашего прихода здесь была милиция. Следы посещения особенно заметны на лбу невысокого ангольца Джона — ссадина с еще не запекшейся кровью. Теперь компания снимает стресс какой-то мутноватой жидкостью из пластиковой бутылки.
— Он меня дубинкой ударил, — в свою короткую речь Джон умудряется вставить несколько исконно русских выражений. — За то, что я калитку не открыл. А как я мог открывать — хозяев не было.
Калитку в итоге выломали.
— Это наш бывший участковый, — поясняет заглянувший в каморку друг хозяина дома и, соответственно, сарая Андрей. — Ушел на повышение, но иногда заглядывает по старой памяти.
— У нас в Луанде есть русские, кубинцы, украинцы. Никакой разницы, никого не бьют, — несколько раз повторяет одно и то же еще один участник происшествия — Антонио.
Ланга-Ланга предлагает осмотреть соседнюю “комнату” — спальню. Под низким дощатым потолком — лежанка, на которой может поместиться вповалку человек пять. Никакого отопления нет и в помине. В данный момент на ложе, покрытом тряпьем, почивает одно закутанное с ног до головы в ватное одеяло тело.
— Это наш дедушка. Не трогай его, Ваня…
Черный “дедушка”, разбуженный Лангой-Лангой, нервно реагирует на фотовспышку и уходит куда-то во двор. Вместо него “на кухне” вскоре появляется интеллигентного вида африканец в светлом пиджаке и фиолетовой рубашке под черным плащом — Тигана. С помощью Ланги-Ланги, который прекрасно владеет русским языком, рассказывает свою историю.
В Москву приехал в 1995 году из Заира. Родители — владельцы мебельного магазина — отправили сына учиться. Потом на родине началась война, отец с матерью бежали, платить за учебу Тиганы стало некому, и после 3-го курса его отчислили. Первое время работал в ресторане бэйсбоем — помощником официанта, потом заправщиком на бензоколонке. Денег хватало, чтобы с тремя земляками снимать квартиру. Потом заболел, остался без работы, без денег, оказался в Мытищах, где добрый человек дядя Федя приютил у себя во дворе небольшую ангольскую общину. Взяли до кучи и заирца.
— Почему домой не возвращаешься?
— Там гражданская война. Здесь невозможно и там невозможно, — формулирует Тигана.
— А в свое посольство обращался?
— Я — беженец, не могу в посольство идти.
Статус беженца позволяет иногда получать пособие в представительстве ООН. Пособие это разовое, нерегулярное. Нужно приехать на Курскую, пройти “интервью”, и тогда можно получить помощь — около 1800 рублей. В следующий раз процедура повторяется. Но могут и не дать.
— И как же ты видишь свое будущее, Тигана?
— Будущее — домой. Найду родителей. Они мне найдут работу…
Но, видимо, даже самому заирцу перспективы кажутся настолько туманными, что и без того меланхоличный Тигана (особенно на фоне шумного Антонио и слегка бахвалящегося пробитой головой Джона) еще больше теряется и умолкает.
— Пошли дальше, — зовет Ланга-Ланга.
Непонятно как затесавшаяся в “черную коммуну” Света, приехавшая из Киргизии, после настойчивых, но тщетных приглашений пожить здесь два-три дня, чтобы “испытать на своей шкуре”, напутствует:
— Напиши все правильно, напиши, как их обижают. В Европе никто не смотрит: негр, не негр… Когда мы уже станем цивилизацией?
В нетрезвых устах эти трезвые суждения звучат несколько сюрреалистично…
Соседняя улица. Здесь забор поновей, и на стук реагирует не женщина, а собака. Через минуту калитку открывает человек в синей спецовке — Филиппе, тоже анголец.
— Место, — командует породистому цепному псу.
С собакой Филиппе общается на русском, хотя, как потом выясняется, он знает еще шесть иностранных языков. Его история могла бы стать сюжетом для мелодрамы…
Окончил Ташкентский мединститут, аспирантуру и ординатуру. Во время учебы женился на местной татарке, родилась дочь. Все было бы замечательно, если бы по окончании учебы Филиппе из Узбекистана не попросили. В Анголе — война, поэтому решил ехать с семьей в Европу. Например, в Швейцарию, где живут несколько его родственников.
— Сюда мы приехали, чтобы оформить бумаги на выезд. В Анголе произвели обмен паспортов, и мне нужно было получить новый документ, — по-русски Филиппе говорит даже лучше, чем Ланга-Ланга. — Деньги на переезд у нас были — скопили 12 тысяч долларов. В Москве снимали квартиру…
Однако быстро выправить бумаги не получилось — ангольские чиновники тщательно проверяли каждого обратившегося, т.к. развелось очень много фальшивых ангольских паспортов. Филиппе “завис” в Москве на полтора года. Тем временем пришла пора дочке идти в первый класс, и жена с ребенком вернулась в Ташкент, к своим родителям. А у Филиппе стряслось несчастье — квартиру, где он жил, обчистили. Остался он без гроша.
— Дочке уже девять. В последнее время я даже не звоню, — говорит Филиппе. — Мне стыдно. Я — взрослый человек, 38 лет, а что я могу дать своему ребенку? Даже работу найти не могу. Да еще бабушка с дедушкой считают, что те 12 тысяч я потратил на себя…
— Может, в Москве нельзя работу найти, а где-нибудь в сельской глубинке можно? Ты же высокообразованный специалист.
— Мы смотрим на безопасность. Двое наших ребят поехали жить в деревню. Через два месяца их избили и выгнали. Мы здесь, в Мытищах, живем благодаря Господу.
Недавно Филиппе получил-таки новый паспорт. Теперь ему нужно скопить денег, забрать семью из Ташкента, получить приглашение из Швейцарии… Когда это все произойдет, он не представляет. Только повторяет русскую поговорку:
— Надежда умирает последней.
А пока “доктор”, как его называет Ланга-Ланга, сторожит недостроенный частный дом. Сооружение это по-своему уникально — на “объекте” уже поработали ангольцы, нигерийцы, камерунцы и даже бурундийцы. Т.к. хозяин ничего работникам не платил, “стройка интернационализма” продвигалась ни шатко ни валко. А сейчас и вовсе застопорилась. Хозяин разогнал “интернационал”, который поддерживал свое существование мелкорозничной торговлей хозяйскими стройматериалами, и оставил одного Филиппе. Тот охраняет дом (стены да крыша) и потихоньку столярничает — соорудил вот лестницу на второй этаж. А еще Филиппе, как заправский дачник, засадил огород картошкой, тыквами, огурцами, развел кур…
В маленькой комнате, где живет Филиппе, есть даже телевизор. К “хорошо устроившемуся” земляку иногда приходят гости. Во время нашего визита разношерстная компания — ангольцы Августино и Жозе, подольчанка Ира, петербурженка Света и украинка Галя — как раз собиралась ужинать. Насколько можно было понять, меню включало в себя манную кашу (благодаря цене — 9 рублей за килограмм — это самый любимый продукт африканских беженцев), огурцы и самогон.
— Я не могу их не пустить, им негде жить. От хозяина может влететь. Но я слежу, чтобы был порядок, — говорит Филиппе. Сам он не пьет и не курит.
В мытищинской черной общине — человек двадцать. Большинство приехало в свое время учиться, в основном в техникумы. Августино — исключение. Он сразу ехал как беженец.
— Августино, почему в Россию-то? А не в ту же Испанию, где не было хотя бы проблем с языком?
— Русскую визу было проще всего получить…
В отличие от своих русских подруг африканцы открыты для общения, как дети. Своего бедственного положения не стесняются, охотно фотографируются. Такое ощущение — радуются тому, что ими хоть кто-то заинтересовался.
— Филиппе, а дома ангольцы пьют так же? Или это они у нас здесь научились, у русских?
На помощь смутившемуся эскулапу пришла украинка Галя:
— Им же здесь холодно, мерзнут они без этого дела…
В саду, под яблоней, и потом по дороге к остановке маршрутки разговариваем с Лангой-Лангой. В общине кроме Филиппе только он — с высшим образованием. Окончил Херсонское мореходное училище, специальность — капитан дальнего плавания. Заметно, что он испытывает противоречивые чувства. С одной стороны, сам решил показать “черное дно” во всей, так сказать, красе. С другой — есть неловкость за соотечественников, существующих в таких ужасных условиях.
— Понимаешь, одних горе очищает, делает хорошими и добрыми людьми, — медленно подбирает слова Ланга-Ланга. — А другие, наоборот, ломаются. Становятся пьяницами, наркоманами, бомжами. Некоторые мои братья сами виноваты в том, что у них проблемы с милицией, соседями. Но получается: один что-то натворил, а расплачиваются все — все негры плохие. Это неправильно, так не должно быть.
— А почему ты сам не опустился?
— С божьей помощью. Но ты не думай, что, раз я хорошо одет, есть мобильник, — у меня все ОК. Я тоже чувствую себя вторым сортом. В доме, где я снимаю квартиру, соседи со мной не разговаривают. Только когда пьяные, могут подойти, поговорить.
Ростом под метр девяносто, в бежевом плаще, с зонтом-тростью и папкой под мышкой Ланга-Ланга смотрится франтом. Сейчас работает тренером по карате (поправляет: сэнсэем) в спортшколе, как-то сводит концы с концами. А раньше было всякое — и сума, и даже тюрьма.
— В Москве убили нашего ангольского товарища, — вспоминает Ланга-Ланга. — Меня следователи попросили быть переводчиком. А потом — я даже не понял, как это случилось, — я оказался обвиняемым…
Суд вину Ланги-Ланги не установил, но два года ему все-таки впаяли — “за нецензурную брань в адрес представителей властей”. С российской пенитенциарной системой он знакомился в Бутырке и в Мордовии. Когда вышел, вернулся в Москву и здесь случайно попал в американскую церковь, где ему помогли “встать на ноги”.
— Я теперь Богу верю больше, чем людям, — говорит Ланга-Ланга.
Сейчас он член общественной организации беженцев “Опора”, сотрудничающей с ООН. Пытается хоть как-то помочь своим бомжующим землякам. Сделать это не так-то просто. Наше государство, подписав международные конвенции по беженцам и пустив их легально на свою территорию, дальше в соответствии со своим любимым принципом “Спасение утопающих — дело рук самих утопающих” умыло руки. Общество же сформировало свое отношение к “черным” в диапазоне от страха, смешанного с брезгливостью, до ненависти: “Понаехали тут”. Как будто это именно беженцы виноваты в том, что на наши пенсии и зарплаты не прожить, а начальники и толстосумы бесятся с жиру…
— Я не понимаю, как в России может существовать фашизм. В 41-м году Гитлер хотел установить здесь фашизм, ему не дали, — рассуждает Ланга-Ланга. — А теперь можно выходить на улицу и говорить: я — фашист. Можно бить негров. Милиция видит — и ничего не делает.
В конце августа московская ангольская община похоронила сразу двух своих товарищей. Мигель Мизерия, окончивший в Донецке горный техникум, девять лет прожил в Москве в статусе беженца, работал барменом. Все это время снимал комнату в квартире русской семьи на проспекте Мира. Тело Мигеля было найдено под окнами его комнаты в пятом этаже многоэтажки. Друзья отвергают версию о самоубийстве. Мигель имел и постоянную работу (большая редкость для беженцев с Черного континента), и крышу над головой. Однако никто из соседей ничего подозрительного не видел и не слышал.
А через неделю на одной из центральных улиц Мытищ нашли тело Нгьовы Лемы Зику с шестнадцатью ножевыми ранениями. У следствия нет не только подозреваемых, но даже ни одного свидетельского показания.
— Его убивали средь бела дня, в 16 часов, на оживленной городской улице, — Ланга-Ланга внешне спокоен, только еще медленнее подбирает русские слова. — И никто ничего не видел? Или негр хуже собаки? Как ты считаешь?..
Как я считаю… В стране победившего интернационализма, где каждый второй грустит о советском “братстве народов” и при этом на дух не переносит людей с другим цветом волос (не то что кожи), со своей редкой, но русой шевелюрой, голубыми глазами и болезненно бледной кожей от таких обращенных ко мне риторических вопросов я чувствую себя немножко негром…
